На первой странице значилось:
«Скопировано с рукописи, пришедшей в полную негодность. Рукопись ориентировочно 870-871 годов, сделанная на пергаменте».
И далее шел текст.
Рукопись, найденная поэтом Кумием (без заголовка).
В моем поместье в… (неразборчиво) я провожу ныне большую часть времени, а не только каникулы, когда знать бежит из Рима, и в Городе остается лишь нищий плебс.
Последнее мое сочинение продается в нескольких книжных лавках. Но я слишком глубоко запрятал смысл, намеки слишком тонки, нынешним читателям их не понять. Береника сказала, что в моих произведениях не хватает чувства. И я готов с ней согласиться. Эта женщина продолжает меня удивлять. Я пригласил ее погостить к себе на виллу. И она приехала. Она по-прежнему красива. Быть может даже красивее, чем прежде. Говорят, в молодости Береника, как Фрина, не пользовалась косметикой. И румянец, и черные полукружья бровей, и ресницы — все было естественным. И сейчас она красилась мало. Однако румяна и краску для губ употребляла.
Едва она приехала, как тут же явился ко мне в гости сосед мой философ Серторий. Себя он называет стоиком, но я подозреваю, что он понатаскал со всех учений понемногу и пытается слепить нечто особенное по примеру Цицерона. Поутру он даже пытался зачитывать мне куски своих «опытов». Береника присутствовала. Серторий постоянно бросал на нее взгляды и постоянно сбивался. Серторию нет еще и тридцати, Береника лет на шесть или семь его старше, а между тем он полностью очарован этой женщиной. Любовь его безнадежна, и, кажется, сам Серторий это понимает — он беден, едва выпутался из старых долгов и тут же наделал новых. Купить любовь Береники ему не по средствам.
— Неплохо, — сказала Береника. — Но чрезвычайно скучно. Это вряд ли кто-то будет читать. Надо зацепить читателя, обратиться к его чувству, а ты обращаешься к разуму. Это обычная ошибка римлян. Они слишком превозносят разум.
— Рим пишет историю в реальности и на бумаге. Историю, похожую на миф. Вымысел для других, — напыщенно заявил Серторий.
— Но иногда приятно пофантазировать. В этом случае наши поэты прикрываются чужими мифами. Римлянину не подобает сочинять сказки.
В тот день спор Береники и Сертория закончился вскоре. Никто не знал, во что он выльется позднее.
Триклиний в моем доме несколько выдвинут вперед, широкие двери выходят в сад, а с боков большие окна, такой же почти величины, как и двери — так что триклиний овевается ветерком с трех сторон. Из окон виден сад, а за ним — море. Сад у меня отличный, садовником я нахвалиться не могу — весь цоколь виллы и даже статуи он обвил плющом. Поразительно этот парень умеет сочетать различные растения. Плюш с темными глянцевитыми листьями обвивает платаны, перекидываясь от дерева к дереву. Лужайка окружена буксами, подрезанными в виде букв, из которых складывается мое имя. К морю ведут два портика, а между ними бассейн, и вдоль воды устроены клумбы, засаженные благоухающими левкоями.
Итак, я описал сцену, на которой все происходит. Представил двоих актеров. Льщу себя мыслью, что сам я автор. Хотя подозреваю, остальные не догадываются о моей роли. Не спешу афишировать. Тайная власть пуще всего тешит самолюбие. А вскоре я приобрел третьего актера. Как раз перед обедом, когда накрывали на стол, а Беретка прихорашивалась в своей комнате, явился Дионисий с известием, что прибыл какой-то раненый трибун и просится переночевать. У меня не постоялый двор, но раненому трибуну я отказать не мог и даже отправился лично встретить его и проследить, чтобы этого человека устроили с максимальными удобствами и, если надо, послали за медиком. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это старинный приятель мой Марк, участвовавший в последнем походе божественного Траяна. Что он ранен и вынужден покинуть свою когорту, я не знал.
— Ты что же, хотел испытать меня?! — воскликнул я с упреком. — Не назвался и решил посмотреть, прикажу ли я тебя выгнать.
— Я назвался, — отвечал Марк. — Мне сейчас не до розыгрышей.
И вправду выглядел он неважно — лицо серое, щеки запали, а волосы поседели, хотя он не стар. О боги, он ведь мой ровесник, неужто и я выгляжу вот таким потрепанным жизнью, уставшим? Или всему причиной рана Марка? Ранен он в левое бедро выше колена, и рана не желает заживать, хотя ее и прижигали каленым железом. Рана давнишняя, и странно, что она не затягивается.
Я позвал Дионисия и еще двоих и велел перенести Марка в бани, благо они были протоплены — раненому не повредит с дороги хорошее мытье и потение в лаконике.
Я тут же велел послать за медиком. Выяснилось, что в ноге застряла деревянная щепка и кусок ткани и оттого рана оставалась открытой. То, что Марк не умер, можно считать чудом. Природа наделила его удивительным здоровьем. Вечером медик извлек из раны вместе с гноем эту самую щепку, а на следующее утро Марк велел перенести себя в триклиний и принял участие в нашей трапезе. Тогда-то мы и собрались все вчетвером. Разумеется, речь пошла о последних завоеваниях Траяна. Я ожидал, что Марк начнет восхвалять прежнего императора. Но я ошибся. Едва мы заговорили о Трояне и его преемнике, как Марк помрачнел.
— Тебя не вдохновляют новые приобретения Рима? — с деланным изумлением спросил Серторий — по его понятиям военный должен приходить в восторг, когда наши границы расширяются.
— Нет, — кратко отвечал Марк.
— Но ты же солдат.
— Я бы вообще не хотел больше ни воевать, ни убивать.
— Значит, ты будешь искать какой-нибудь гражданской должности? — продолжал допытываться Серторий.
— При Домициане философы были изгнаны из Рима, — сказал Марк.
Марк никогда ни о чем не говорил прямо. Я слышал, что на востоке он принял участие в мистериях и был посвящен в культ Митры. Однако сам он никогда не рассказывал об этом. Неужто Марк решил заняться философией?
— Ныне настоящая философия не в моде, — заметил я. — Все больше толкуют о чудесах и откровениях. Наш мир хаотичен, а не разумен.
— Наш мир хаотичен потому, что в наше время больше нет героев. Даже Катон Утический вызывает улыбку, хотя умер за Республику. Теперь все зачитываются похождениями подонков и подробностями жизни бывших рабов и кинэдов. Петроний Арбитр стал выше Вергилия, — вздохнул Серторий.
— Подумаешь, доблесть — пырнуть себя кинжалом! Сколько людей делали это из трусости, стоило Нерону нахмурить бровь…
— Не будем о принцепсах. Если не хочешь, чтобы у меня испортился аппетит, — перебил меня Серторий.
— Тебя не устраивает Адриан? По-моему, он — достойный преемник Траяна.
— Да, Андриан достаточно умен и достаточно честен, — согласился Серторий. — Но что из того? Один принцепс может быть умен и честен. Ну, два могут, даже три. А десять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
«Скопировано с рукописи, пришедшей в полную негодность. Рукопись ориентировочно 870-871 годов, сделанная на пергаменте».
И далее шел текст.
Рукопись, найденная поэтом Кумием (без заголовка).
В моем поместье в… (неразборчиво) я провожу ныне большую часть времени, а не только каникулы, когда знать бежит из Рима, и в Городе остается лишь нищий плебс.
Последнее мое сочинение продается в нескольких книжных лавках. Но я слишком глубоко запрятал смысл, намеки слишком тонки, нынешним читателям их не понять. Береника сказала, что в моих произведениях не хватает чувства. И я готов с ней согласиться. Эта женщина продолжает меня удивлять. Я пригласил ее погостить к себе на виллу. И она приехала. Она по-прежнему красива. Быть может даже красивее, чем прежде. Говорят, в молодости Береника, как Фрина, не пользовалась косметикой. И румянец, и черные полукружья бровей, и ресницы — все было естественным. И сейчас она красилась мало. Однако румяна и краску для губ употребляла.
Едва она приехала, как тут же явился ко мне в гости сосед мой философ Серторий. Себя он называет стоиком, но я подозреваю, что он понатаскал со всех учений понемногу и пытается слепить нечто особенное по примеру Цицерона. Поутру он даже пытался зачитывать мне куски своих «опытов». Береника присутствовала. Серторий постоянно бросал на нее взгляды и постоянно сбивался. Серторию нет еще и тридцати, Береника лет на шесть или семь его старше, а между тем он полностью очарован этой женщиной. Любовь его безнадежна, и, кажется, сам Серторий это понимает — он беден, едва выпутался из старых долгов и тут же наделал новых. Купить любовь Береники ему не по средствам.
— Неплохо, — сказала Береника. — Но чрезвычайно скучно. Это вряд ли кто-то будет читать. Надо зацепить читателя, обратиться к его чувству, а ты обращаешься к разуму. Это обычная ошибка римлян. Они слишком превозносят разум.
— Рим пишет историю в реальности и на бумаге. Историю, похожую на миф. Вымысел для других, — напыщенно заявил Серторий.
— Но иногда приятно пофантазировать. В этом случае наши поэты прикрываются чужими мифами. Римлянину не подобает сочинять сказки.
В тот день спор Береники и Сертория закончился вскоре. Никто не знал, во что он выльется позднее.
Триклиний в моем доме несколько выдвинут вперед, широкие двери выходят в сад, а с боков большие окна, такой же почти величины, как и двери — так что триклиний овевается ветерком с трех сторон. Из окон виден сад, а за ним — море. Сад у меня отличный, садовником я нахвалиться не могу — весь цоколь виллы и даже статуи он обвил плющом. Поразительно этот парень умеет сочетать различные растения. Плюш с темными глянцевитыми листьями обвивает платаны, перекидываясь от дерева к дереву. Лужайка окружена буксами, подрезанными в виде букв, из которых складывается мое имя. К морю ведут два портика, а между ними бассейн, и вдоль воды устроены клумбы, засаженные благоухающими левкоями.
Итак, я описал сцену, на которой все происходит. Представил двоих актеров. Льщу себя мыслью, что сам я автор. Хотя подозреваю, остальные не догадываются о моей роли. Не спешу афишировать. Тайная власть пуще всего тешит самолюбие. А вскоре я приобрел третьего актера. Как раз перед обедом, когда накрывали на стол, а Беретка прихорашивалась в своей комнате, явился Дионисий с известием, что прибыл какой-то раненый трибун и просится переночевать. У меня не постоялый двор, но раненому трибуну я отказать не мог и даже отправился лично встретить его и проследить, чтобы этого человека устроили с максимальными удобствами и, если надо, послали за медиком. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это старинный приятель мой Марк, участвовавший в последнем походе божественного Траяна. Что он ранен и вынужден покинуть свою когорту, я не знал.
— Ты что же, хотел испытать меня?! — воскликнул я с упреком. — Не назвался и решил посмотреть, прикажу ли я тебя выгнать.
— Я назвался, — отвечал Марк. — Мне сейчас не до розыгрышей.
И вправду выглядел он неважно — лицо серое, щеки запали, а волосы поседели, хотя он не стар. О боги, он ведь мой ровесник, неужто и я выгляжу вот таким потрепанным жизнью, уставшим? Или всему причиной рана Марка? Ранен он в левое бедро выше колена, и рана не желает заживать, хотя ее и прижигали каленым железом. Рана давнишняя, и странно, что она не затягивается.
Я позвал Дионисия и еще двоих и велел перенести Марка в бани, благо они были протоплены — раненому не повредит с дороги хорошее мытье и потение в лаконике.
Я тут же велел послать за медиком. Выяснилось, что в ноге застряла деревянная щепка и кусок ткани и оттого рана оставалась открытой. То, что Марк не умер, можно считать чудом. Природа наделила его удивительным здоровьем. Вечером медик извлек из раны вместе с гноем эту самую щепку, а на следующее утро Марк велел перенести себя в триклиний и принял участие в нашей трапезе. Тогда-то мы и собрались все вчетвером. Разумеется, речь пошла о последних завоеваниях Траяна. Я ожидал, что Марк начнет восхвалять прежнего императора. Но я ошибся. Едва мы заговорили о Трояне и его преемнике, как Марк помрачнел.
— Тебя не вдохновляют новые приобретения Рима? — с деланным изумлением спросил Серторий — по его понятиям военный должен приходить в восторг, когда наши границы расширяются.
— Нет, — кратко отвечал Марк.
— Но ты же солдат.
— Я бы вообще не хотел больше ни воевать, ни убивать.
— Значит, ты будешь искать какой-нибудь гражданской должности? — продолжал допытываться Серторий.
— При Домициане философы были изгнаны из Рима, — сказал Марк.
Марк никогда ни о чем не говорил прямо. Я слышал, что на востоке он принял участие в мистериях и был посвящен в культ Митры. Однако сам он никогда не рассказывал об этом. Неужто Марк решил заняться философией?
— Ныне настоящая философия не в моде, — заметил я. — Все больше толкуют о чудесах и откровениях. Наш мир хаотичен, а не разумен.
— Наш мир хаотичен потому, что в наше время больше нет героев. Даже Катон Утический вызывает улыбку, хотя умер за Республику. Теперь все зачитываются похождениями подонков и подробностями жизни бывших рабов и кинэдов. Петроний Арбитр стал выше Вергилия, — вздохнул Серторий.
— Подумаешь, доблесть — пырнуть себя кинжалом! Сколько людей делали это из трусости, стоило Нерону нахмурить бровь…
— Не будем о принцепсах. Если не хочешь, чтобы у меня испортился аппетит, — перебил меня Серторий.
— Тебя не устраивает Адриан? По-моему, он — достойный преемник Траяна.
— Да, Андриан достаточно умен и достаточно честен, — согласился Серторий. — Но что из того? Один принцепс может быть умен и честен. Ну, два могут, даже три. А десять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87