— Будешь вновь выступать?
— Зачем? — он не понял, о чем она говорит.
— Дисквалификацию отменили. Ты можешь вернуться в гладиаторскую центурию. Все только этого и ждут. Все. — Она бросила это «все» весомо, как приговор суда. К чему она его приговаривает? К арене?
Вер замотал головой и отступил.
— Зачем? — повторил.
— Да что же ты… не поправился еще? Надо пригласить знаменитых медиков — пусть тебя вылечат. Ты должен вернуться на арену. Ты — самый лучший. Никто не сравнится с тобой — ни Клодия, ни Авреол. Они бездари. Один ты — гений!
Вер вздрогнул. Прежде похвала согрела бы его глотком хорошего вина. Теперь только раздражила.
— Я еще болен, — отговорился он и зашагал дальше.
Матрона шла следом, не отставала.
— Могу проводить тебя в Эсквилинскую больницу. Запишешься на прием. Тебе нужны деньги?
Она почти насильно всунула в ладонь Веру свою карточку:
— Если что-нибудь понадобится — звони. Она наконец ушла, и Вер вздохнул с облегчением. Прошел в сады Мецената и сел на мраморную скамью. Сообразил наконец, что, кроме вот таких вспышек восторженности и ненужного теперь поклонения, ему ничто не угрожает. Никто не знал о его поединке с Сульде. Богам, чтобы заслужить почитание людей, надо хвастаться своими подвигами. Но никто из людей не видел в нем бога. Только гладиатора. Вот незадача. Что надо сделать, чтобы люди указали на тебя пальцем и сказали: вот бог. И упали ниц. И умоляли и просили… Одеться в доспехи платинового сияния? Шагать по воздуху? Метать молнии? Или сказать: «…никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло".
Но это сказал Сократ много-много лет назад. И никто не обожествил его за эти слова. Августа обожествили за то, что он утопил Рим в крови. Траяна обожествили за то, что он покорил для Рима новые земли. А Сократа — нет. Не стали.
Вер долго сидел на скамье, размышляя.
Поднялся, когда уже стало темнеть и меж крон пиний и кипарисов вспыхнули желтые шары фонарей. Кто-то шарахнулся в сторону из-под ног. Будто живой коврик лежал у скамейки, а теперь испуганно отскочил. Вер нагнулся и в полумраке разглядел на дорожке какую-то тряпку.
— Кто ты? — обратился он к тряпке, как к живой.
Тряпка хотела приблизиться, но боялась. Темная ее поверхность морщилась от нерешительности и страха. Черная дыра-рот то суживалась, то раздавалась вширь. И вдруг звук — странный, протяжный, как завывание собаки, лишившейся хозяина, — разнесся по садовой аллее.
— Л-г-с…. — чудилось в этом завывании. — Ч-т м-н д-л-т?
«Логос, что мне делать?» — расшифровал Вер. Он присел на корточки и протянул руку к тряпке, приманивая ее, как собачонку.
— Кто ты? — спросил шепотом.
— Л-ц…. — донесся ответ. «Луций», — перевел Вер. Страшная догадка кольнула сердце.
— Бессмертная «Нереида"…
— Л-г-с, сп-с…
Две черные фигуры свернули на аллею.
— Вот он! — крикнул один и указал на тряпку. — Хватай!
В черной форме с недавних пор разгуливали исполнители желаний.
Луций — хотя и кощунственно было его называть человеческим именем в подобном обличье — метнулся в заросли буксов. Те двое хотели броситься следом. Но Вер заградил им дорогу. «Исполнитель» зарычал и хотел ударить. Вместо этого сам очутился на песке. Сверху на него грохнулся его товарищ.
Вер оглянулся. «Тряпка» исчезла. Он бросился напролом в кусты. Луция нигде не было. Вер звал его, но бывший боец бессмертной «Нереиды» не пожелал откликнуться.
Напрасно Вер метался по аллеям. Он обежал все сады Мецената. Никого! Может, стоит присесть и подождать, пока Луций не появится вновь? Вер опустился на скамью рядом с одиноко сидящим человеком. Лицо у незнакомца было серое, вытянутое, с глубокими складками вокруг рта, голова обрита.
«Убью… ненавижу… ненавижу… убью…» — мысленно повторял человек так отчетливо, что Вер невольно вздрогнул.
Вер положил человеку руку на плечо.
— У тебя несчастье… — начал он. Человек дернулся и глянул на Вера. Потом выбросил вперед руку. Только реакция бывшего гладиатора спасла нынешнего бога. Лезвие ножа распороло ткань туники. А человек вскочил и бросился бежать.
А Вер застыл, не двигаясь. Что же делать? Неужели все из-за того, что он проиграл Сульде? И ничего уже нельзя изменить? И Рим будет катиться вниз… А может, плюнуть на все, оставить Рим и податься в Небесный дворец? Прийти, сказать, так и так… мерзкая земля, люди мерзкие, все грязь и тлен, не хочу быть там больше, не хочу… пустите меня в ваши чистые сверкающие залы, в ваш небесный Палатин… А на земле мне тошно и страшно… Я оказался слаб, не готов… Ради кого я должен оставаться на земле? Ради Элия? Но Элий думает только о Риме. Вот и пусть думает… а я не хочу… К воронам Элия и его Рим. Ведь я бог… я бог…
Вер не сразу заметил, что идет следом за какой-то женщиной. Легкое голубое платье из тонкого виссона. Гордо поднятая голова. Волосы белые-белые, будто серебро. Что-то в ее походке привлекало. Вер не сразу понял — что. Женщина шла, не касаясь земли. Вер ясно различал два радужных обвода вкруг тонкой фигурки. Будто сложенные крылья, ярко расцвеченные, сверкали у нее за спиной. Крылья бабочки. Вер обогнал незнакомку, глянул в лицо. Увидел обвисшие одутловатые щеки, набрякший двойной подбородок, тусклые маленькие глаза под безресничными веками.
— Психея… — только и выдохнул Вер. Она тихо ахнула, расправила крылья. В свете уличных фонарей они сверкнули всем многоцветьем радуги. Но среди ярких пятен и сверкающих кружков мелькали прозрачные истрепанные лохмотья. Будто кто-то долго сминал в жестоких руках трепещущие крылья. Умирающая бабочка на излете лета. И все же эти истрепанные крылья подняли Психею в воздух.
Она полетела. Медленно, будто через силу набирала высоту.
А Вер стоял онемевший и смотрел ей вслед. Позабыв, что и сам умеет летать. Психея… Душа… Старуха… Что ж это такое?! Что?! Вер наконец опомнился, оттолкнулся от мостовой и устремился вверх. С тех пор, как он проиграл бой Сульде, Вер не летал. Он поднимался, будто невидимая нить тянула его к облакам. И чем дальше становилась земля, тем ярче разгоралось платиновое сияние вокруг тела Логоса. В небесах было так хорошо.
«Можно не возвращаться больше на землю», — подумал Вер.
И едва эта мысль мелькнула, как полет ускорился, будто земное притяжение исчезло вовсе.
«Антигравитация — это мысль бога», — решил Вер.
Или это была чужая мысль, а он по-божески подслушал ее? И у него не было теперь своих мыслей, как не было прежде своих чувств? Да есть ли у него и сейчас собственные чувства? Ведь эмпатия — это чужое. Переживания людей проходят сквозь него жестким излучением, меняя что-то в нем необратимо.
Вер подлетел к зданию клиники Нормы Галликан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87