вскоре и гроб цвета слоновой кости, и хрупкие цветы оказались поглощены смесью мела, кремня и глины, образующих грунт здешних мест25 . Молодой Эдмунд Мередит, племянник Эллен, унёс от могилы пучок фиалок, которые заботливо сохранил, засушив между страницами своего Шекспира26 .
В последующие месяцы Эллен Падуб воздвигла в изголовье могилы простой чёрный камень, на нём был искусно вырезан ясень с раскидистой кроной и столь же обширными корнями, похожий на тот, что поэт шутя изображал рядом с подписью в некоторых письмах27 . Под ясенем высечена, в стихотворном переложении Падуба, знаменитая эпитафия кардинала Бембо с надгробия Рафаэля в Пантеоне; впервые эти строки появились в стихотворении Падуба «Небесное и земное», посвящённом фрескам Станцы Делла Сеньятура в Ватикане.
Здесь тот лежит, чей смелый дар при жизни
В ревнивый трепет Мать-природу приводил,
Но справивши по ком печальну тризну,
Ей страшно, что самой творить не станет сил28 .
Под эпитафией ещё одна надпись:
Сие надгробие Рандольфу Генри Падубу, великому поэту и верному, доброму мужу, посвящает его скорбящая вдова и спутница сорока лет жизни Эллен Кристиана Падуб, в надежде, что «за кратким сном, навек мы пробуждены»29 , в краю, где нет разлуки.
Критики более позднего времени с усмешкой – а иные даже с негодованием – отнеслись к «напыщенному»30 сравнению плодовитого викторианского поэта с великим Рафаэлем, хотя, справедливости ради, заметим – и тот и другой были одинаково не в почёте в начале нашего бурного века. Интересно иное: в могильной надписи ни словом не упомянуто о христианских убеждениях покойного; Эллен обошла эту тему либо случайно, либо намеренно, но тогда с удивительной, заслуживающей восхищения тонкостью; почему же никто из современников, ни в записях ни в отзывах, не высказал ей за это ни осуждения, ни «похвалы»?.. Как нам представляется, выбрав эту эпитафию, Эллен, вольно или невольно, связала своего супруга – через его стихи, посвящённые Рафаэлю Санти – со всей противоречивой, в отношении христианства, традицией Ренессанса. (Лучшим символом этих противоречий является Пантеон, где Рафаэль похоронен, – христианский храм, первоначально построенный в честь всех богов и имеющий облик языческих храмов античности.) Мы не смеем утверждать, что именно эти соображения посетили вдову Падуба, но как знать, не было ли о том беседы между супругами?
Разумеется, мы не можем не задаться животрепещущим вопросом: а что же было в ларце, который исчез в могиле вместе с Рандольфом Падубом и который, как было засвидетельствовано четырьмя годами позже, во время захоронения Эллен подле мужа, находился «в целом и неповреждённом состоянии»31 ? Эллен Падуб, как и всё тогдашнее поколение, относилась с ложной стыдливостью и чрезмерной церемонностью к частным бумагам. Нередко высказываются утверждения – кстати, не опирающиеся ни на что, кроме свидетельств всё той же Эллен32 , – будто щепетильность эту разделял и Падуб. К счастью для нас, он не оставил завещательных распоряжений подобного рода, и ещё большей удачей является то, что его вдова, при исполнении его якобы имевших место предписаний, действовала, судя по всему, в спешке и наугад и лишила потомков лишь некоторой части архива. Мы не знаем, какие бесценные документы навсегда потеряны для нас, однако на предшествующих страницах можно было видеть всё богатство и разнообразие уцелевшего наследия. И всё же как огорчительно, что те, кто потревожил покой Падуба в 1893 г., не сочли возможным хотя бы ненадолго открыть запрятанный ларец, бегло обследовать его содержимое и составить опись! Решения о том, чтобы уничтожить, или спрятать документы, в которых запечатлена жизнь великих, как правило, принимаются в лихорадочном возбуждении, чаще всего – во власти посмертного отчаяния, и имеют мало общего со взвешенными поступками, со стремлением к полному и спокойному постижению истины – такие поступки и такое стремление приходят после, когда уляжется горе и душевная смута. Даже Россетти, похоронивший вместе с трагически погибшей женой единственный полный список своих стихов, впоследствии одумался и вынужден был, подвергая себя и её бесчестью, извлечь их из могилы. Мне часто приходят на ум слова Фрейда о чувствах наших первобытных предков к покойникам, которые виделись им одновременно и демонами (призраками), и почитаемыми предками:
То обстоятельство, что демоны всегда представляются духами тех, кто умер недавно, указывает со всей ясностью на место, какое траур и скорбение по усопшим имеют в формировании веры в демонов. Скорбение призвано исполнить совершенно особую психическую задачу: его назначение в том, чтобы отделить воспоминания и надежды живых от покойного. Когда это достигнуто, душевная боль уменьшается, а с нею заодно раскаяние и чувство вины и, соответственно, страх перед демоном. И те же духи, которых мы вначале страшились как демонов, далее могут рассчитывать на более дружелюбное отношение; они почитаются как священные предки, к ним обращают призывы о помощи33 .
Так не можем ли мы утверждать, в оправдание нашего желания увидеть спрятанное от нас, что те, страх перед чьим неодобрением превращал их в демонов для близких и дорогих, – по отношению к нам являются возлюбленными предками, чьи священные реликвии мы вправе лелеять при свете дня?
22 Так описал этот день Суинберн в письме к Теодору Уоттсу-Дантону (А.Ч. Суинберн, Собрание писем, т. V, с. 280). Считается, что в стихотворении «Старый Игдрасиль и кладбищенский тис» Суинберн отразил свои чувства в связи с кончиной Р.Г. Падуба.
23 Засвидетельствовано в отчёте газеты «Тайме» от 30 ноября 1889 г. Среди тех, кто прощался с поэтом на кладбище, глаз репортёра отметил, помимо «львов литературного общества», «нескольких красивых молодых девушек, что плакали навзрыд, не стесняясь слез, и большую кучку почтительных, молчаливых рабочих».
24 Эллен Падуб, в письме к Эдит Уортон, от 20 декабря 1889 г. (воспроизведено в издании «Письма Р.Г. Падуба», под ред. М. Собрайла, т. 8, с. 384). Похожим образом она излагает свои намерения на страницах дневника, в записи, сделанной на третью ночь после кончины поэта. Дневник в скором времени (1967) выйдет под ред. д-ра Беатрисы Пуховер (Колледж Принца Альберта, Лондонский ун-т).
25 Я провёл долгие часы в прогулках по окрестностям Ходершэлла и заметил, как земля на склоне оврагов характерно делится на слои и как мелкие включения кремня поблескивают в верхнем мелистом слое; средь вспаханных полей этот «кремнистый» мел напоминает островки сверкающего снега.
26 Этот том Шекспира, а также фиалки находятся в настоящее время на хранении в Стэнтовском собрании Университета Роберта Дэйла Оуэна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
В последующие месяцы Эллен Падуб воздвигла в изголовье могилы простой чёрный камень, на нём был искусно вырезан ясень с раскидистой кроной и столь же обширными корнями, похожий на тот, что поэт шутя изображал рядом с подписью в некоторых письмах27 . Под ясенем высечена, в стихотворном переложении Падуба, знаменитая эпитафия кардинала Бембо с надгробия Рафаэля в Пантеоне; впервые эти строки появились в стихотворении Падуба «Небесное и земное», посвящённом фрескам Станцы Делла Сеньятура в Ватикане.
Здесь тот лежит, чей смелый дар при жизни
В ревнивый трепет Мать-природу приводил,
Но справивши по ком печальну тризну,
Ей страшно, что самой творить не станет сил28 .
Под эпитафией ещё одна надпись:
Сие надгробие Рандольфу Генри Падубу, великому поэту и верному, доброму мужу, посвящает его скорбящая вдова и спутница сорока лет жизни Эллен Кристиана Падуб, в надежде, что «за кратким сном, навек мы пробуждены»29 , в краю, где нет разлуки.
Критики более позднего времени с усмешкой – а иные даже с негодованием – отнеслись к «напыщенному»30 сравнению плодовитого викторианского поэта с великим Рафаэлем, хотя, справедливости ради, заметим – и тот и другой были одинаково не в почёте в начале нашего бурного века. Интересно иное: в могильной надписи ни словом не упомянуто о христианских убеждениях покойного; Эллен обошла эту тему либо случайно, либо намеренно, но тогда с удивительной, заслуживающей восхищения тонкостью; почему же никто из современников, ни в записях ни в отзывах, не высказал ей за это ни осуждения, ни «похвалы»?.. Как нам представляется, выбрав эту эпитафию, Эллен, вольно или невольно, связала своего супруга – через его стихи, посвящённые Рафаэлю Санти – со всей противоречивой, в отношении христианства, традицией Ренессанса. (Лучшим символом этих противоречий является Пантеон, где Рафаэль похоронен, – христианский храм, первоначально построенный в честь всех богов и имеющий облик языческих храмов античности.) Мы не смеем утверждать, что именно эти соображения посетили вдову Падуба, но как знать, не было ли о том беседы между супругами?
Разумеется, мы не можем не задаться животрепещущим вопросом: а что же было в ларце, который исчез в могиле вместе с Рандольфом Падубом и который, как было засвидетельствовано четырьмя годами позже, во время захоронения Эллен подле мужа, находился «в целом и неповреждённом состоянии»31 ? Эллен Падуб, как и всё тогдашнее поколение, относилась с ложной стыдливостью и чрезмерной церемонностью к частным бумагам. Нередко высказываются утверждения – кстати, не опирающиеся ни на что, кроме свидетельств всё той же Эллен32 , – будто щепетильность эту разделял и Падуб. К счастью для нас, он не оставил завещательных распоряжений подобного рода, и ещё большей удачей является то, что его вдова, при исполнении его якобы имевших место предписаний, действовала, судя по всему, в спешке и наугад и лишила потомков лишь некоторой части архива. Мы не знаем, какие бесценные документы навсегда потеряны для нас, однако на предшествующих страницах можно было видеть всё богатство и разнообразие уцелевшего наследия. И всё же как огорчительно, что те, кто потревожил покой Падуба в 1893 г., не сочли возможным хотя бы ненадолго открыть запрятанный ларец, бегло обследовать его содержимое и составить опись! Решения о том, чтобы уничтожить, или спрятать документы, в которых запечатлена жизнь великих, как правило, принимаются в лихорадочном возбуждении, чаще всего – во власти посмертного отчаяния, и имеют мало общего со взвешенными поступками, со стремлением к полному и спокойному постижению истины – такие поступки и такое стремление приходят после, когда уляжется горе и душевная смута. Даже Россетти, похоронивший вместе с трагически погибшей женой единственный полный список своих стихов, впоследствии одумался и вынужден был, подвергая себя и её бесчестью, извлечь их из могилы. Мне часто приходят на ум слова Фрейда о чувствах наших первобытных предков к покойникам, которые виделись им одновременно и демонами (призраками), и почитаемыми предками:
То обстоятельство, что демоны всегда представляются духами тех, кто умер недавно, указывает со всей ясностью на место, какое траур и скорбение по усопшим имеют в формировании веры в демонов. Скорбение призвано исполнить совершенно особую психическую задачу: его назначение в том, чтобы отделить воспоминания и надежды живых от покойного. Когда это достигнуто, душевная боль уменьшается, а с нею заодно раскаяние и чувство вины и, соответственно, страх перед демоном. И те же духи, которых мы вначале страшились как демонов, далее могут рассчитывать на более дружелюбное отношение; они почитаются как священные предки, к ним обращают призывы о помощи33 .
Так не можем ли мы утверждать, в оправдание нашего желания увидеть спрятанное от нас, что те, страх перед чьим неодобрением превращал их в демонов для близких и дорогих, – по отношению к нам являются возлюбленными предками, чьи священные реликвии мы вправе лелеять при свете дня?
22 Так описал этот день Суинберн в письме к Теодору Уоттсу-Дантону (А.Ч. Суинберн, Собрание писем, т. V, с. 280). Считается, что в стихотворении «Старый Игдрасиль и кладбищенский тис» Суинберн отразил свои чувства в связи с кончиной Р.Г. Падуба.
23 Засвидетельствовано в отчёте газеты «Тайме» от 30 ноября 1889 г. Среди тех, кто прощался с поэтом на кладбище, глаз репортёра отметил, помимо «львов литературного общества», «нескольких красивых молодых девушек, что плакали навзрыд, не стесняясь слез, и большую кучку почтительных, молчаливых рабочих».
24 Эллен Падуб, в письме к Эдит Уортон, от 20 декабря 1889 г. (воспроизведено в издании «Письма Р.Г. Падуба», под ред. М. Собрайла, т. 8, с. 384). Похожим образом она излагает свои намерения на страницах дневника, в записи, сделанной на третью ночь после кончины поэта. Дневник в скором времени (1967) выйдет под ред. д-ра Беатрисы Пуховер (Колледж Принца Альберта, Лондонский ун-т).
25 Я провёл долгие часы в прогулках по окрестностям Ходершэлла и заметил, как земля на склоне оврагов характерно делится на слои и как мелкие включения кремня поблескивают в верхнем мелистом слое; средь вспаханных полей этот «кремнистый» мел напоминает островки сверкающего снега.
26 Этот том Шекспира, а также фиалки находятся в настоящее время на хранении в Стэнтовском собрании Университета Роберта Дэйла Оуэна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187