Немного темноватое, с приглушенным светом темно-зеленых ламп и образцами старых объявлений бегов на стенах. Это заведение было раза в два больше, чем Эмбасси-клаб.
Метрдотелю хватило одного взгляда на Дрю, чтобы немедленно вскочить и показать нам столик. Разумеется, один из лучших, около танцевального «пятачка». Он и был тем самым человеком, к которому я должен был немедленно обратиться в случае затруднений. Смотрел он на нас как бы сквозь, совершенно индифферентно. Мы заказали ужин: салаты из креветок, стейки из филейной части, салаты из овощей. Когда еда появилась на столе, я понял, как же хочу есть. Она заказала в добавление бутылку французского вина, распили мы ее вместе, хотя, по правде сказать, она выпила большую часть. В ресторане было достаточно темно для самой нескромной интимности, приди сюда ее друзья по обожанию лошадей, боюсь им пришлось бы страшно напрягать зрение, чтобы нас заметить. Я снова воспрял духом. Она сидела напротив, нас окружал свет, мягкий и приглушенный, мы сидели в нем как в коконе, и я вспомнил, что она уже была моей, была по самому большому счету, она кончила со мной, и я снова захотел испытать с ней этой чувство, и снова заставить ее кончить, чтобы она кричала от страсти, будто это у нее впервые, чтобы и я снова, и снова удивлялся и ей, и себе, чтобы и у меня это было как в первый раз – и удивление, и блуждание души по чудным садам любви и все-все-все… А она сидела напротив – вылитая кинозвезда. Именно в этот момент я понял, что запомнить секс невозможно. Можно запомнить сам факт того, что состоялось. Можно вызвать в памяти события до и после, в деталях, в подробностях, но сам секс, как секс, его физику и химию, его ощутительность, запомнить нельзя. Он естественно стирается памятью и природой. Остается лишь анатомия и простое чувство симпатии или антипатии. А тот взрыв эмоций, то потрясающее падение или взлет, то мгновенное сотрясание всего твоего человеческого естества в наивысший момент блаженства остается потом за кадром – для него нет места в мозге, только лишь отметка, что, мол, это случилось и это хорошо. Или превосходно. Проходит время – остается лишь слабое напоминание, а потом хочется повторить это снова.
Вышедшие вскоре на сцену музыканты, оказались старыми товарищами из Эмбасси-клаба, певичка была та же, все в том же спадавшем с ее грудей платье. Она присела неподалеку от нас на стуле и кивнула инструменталисту, я поймал ее взгляд, она улыбнулась и помахала мне рукой. Все это в такт начавшейся музыке. Я страшно обрадовался и возгордился этим фактом. Неведомым образом она передала информацию о моем нахождении здесь всем остальным музыкантам – саксофонист тут же обернулся и рявкнул саксофоном. Барабанщик поиграл со смехом палочками и глазами прошелся по моей соседке, затем причмокнул и я почувствовал себя совсем как дома.
– Мои старые знакомцы! – сказал я Дрю.
Да, попробуйте представить мое состояние богатого и веселого гуляки, обнаружившегося за сотни миль от Нью-Йорка в компании с очаровательнейшей женщины, добавьте к этому тысячу долларов в кармане и вы поймете, почему я решил угостить весь ансамбль бесплатной выпивкой.
Дрю к концу ужина немного окосела, она сидела облокотившись, положив подбородок на ладонь и безостановочно, полу-улыбаясь, глядела на меня. С обожанием. Я вплывал в райские кущи. Темнота ресторана лишь добавляла теплоты. Она, эта темнота, так отличалась от темноты за стенами, она была словно нашей защитой. Там же, за стенами, висела ночь, давя все фантомами возможностей. Музыка звучала чисто и ясно, простые донельзя мелодии, каждая следующая была лиричней предыдущей, казалось, линия голосов и инструментов высказывает, не торопясь, правду жизни, такую сладкую. Ну и как положено, одна из песен была с названием: «Я и моя тень» – мы хохотали с Дрю до упаду. «Я и моя тень… мы медленно идем по улице…» – пела певичка, а мне почудилось в тексте зашифрованная информация-напоминание. Я даже не удивился бы появлению в зале Аббадаббы Бермана, пританцовывающего под распевы. Придти сюда с Дрю, ее идея, было неплохо, учитывая, что в отсутствие мистера Шульца я не чувствовал себя в полной безопасности. Если нас наблюдали, то мы как нельзя кстати именно здесь, возвращаем его же деньги в его же карман, лояльные поданные его империи. Это был его мир, я словно в очередной раз приблизился к нему, и почему-то вскоре перестал его бояться вообще.
И решил не бояться и далее, не принимать никаких решений, а вверить судьбу в руки, вернее, в импульсивные решения Дрю, полностью предоставить себя в ее распоряжение, будто я действительная ее тень и компаньон мистера Шульца. Она знала больше чем я, просто должна была, и то, что воспринимал как непрактичность, на самом деле имело силу ее незаурядной натуры. Она действительно знала, где и какой есть выход, ведь доказательством служило то, что она до сих пор оказывалась живой. А на самом деле, здесь в Саратоге, было очень безопасно. Не знаю, чья была идея, ее или мистера Бермана, но я чувствовал, что она могла легко ее инициировать, просто заявив, что хочет остаться в Онондаге. И что в таком случае делать мистеру Берману? Только настаивать, чтобы она уехала, куда захочет.
Вскоре посетители начала танцевать перед нашим столиком, она захотела потанцевать со мной – я довольно жестко ответил, что нам пора уходить. Я заплатил по счету, оценив ее совет по поводу чаевых, а на пути к выходу снабдил метрдотеля суммой потребной на угощение всего ансамбля. Мы взяли такси и приехав в отель, молча направились в разные комнаты для переодевания, и расхохотались, встретившись в открытом проходе между ними.
Заснули мы каждый в своей кровати. Проснувшись утром, я нашел записку на подушке: она пошла завтракать с какими-то своими старыми друзьями. Приписка гласила, что мне следует купить билет на бега и ждать ее около арены. Еще ниже стоял номер ее ложи. Я любил ее почерк, она писала очень ровно, округлыми буквами, совершенно одинаковыми, будто печатными, а над i стояли, вместо точек, маленькие кружочки.
Я принял душ, оделся и сбежал вниз. Двоих соглядатаев не было. В стенде отеля я нашел свежие газеты, взял их и сел перед входом в огромное кожаное кресло. Пресса утверждала, что жюри уже избрано. Защита никого не отклонила. Суд начнется сегодня, строчки гласили словами прокурора, что весь процесс вряд ли займет более недели. «Дэйли Ньюс» поместила фото мистера Шульца и Дикси Дэвиса, о чем-то шепчущихся в кулуарах суда. «Миррор» показывала мистера Шульца спускающегося со ступеней здания суда с наифальшивейшей улыбкой на губах.
Ознакомившись с новостями, я встал и пошел по Бродвею, нашел аптеку и в ней телефон. Разменял деньги и дал оператору номер мистера Бермана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Метрдотелю хватило одного взгляда на Дрю, чтобы немедленно вскочить и показать нам столик. Разумеется, один из лучших, около танцевального «пятачка». Он и был тем самым человеком, к которому я должен был немедленно обратиться в случае затруднений. Смотрел он на нас как бы сквозь, совершенно индифферентно. Мы заказали ужин: салаты из креветок, стейки из филейной части, салаты из овощей. Когда еда появилась на столе, я понял, как же хочу есть. Она заказала в добавление бутылку французского вина, распили мы ее вместе, хотя, по правде сказать, она выпила большую часть. В ресторане было достаточно темно для самой нескромной интимности, приди сюда ее друзья по обожанию лошадей, боюсь им пришлось бы страшно напрягать зрение, чтобы нас заметить. Я снова воспрял духом. Она сидела напротив, нас окружал свет, мягкий и приглушенный, мы сидели в нем как в коконе, и я вспомнил, что она уже была моей, была по самому большому счету, она кончила со мной, и я снова захотел испытать с ней этой чувство, и снова заставить ее кончить, чтобы она кричала от страсти, будто это у нее впервые, чтобы и я снова, и снова удивлялся и ей, и себе, чтобы и у меня это было как в первый раз – и удивление, и блуждание души по чудным садам любви и все-все-все… А она сидела напротив – вылитая кинозвезда. Именно в этот момент я понял, что запомнить секс невозможно. Можно запомнить сам факт того, что состоялось. Можно вызвать в памяти события до и после, в деталях, в подробностях, но сам секс, как секс, его физику и химию, его ощутительность, запомнить нельзя. Он естественно стирается памятью и природой. Остается лишь анатомия и простое чувство симпатии или антипатии. А тот взрыв эмоций, то потрясающее падение или взлет, то мгновенное сотрясание всего твоего человеческого естества в наивысший момент блаженства остается потом за кадром – для него нет места в мозге, только лишь отметка, что, мол, это случилось и это хорошо. Или превосходно. Проходит время – остается лишь слабое напоминание, а потом хочется повторить это снова.
Вышедшие вскоре на сцену музыканты, оказались старыми товарищами из Эмбасси-клаба, певичка была та же, все в том же спадавшем с ее грудей платье. Она присела неподалеку от нас на стуле и кивнула инструменталисту, я поймал ее взгляд, она улыбнулась и помахала мне рукой. Все это в такт начавшейся музыке. Я страшно обрадовался и возгордился этим фактом. Неведомым образом она передала информацию о моем нахождении здесь всем остальным музыкантам – саксофонист тут же обернулся и рявкнул саксофоном. Барабанщик поиграл со смехом палочками и глазами прошелся по моей соседке, затем причмокнул и я почувствовал себя совсем как дома.
– Мои старые знакомцы! – сказал я Дрю.
Да, попробуйте представить мое состояние богатого и веселого гуляки, обнаружившегося за сотни миль от Нью-Йорка в компании с очаровательнейшей женщины, добавьте к этому тысячу долларов в кармане и вы поймете, почему я решил угостить весь ансамбль бесплатной выпивкой.
Дрю к концу ужина немного окосела, она сидела облокотившись, положив подбородок на ладонь и безостановочно, полу-улыбаясь, глядела на меня. С обожанием. Я вплывал в райские кущи. Темнота ресторана лишь добавляла теплоты. Она, эта темнота, так отличалась от темноты за стенами, она была словно нашей защитой. Там же, за стенами, висела ночь, давя все фантомами возможностей. Музыка звучала чисто и ясно, простые донельзя мелодии, каждая следующая была лиричней предыдущей, казалось, линия голосов и инструментов высказывает, не торопясь, правду жизни, такую сладкую. Ну и как положено, одна из песен была с названием: «Я и моя тень» – мы хохотали с Дрю до упаду. «Я и моя тень… мы медленно идем по улице…» – пела певичка, а мне почудилось в тексте зашифрованная информация-напоминание. Я даже не удивился бы появлению в зале Аббадаббы Бермана, пританцовывающего под распевы. Придти сюда с Дрю, ее идея, было неплохо, учитывая, что в отсутствие мистера Шульца я не чувствовал себя в полной безопасности. Если нас наблюдали, то мы как нельзя кстати именно здесь, возвращаем его же деньги в его же карман, лояльные поданные его империи. Это был его мир, я словно в очередной раз приблизился к нему, и почему-то вскоре перестал его бояться вообще.
И решил не бояться и далее, не принимать никаких решений, а вверить судьбу в руки, вернее, в импульсивные решения Дрю, полностью предоставить себя в ее распоряжение, будто я действительная ее тень и компаньон мистера Шульца. Она знала больше чем я, просто должна была, и то, что воспринимал как непрактичность, на самом деле имело силу ее незаурядной натуры. Она действительно знала, где и какой есть выход, ведь доказательством служило то, что она до сих пор оказывалась живой. А на самом деле, здесь в Саратоге, было очень безопасно. Не знаю, чья была идея, ее или мистера Бермана, но я чувствовал, что она могла легко ее инициировать, просто заявив, что хочет остаться в Онондаге. И что в таком случае делать мистеру Берману? Только настаивать, чтобы она уехала, куда захочет.
Вскоре посетители начала танцевать перед нашим столиком, она захотела потанцевать со мной – я довольно жестко ответил, что нам пора уходить. Я заплатил по счету, оценив ее совет по поводу чаевых, а на пути к выходу снабдил метрдотеля суммой потребной на угощение всего ансамбля. Мы взяли такси и приехав в отель, молча направились в разные комнаты для переодевания, и расхохотались, встретившись в открытом проходе между ними.
Заснули мы каждый в своей кровати. Проснувшись утром, я нашел записку на подушке: она пошла завтракать с какими-то своими старыми друзьями. Приписка гласила, что мне следует купить билет на бега и ждать ее около арены. Еще ниже стоял номер ее ложи. Я любил ее почерк, она писала очень ровно, округлыми буквами, совершенно одинаковыми, будто печатными, а над i стояли, вместо точек, маленькие кружочки.
Я принял душ, оделся и сбежал вниз. Двоих соглядатаев не было. В стенде отеля я нашел свежие газеты, взял их и сел перед входом в огромное кожаное кресло. Пресса утверждала, что жюри уже избрано. Защита никого не отклонила. Суд начнется сегодня, строчки гласили словами прокурора, что весь процесс вряд ли займет более недели. «Дэйли Ньюс» поместила фото мистера Шульца и Дикси Дэвиса, о чем-то шепчущихся в кулуарах суда. «Миррор» показывала мистера Шульца спускающегося со ступеней здания суда с наифальшивейшей улыбкой на губах.
Ознакомившись с новостями, я встал и пошел по Бродвею, нашел аптеку и в ней телефон. Разменял деньги и дал оператору номер мистера Бермана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90