Из авто вышел человек в блестящем плаще, держа на руках ребенка. Дождь лил, в его струях расплывались желтые огни зажженных раньше срока фонарей. И все виденное плыло перед глазами Элия — слезы застилали ему глаза. Постум! Он его видит наконец. Неужели настал час? Неужели?
— Выпьем, старик, — бормотал художник. — Выпьем. Знаешь, как трудно творить на краю пропасти? Ты знаешь, что мы на краю и готовы сорваться в бездну? Ты чувствуешь этот край?
— Я там был, — ответил Элий.
— Где?
— В пропасти.
— Ну и как там?
— Темно.
— И только-то? А тех, копошащихся во тьме и готовых явиться в наш мир, ты видел?
— Ты римский гражданин? — спросил Элий.
— Да, а что?
— Почему тогда не носишь тогу?
— Неудобно. В гроб меня в тоге положат. А так мне в тунике куда удобней. Как и всем.
— А я не могу надеть тогу. Даже сейчас. Я — перегрин. — Элий поднялся.
— Куда ты?
— Меня ждут на заседании Большого Совета.
— Ты же перегрин! Разве перегрины ходят на заседания Большого Совета? — хихикнул художник. — А впрочем… Тс-с…— Галл поднес палец к губам. — Я все знаю, перегрин. Желаю удачи.
Большой Совет собирался в Лютеции лишь в экстренных случаях и потому специального здания не было, заседания проводились в целле храма Мира, воздвигнутого после Второй Северной войны.
Элий вошел в храм, остановился. Бенит сидел в кресле, обряженный в пурпур. Члены Большого Совета, представители всех стран Содружества, расположились на мраморных сиденьях пониже. Все смотрели на Элия и ждали.
Он выкрикнул приветствие — его сиплый голос неестественно прозвучал под сводами. Элий не надел, как обычно, платок, и все могли видеть его изуродованную шею. Но сам он не видел лиц. Ничего не видел, кроме пустого курульного кресла. Император не прибыл. Как же так? Ведь он видел пурпурную «триеру» у храма и ребенка, которого несли на руках. Все было так ловко задумано.
— Где мой сын? — спросил он, поворачиваясь к Бениту.
— О ком это он? — Бенит состроил шутовскую гримасу.
— Я спрашиваю — где мой сын, где император?
— Постум Август остался в Риме, — сообщил Аспер, стоявший за креслом диктатора.
Элий пошатнулся.
Неужто он принял за Постума какого-то другого малыша? Так это была инсценировка, представление, рассчитанное на одного-единственного зрителя — Элия. Пасмурная погода, ливень, блестящий плащ. Бенит рассчитал, что Элий обманется, и он обманулся. Как гласит старая пословица — честный человек всегда простак.
— Мы должны установить, кто перед нами — истинно Элий или самозванец, — объявил председатель Большого Совета Бренн.
Адвокат Элия положил перед Бренном папку с бумагами.
— По предварительным данным и свидетельствам очевидцев этот человек действительно тот, кто прежде носил имя Гай Элий Мессий Деций, — заявил Бренн.
— Враль! — выкрикнул Бенит.
— Прошу помолчать. Мы должны выслушать Элия.
— Человека, который называет себя Элием, — поправил Аспер.
Элий стал рассказывать. По-прежнему никого он не видел — только пустое курульное кресло. Постум не приедет. Задуманное рухнуло. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Но в Риме у малыша не хватит на это сил. Сенат не позволит. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.
Элий говорил, но ему было все равно — признают его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.
— От моего имени пусть выступит Аспер, — заявил Бенит.
— Пусть этот человек в самом деле Гай Элий, — начал Аспер, — но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он перегрин. Он должен подать прощение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. Так? — обратился Аспер к адвокату Элия.
— Именно так.
— Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение, — засмеялся Аспер. — Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?
Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий — это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.
— Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, — заявил Элий.
— Разве кто-то против? — фыркнул Бенит. — Возвращайся в Город и воспитывай малыша.
«Знает, все знает…» — мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить — себя, Бенита, Фортуну?
— Я не могу вернуться в Рим, — выдавил он с трудом.
— Почему? — спросил Бренн и нахмурился.
— Я дал обет.
— Какой же?
Элий молчал: пропал голос.
— Так какой же обет ты дал? — настаивал Бренн.
Элий сделал знак, что не может говорить. Вместо него заговорил адвокат:
— Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.
— А может, в Северной Пальмире? — издевательски спросил Бенит. — Может, вообще свалить императору в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет. Император Великого Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? — Никто не пожелал. — Тогда с этим вопросом покончено.
У Нее отняли Постума. Она отчетливо поняла это в то мгновение.
Закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже нельзя. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила:
— Где наш мальчик?
Элий поднял ее и перенес на кровать.
— Где Постум? — повторила она. Теперь он ответил:
— В Риме.
— Мы поедем за ним?
Он отрицательно покачал головой.
— Квинт выкрадет его и привезет к нам?
— Это невозможно. Император не может бежать из Рима. Мы надеялись, что здесь, в Лютеции, Постум на Большом Совете перечислит преступления Бенита и объявит о его низложении. Мы могли выиграть. Мы должны были выиграть. Но теперь — нет. Бенит не пустил Постума в Лютецию. А требовать низложения Бенита в Риме бесполезно.
— Элий, мы потеряем нашего мальчика, — прошептала Летиция.
Он обнял, прижал ее к себе. Она обхватила его за шею. О боги, как он искалечен. Ведь он едва не умер, там, в пустыне. Она думала, что сойдет с ума от счастья, встретившись с ним наконец. А вместо этого она испытывает что-то похожее на отчаяние. Нет-нет, умом она понимала, что иначе Элий поступить не мог. Иначе он бы не был ее любимым Элием. Но… Он разлучил ее с Постумом. Об этом она будет помнить каждую минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Выпьем, старик, — бормотал художник. — Выпьем. Знаешь, как трудно творить на краю пропасти? Ты знаешь, что мы на краю и готовы сорваться в бездну? Ты чувствуешь этот край?
— Я там был, — ответил Элий.
— Где?
— В пропасти.
— Ну и как там?
— Темно.
— И только-то? А тех, копошащихся во тьме и готовых явиться в наш мир, ты видел?
— Ты римский гражданин? — спросил Элий.
— Да, а что?
— Почему тогда не носишь тогу?
— Неудобно. В гроб меня в тоге положат. А так мне в тунике куда удобней. Как и всем.
— А я не могу надеть тогу. Даже сейчас. Я — перегрин. — Элий поднялся.
— Куда ты?
— Меня ждут на заседании Большого Совета.
— Ты же перегрин! Разве перегрины ходят на заседания Большого Совета? — хихикнул художник. — А впрочем… Тс-с…— Галл поднес палец к губам. — Я все знаю, перегрин. Желаю удачи.
Большой Совет собирался в Лютеции лишь в экстренных случаях и потому специального здания не было, заседания проводились в целле храма Мира, воздвигнутого после Второй Северной войны.
Элий вошел в храм, остановился. Бенит сидел в кресле, обряженный в пурпур. Члены Большого Совета, представители всех стран Содружества, расположились на мраморных сиденьях пониже. Все смотрели на Элия и ждали.
Он выкрикнул приветствие — его сиплый голос неестественно прозвучал под сводами. Элий не надел, как обычно, платок, и все могли видеть его изуродованную шею. Но сам он не видел лиц. Ничего не видел, кроме пустого курульного кресла. Император не прибыл. Как же так? Ведь он видел пурпурную «триеру» у храма и ребенка, которого несли на руках. Все было так ловко задумано.
— Где мой сын? — спросил он, поворачиваясь к Бениту.
— О ком это он? — Бенит состроил шутовскую гримасу.
— Я спрашиваю — где мой сын, где император?
— Постум Август остался в Риме, — сообщил Аспер, стоявший за креслом диктатора.
Элий пошатнулся.
Неужто он принял за Постума какого-то другого малыша? Так это была инсценировка, представление, рассчитанное на одного-единственного зрителя — Элия. Пасмурная погода, ливень, блестящий плащ. Бенит рассчитал, что Элий обманется, и он обманулся. Как гласит старая пословица — честный человек всегда простак.
— Мы должны установить, кто перед нами — истинно Элий или самозванец, — объявил председатель Большого Совета Бренн.
Адвокат Элия положил перед Бренном папку с бумагами.
— По предварительным данным и свидетельствам очевидцев этот человек действительно тот, кто прежде носил имя Гай Элий Мессий Деций, — заявил Бренн.
— Враль! — выкрикнул Бенит.
— Прошу помолчать. Мы должны выслушать Элия.
— Человека, который называет себя Элием, — поправил Аспер.
Элий стал рассказывать. По-прежнему никого он не видел — только пустое курульное кресло. Постум не приедет. Задуманное рухнуло. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Но в Риме у малыша не хватит на это сил. Сенат не позволит. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.
Элий говорил, но ему было все равно — признают его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.
— От моего имени пусть выступит Аспер, — заявил Бенит.
— Пусть этот человек в самом деле Гай Элий, — начал Аспер, — но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он перегрин. Он должен подать прощение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. Так? — обратился Аспер к адвокату Элия.
— Именно так.
— Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение, — засмеялся Аспер. — Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?
Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий — это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.
— Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, — заявил Элий.
— Разве кто-то против? — фыркнул Бенит. — Возвращайся в Город и воспитывай малыша.
«Знает, все знает…» — мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить — себя, Бенита, Фортуну?
— Я не могу вернуться в Рим, — выдавил он с трудом.
— Почему? — спросил Бренн и нахмурился.
— Я дал обет.
— Какой же?
Элий молчал: пропал голос.
— Так какой же обет ты дал? — настаивал Бренн.
Элий сделал знак, что не может говорить. Вместо него заговорил адвокат:
— Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.
— А может, в Северной Пальмире? — издевательски спросил Бенит. — Может, вообще свалить императору в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет. Император Великого Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? — Никто не пожелал. — Тогда с этим вопросом покончено.
У Нее отняли Постума. Она отчетливо поняла это в то мгновение.
Закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже нельзя. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила:
— Где наш мальчик?
Элий поднял ее и перенес на кровать.
— Где Постум? — повторила она. Теперь он ответил:
— В Риме.
— Мы поедем за ним?
Он отрицательно покачал головой.
— Квинт выкрадет его и привезет к нам?
— Это невозможно. Император не может бежать из Рима. Мы надеялись, что здесь, в Лютеции, Постум на Большом Совете перечислит преступления Бенита и объявит о его низложении. Мы могли выиграть. Мы должны были выиграть. Но теперь — нет. Бенит не пустил Постума в Лютецию. А требовать низложения Бенита в Риме бесполезно.
— Элий, мы потеряем нашего мальчика, — прошептала Летиция.
Он обнял, прижал ее к себе. Она обхватила его за шею. О боги, как он искалечен. Ведь он едва не умер, там, в пустыне. Она думала, что сойдет с ума от счастья, встретившись с ним наконец. А вместо этого она испытывает что-то похожее на отчаяние. Нет-нет, умом она понимала, что иначе Элий поступить не мог. Иначе он бы не был ее любимым Элием. Но… Он разлучил ее с Постумом. Об этом она будет помнить каждую минуту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87