Мысль была холодной, острой. Мозг был чувствителен к любому возбуждению. Он мог бы месяцами проходить мимо того, что сегодня послужило для него толчком к умозаключению, выводу, обобщению.
Именно сейчас, ни минутой позже, хотелось ему в корне пересмотреть весь технологический процесс строительства мола, именно сейчас он ощущал в себе богатырскую силу, разбуженную каким-то волшебством, дремавшую во время будничных забот.
Что же вывело его из этого состояния будничной заботы?
Алеша посмотрел на Галю. Робкая, напряженная, она сидела на алюминиевом стуле около него и выжидательно смотрела. Виктор ушел в кабину пилота, Алеша взял ее руку.
— Знаешь, о чем я думаю?
Галя отрицательно покачала головой.
— Знаешь… настоящая любовь способна пробудить все лучшее, что только есть в человеке. Немощного сделать силачом, бездарного — талантливым, завистника — благородным, слабого — героем.
— Ты говорил, что… она. — Галя не смогла выговорить слово «любовь», — что она может помешать…
Теперь Алексей замотал головой, взял в свои руки обе Галины руки, крепко сжал их.
Вертолет шел на посадку. Он опускался прямо на борт гидромонитора. Алексей тотчас вызвал Федора в свою каюту. Дядя Саша спал, и они не стали его тревожить.
Галя, молчаливая, но взволнованная, чего-то ожидающая, счастливая, присутствовала на совещании.
Алексей горел. Горел новым чувством, горел идеей, которую он смог развить из полуозорной выдумки Виктора, горел верой в великое дело, которое теперь ему под силу, под силу всем его товарищам.
Федор смотрел на друга с недоумением, не понимая, что с ним происходит. Алексей же увлеченно рассказывал ему, как надо строить мол, не разбирая блоков труб, перенося их по воздуху вертолетами. Алексей предлагал, чтобы они втроем — он, Галя, Федор, не сходя с места, за ночь подготовили эскизы, схемы и проект приказа по строительству, чтобы представить его Ходову, по возвращении того из Москвы.
Федор, дымя трубкой, выслушал Алексея.
— Не согласен, — сказал он. — Чертежи, эскизы, приказ. Мало.
— Чего же ты хочешь? — удивился Алексей.
Выцветшие брови Федора были сосредоточенно сведены.
— Соберем вертолеты со всей стройки. На опытном участке начнем работу по-новому. Немедля!
— Правильно! — воскликнул Алексей. — Спасибо, Федя. Вот это будет помощь!
— Пойду распоряжусь, — сказал Федор, поднимаясь. — Готовьте чертежи.
Всю ночь Галя и Алексей работали, склонившись над одним столом. Алексей весело насвистывал и без конца ломал карандаши. Галя время от времени украдкой смотрела на него. Когда Алексей взглядывал на Галю, глаза его светились счастьем.
Закончив один чертеж, Галя откинулась на спинку стула.
— Алеша, силища в тебе, одержимость шальная! Ты и чувствовать и любить должен как-нибудь по-иному, по-своему. Это о тебе Маяковский писал, помнишь, я обещала прочесть:
Любить — это значит:
в глубь двора вбежать и до ночи грачьей, блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи.
Любить — это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником.
Алексей поставил локти на стол и, положив на ладони подбородок, внимательно смотрел в черные Галины глаза.
— Любить? — повторил он. — Это ревновать к Копернику, к Павлову, к Мичурину. Их считать соперниками. Любить — это дорваться до любимой работы, силой своей играючи. Как ты вовремя это вспомнила, удивительная ты, Галя! — И он продолжал, все так же пристально смотря Гале в лицо: — Любить… Может быть, любить — это, взявшись за руки, идти вперед?
Галя протянула ему обе руки. Он схватил их, привлек Галю к себе и стал целовать ее:
— Люблю, люблю!
Галя отвечала ему, задыхаясь, пытаясь вырваться, чтобы вздохнуть. Только и успела спросить, сияя глазами:
— Почему… только теперь знаешь?
— Почему только теперь? Потому, что силу ты мне невиданную подарила.
— Осторожно… Алеша, любимый… — шептала Галя.
Но как ни помогала любовь взлету творческой фантазии, закончить к утру чертежи она помешала.
Федору ничего не оставалось, как прислать им в помощь уже вышедших на работу чертежников.
Глава четырнадцатая. ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
Радист Иван Гурьянович, как говорится, сбился с ног. Радиограммы сыпались на него дождем. Это были сводки о весенних всходах в Кара-Кумах, обязательства нефтяников Сахалина, цифры выплавки стали по всему Советскому Союзу, сообщения о высотном рекорде самолета, о выработке электроэнергии на атомных станциях, о ходе специальных работ в Проливах, сводки и доклады с бесчисленных участков грандиозного промышленного и строительного фронта.
Весь этот поток радиограмм, обрушившихся на радиорубку гидромонитора, был адресован Волкову.
Но ни самого Волкова, ни телеграммы о его прибытии не было. Всем собравшимся в салоне капитана было ясно, что вместе с Ходовым, которого ждали с минуту на минуту, прилетит, очевидно, и сам Волков, приказавший переправлять ему корреспонденцию сюда.
Александр Григорьевич порывисто распахнул дверь в салон:
— Встречайте! Летят!
Федор и Алексей поспешно оделись и вышли на палубу. В лучах прожекторов вертелись серебристые вихри снежинок. Матросы сметали с палубы снег. Он лежал на поручнях, на крышах ларей, в углублениях иллюминаторов. Ванты казались сделанными из толстых белых веревок.
Вскоре Волков и Ходов поднялись на борт корабля.
Галя, в ожидании притаившаяся у реллингов, бросилась к отцу. Волков поцеловал дочь, поздоровался со всеми встречавшими его моряками и строителями и распахнул пальто с меховым воротником, словно давая этим понять, что торопится снять его.
— Устали с дороги? Может быть, отдохнете? — спросил Федор на правах хозяина корабля.
— Какое там устал! — рассмеялся Волков. — Выспался. В Москве не всегда удается. Я думаю, что мы, не теряя времени, соберемся у Василия Васильевича.
— Прошу, — пригласил Ходов. — И вас также, — обратился он к Гале.
— Нет, зачем же? — смутилась она. — Я ведь не руководитель.
— Как хотите, — сухо сказал Ходов и решительно направился к салону.
Алексей шел рядом с Ходовым.
— Василий Васильевич, хочу срочно доложить вам о новых возможностях.
— Доложите заместителю председателя Совета Министров, — оборвал Ходов.
— Но это очень важно, Василий Васильевич! — настаивал Алексей.
— На совещании, — сухо ответил Ходов и отвернулся.
Алексей пожал плечами и замедлил шаг. Его догнал дядя Саша.
— Кажется, дело плохо. Даже слушать не стал, — шепнул он. — Может быть, решение уже принято?
— Разберемся, — сказал дядя Саша Алексею, кладя руку на его плечо.
Галя шла рядом с отцом.
— Как мама?
— Письмо привез. Платок теплый прислала, — улыбаясь, ответил Николай Николаевич.
Гале очень хотелось спросить, зачем прилетел отец, но не рискнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Именно сейчас, ни минутой позже, хотелось ему в корне пересмотреть весь технологический процесс строительства мола, именно сейчас он ощущал в себе богатырскую силу, разбуженную каким-то волшебством, дремавшую во время будничных забот.
Что же вывело его из этого состояния будничной заботы?
Алеша посмотрел на Галю. Робкая, напряженная, она сидела на алюминиевом стуле около него и выжидательно смотрела. Виктор ушел в кабину пилота, Алеша взял ее руку.
— Знаешь, о чем я думаю?
Галя отрицательно покачала головой.
— Знаешь… настоящая любовь способна пробудить все лучшее, что только есть в человеке. Немощного сделать силачом, бездарного — талантливым, завистника — благородным, слабого — героем.
— Ты говорил, что… она. — Галя не смогла выговорить слово «любовь», — что она может помешать…
Теперь Алексей замотал головой, взял в свои руки обе Галины руки, крепко сжал их.
Вертолет шел на посадку. Он опускался прямо на борт гидромонитора. Алексей тотчас вызвал Федора в свою каюту. Дядя Саша спал, и они не стали его тревожить.
Галя, молчаливая, но взволнованная, чего-то ожидающая, счастливая, присутствовала на совещании.
Алексей горел. Горел новым чувством, горел идеей, которую он смог развить из полуозорной выдумки Виктора, горел верой в великое дело, которое теперь ему под силу, под силу всем его товарищам.
Федор смотрел на друга с недоумением, не понимая, что с ним происходит. Алексей же увлеченно рассказывал ему, как надо строить мол, не разбирая блоков труб, перенося их по воздуху вертолетами. Алексей предлагал, чтобы они втроем — он, Галя, Федор, не сходя с места, за ночь подготовили эскизы, схемы и проект приказа по строительству, чтобы представить его Ходову, по возвращении того из Москвы.
Федор, дымя трубкой, выслушал Алексея.
— Не согласен, — сказал он. — Чертежи, эскизы, приказ. Мало.
— Чего же ты хочешь? — удивился Алексей.
Выцветшие брови Федора были сосредоточенно сведены.
— Соберем вертолеты со всей стройки. На опытном участке начнем работу по-новому. Немедля!
— Правильно! — воскликнул Алексей. — Спасибо, Федя. Вот это будет помощь!
— Пойду распоряжусь, — сказал Федор, поднимаясь. — Готовьте чертежи.
Всю ночь Галя и Алексей работали, склонившись над одним столом. Алексей весело насвистывал и без конца ломал карандаши. Галя время от времени украдкой смотрела на него. Когда Алексей взглядывал на Галю, глаза его светились счастьем.
Закончив один чертеж, Галя откинулась на спинку стула.
— Алеша, силища в тебе, одержимость шальная! Ты и чувствовать и любить должен как-нибудь по-иному, по-своему. Это о тебе Маяковский писал, помнишь, я обещала прочесть:
Любить — это значит:
в глубь двора вбежать и до ночи грачьей, блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи.
Любить — это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником.
Алексей поставил локти на стол и, положив на ладони подбородок, внимательно смотрел в черные Галины глаза.
— Любить? — повторил он. — Это ревновать к Копернику, к Павлову, к Мичурину. Их считать соперниками. Любить — это дорваться до любимой работы, силой своей играючи. Как ты вовремя это вспомнила, удивительная ты, Галя! — И он продолжал, все так же пристально смотря Гале в лицо: — Любить… Может быть, любить — это, взявшись за руки, идти вперед?
Галя протянула ему обе руки. Он схватил их, привлек Галю к себе и стал целовать ее:
— Люблю, люблю!
Галя отвечала ему, задыхаясь, пытаясь вырваться, чтобы вздохнуть. Только и успела спросить, сияя глазами:
— Почему… только теперь знаешь?
— Почему только теперь? Потому, что силу ты мне невиданную подарила.
— Осторожно… Алеша, любимый… — шептала Галя.
Но как ни помогала любовь взлету творческой фантазии, закончить к утру чертежи она помешала.
Федору ничего не оставалось, как прислать им в помощь уже вышедших на работу чертежников.
Глава четырнадцатая. ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
Радист Иван Гурьянович, как говорится, сбился с ног. Радиограммы сыпались на него дождем. Это были сводки о весенних всходах в Кара-Кумах, обязательства нефтяников Сахалина, цифры выплавки стали по всему Советскому Союзу, сообщения о высотном рекорде самолета, о выработке электроэнергии на атомных станциях, о ходе специальных работ в Проливах, сводки и доклады с бесчисленных участков грандиозного промышленного и строительного фронта.
Весь этот поток радиограмм, обрушившихся на радиорубку гидромонитора, был адресован Волкову.
Но ни самого Волкова, ни телеграммы о его прибытии не было. Всем собравшимся в салоне капитана было ясно, что вместе с Ходовым, которого ждали с минуту на минуту, прилетит, очевидно, и сам Волков, приказавший переправлять ему корреспонденцию сюда.
Александр Григорьевич порывисто распахнул дверь в салон:
— Встречайте! Летят!
Федор и Алексей поспешно оделись и вышли на палубу. В лучах прожекторов вертелись серебристые вихри снежинок. Матросы сметали с палубы снег. Он лежал на поручнях, на крышах ларей, в углублениях иллюминаторов. Ванты казались сделанными из толстых белых веревок.
Вскоре Волков и Ходов поднялись на борт корабля.
Галя, в ожидании притаившаяся у реллингов, бросилась к отцу. Волков поцеловал дочь, поздоровался со всеми встречавшими его моряками и строителями и распахнул пальто с меховым воротником, словно давая этим понять, что торопится снять его.
— Устали с дороги? Может быть, отдохнете? — спросил Федор на правах хозяина корабля.
— Какое там устал! — рассмеялся Волков. — Выспался. В Москве не всегда удается. Я думаю, что мы, не теряя времени, соберемся у Василия Васильевича.
— Прошу, — пригласил Ходов. — И вас также, — обратился он к Гале.
— Нет, зачем же? — смутилась она. — Я ведь не руководитель.
— Как хотите, — сухо сказал Ходов и решительно направился к салону.
Алексей шел рядом с Ходовым.
— Василий Васильевич, хочу срочно доложить вам о новых возможностях.
— Доложите заместителю председателя Совета Министров, — оборвал Ходов.
— Но это очень важно, Василий Васильевич! — настаивал Алексей.
— На совещании, — сухо ответил Ходов и отвернулся.
Алексей пожал плечами и замедлил шаг. Его догнал дядя Саша.
— Кажется, дело плохо. Даже слушать не стал, — шепнул он. — Может быть, решение уже принято?
— Разберемся, — сказал дядя Саша Алексею, кладя руку на его плечо.
Галя шла рядом с отцом.
— Как мама?
— Письмо привез. Платок теплый прислала, — улыбаясь, ответил Николай Николаевич.
Гале очень хотелось спросить, зачем прилетел отец, но не рискнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120