насыщенный влагой воздух избавляет нашу кожу от привычного напряжения. Леса, протянувшиеся по обе стороны дороги, для нас, уроженцев прерий, в диковину: чудится, будто они полны забытых тайн, будто мы когда-то здесь жили, давным-давно, еще до того, как включилась наша настоящая память.
— Кстати, о стрижке, — напоминаю я, — ты ножницы не забыла?
— Все с собой. — Похлопав в подтверждение ладонью по нейлоновой сумке на поясе, Анна-Луиза бросает наконец диапазон FM и принимается рыться в коробке с компакт-дисками. Мы договорились, что когда доберемся до мотеля «Алоха» в Канаде, она попробует изобразить на моей голове новую стрижку — последний писк.
Возвращаясь к банкротству бабушки и дедушки: во вторник вечером они позвонили к нам в дверь — бабушка в слезах, дедушка с опрокинутым лицом.
— Папа… Мама! Садитесь, — захлопотала Джасмин. — Поешьте вот чечевицы. Бобовые успокаивают.
— Правда? Даже не знаю, золотце…— замялся дедушка.
— Как можно в такую минуту думать о своей утробе? — взвилась бабушка.
Дедушка, учуявший уже характерный, с оттенком кошачьей мочи аромат кориандра, при мысли о бесплатной жратве срочно взял себя в руки.
— Может быть, немного погодя, Жас. А сейчас лучше бы по глоточку виски, а?
Оказывается, они потеряли все свои сбережения и (болваны, болваны!) свою долю в ныне рухнувшем фонде взаимного кредита Роджера У. Фридмана «Безнал 2000» с штаб-квартирой в Арлингтоне, Вирджиния.
— О-ох, дедушка. Неужели и это? — простонал я.
— Три раза всё перезакладывали, — рассеянно сообщает бабушка.
— Роджер, — злобно шипит дедушка, — живет себе в Брунее с целым гаремом тринадцатилетних девок. Поди достань его, гада!
— Как-то даже обидно за них, тебе разве нет? — спрашивает Анна-Луиза, и указатели сообщают нам, что до канадской границы осталось всего полпесни.
— Не особенно. Поделом им — пока всего добра не лишились, вели себя как последние жлобы. Это ж надо додуматься — подрядить родную дочь торговать машинками для раздачи кошачьего корма, а самим разъезжать по Пекинам в бизнес-классе! Может, хоть теперь они станут людьми. И если им и правда придется бегать продавать «Китти-крем», я плакать не буду, — Юнец незрелый. Но сами прикиньте: бабушка с дедушкой всем владеют и всех заставляют плясать под свою дудку — денег завались, свободного времени тоже девать некуда. А молодым рассчитывать не на что.
Тут я, впрочем, хочу рассказать заодно об одном эпизоде, который случился за ужином в тот вечер, когда к нам пожаловали бабушка с дедушкой. Дедушка собрался уже было двигать к дому, как вдруг закашлялся — без дураков, в легких грохало, прямо как у туберкулезника, и нам оставалось только сидеть и вежливо дожидаться, когда его отпустит. Наконец приступ вроде бы прошел, и мы встали из-за стола и потопали к двери, как вдруг дедушка грохнул напоследок 1000-килотонным залпом — прямо в сандаловый подсвечник, который Джасмин купила на ярмарке народных промыслов, разом загасив все три свечи. Мы — ничего, дошли себе до входной двери и распрощались с ним и с бабушкой, как положено. А потом, пока Джасмин, бабушка и дедушка шли к почти уже изъятому у них «линкольну-континенталю», Дейзи, Марк и я вернулись в столовую и, не проронив ни слова, посмотрели на подсвечник. Дейзи и Марк стали у свечей, а я взял с камина коробок спичек, вернулся к столу и снова зажег их. Как только свечи как следует разгорелись, мы все трое сдвинули головы и молча вместе их задули, успев точь-в-точь к возвращению Джасмин.
— Чем вы там занимаетесь, крошки мои? — спросила она нас от дверей, но мы ничего ей не сказали, и она ушла в кухню. Такой был момент — о нем другим не расскажешь. Он был наш и только наш. Мы, братья и сестра, инстинктивно почувствовали, что если нам предстоит остаться в потемках, то лучше пусть это будут потемки, которые мы сами себе устроили.
17
Незнакомая новая страна. Для меня сейчас самое то. Канада: мокрые, лакрично-глянцевые дороги, чужое радио, новая еда и тонизирующее действие биосреды. И еще автомобильные пробки — на несколько часов. Посреди густого леса в получасе езды от Глен-Анны мы с Анной-Луизой вылезаем из Комфортмобиля. Мы зеваем во весь рот и жадно поглощаем кислород, как вернувшиеся на землю астронавты, подтягиваемся, подпрыгиваем на месте, чешем в затылке и все пьем, пьем жемчужно-серое небо.
— Мячик покидаем?
— Давай.
Я бросаю Анне-Луизе ее бейсбольную перчатку, и, стоя на гравийной обочине, мы кидаем друг другу мяч, и как только входим в определенный ритм, движения становятся почти механическими, и кажется, даже можешь закрыть глаза, как будто мышцами твоими управляет какая-то научно-фантастическая сила.
Такое перебрасывание мяча — как танец, когда один из партнеров ведет, в данном случае Анна-Луиза, в ее теплой красной жилетке, туристских ботинках и вельветовых штанах: по ее воле вектор нашей игры все сильнее отклоняется от дороги в лес. С каждым пойманным мячом Анна-Луиза уходит под деревья все глубже, и я молча следую за ней, испытывая неодолимый соблазн неведомой генетической тайны, будто подросток, пробующий мастурбировать, не сознавая, что я делаю, но тем не менее продолжая двигаться все дальше в лес, и мяч каким-то чудом пролетает, ни разу не задев их, мимо разделяющих нас осанистых, как швейцары, гемлоков и елей; зеленый подлесок, мягкий мох под ногами поглощают все звуки, кроме стука крови у меня в ушах и шлепков-ударов мяча о наши бейсбольные перчатки.
Звуки шлепков с каждым перелетом мяча все больше сближаются, они все ближе и ближе по мере того, как мы с Анной-Луизой постепенно сходимся, ступая по тихому, тихому-претихому сухому мху. Ближе, ближе. Пока не подходим друг к другу вплотную.
Потом, когда мы, выбравшись из леса на дорогу, слышим хруст гравия под башмаками, мы вдруг замечаем у себя на щеках капли дождя — и это целое событие для нас, для тех, кто живет совсем в другом, засушливом уголке земли.
— Ты хоть понимаешь, Тайлер, — говорит Анна-Луиза, — что все время, пока мы были в лесу, шел дождь, а мы не только не намокли — даже не заметили! Кругом ненастье, а нам все нипочем.
Запрыгнув в Комфортмобиль, мы с Анной-Луизой отряхиваем с себя иголки гемлока — мы все в иголках, с головы до ног.
18
Дождь стоит сплошной стеной. Анна-Луиза расшифровывает дорожную карту, согласно которой до Глен-Анны езды осталось несколько минут — сразу за холмом, у развилки.
После недавнего лесного приключения мы здорово размякли. И кроме того, нам волей-неволей приходится сбавить темп, потому что прямо перед нами оказывается лесовоз, груженный под завязку гигантскими бревнами дугласовой пихты, которые, того и гляди, ткнутся нам в ветровое стекло. На торцах красной краской выведены какие-то обозначения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Кстати, о стрижке, — напоминаю я, — ты ножницы не забыла?
— Все с собой. — Похлопав в подтверждение ладонью по нейлоновой сумке на поясе, Анна-Луиза бросает наконец диапазон FM и принимается рыться в коробке с компакт-дисками. Мы договорились, что когда доберемся до мотеля «Алоха» в Канаде, она попробует изобразить на моей голове новую стрижку — последний писк.
Возвращаясь к банкротству бабушки и дедушки: во вторник вечером они позвонили к нам в дверь — бабушка в слезах, дедушка с опрокинутым лицом.
— Папа… Мама! Садитесь, — захлопотала Джасмин. — Поешьте вот чечевицы. Бобовые успокаивают.
— Правда? Даже не знаю, золотце…— замялся дедушка.
— Как можно в такую минуту думать о своей утробе? — взвилась бабушка.
Дедушка, учуявший уже характерный, с оттенком кошачьей мочи аромат кориандра, при мысли о бесплатной жратве срочно взял себя в руки.
— Может быть, немного погодя, Жас. А сейчас лучше бы по глоточку виски, а?
Оказывается, они потеряли все свои сбережения и (болваны, болваны!) свою долю в ныне рухнувшем фонде взаимного кредита Роджера У. Фридмана «Безнал 2000» с штаб-квартирой в Арлингтоне, Вирджиния.
— О-ох, дедушка. Неужели и это? — простонал я.
— Три раза всё перезакладывали, — рассеянно сообщает бабушка.
— Роджер, — злобно шипит дедушка, — живет себе в Брунее с целым гаремом тринадцатилетних девок. Поди достань его, гада!
— Как-то даже обидно за них, тебе разве нет? — спрашивает Анна-Луиза, и указатели сообщают нам, что до канадской границы осталось всего полпесни.
— Не особенно. Поделом им — пока всего добра не лишились, вели себя как последние жлобы. Это ж надо додуматься — подрядить родную дочь торговать машинками для раздачи кошачьего корма, а самим разъезжать по Пекинам в бизнес-классе! Может, хоть теперь они станут людьми. И если им и правда придется бегать продавать «Китти-крем», я плакать не буду, — Юнец незрелый. Но сами прикиньте: бабушка с дедушкой всем владеют и всех заставляют плясать под свою дудку — денег завались, свободного времени тоже девать некуда. А молодым рассчитывать не на что.
Тут я, впрочем, хочу рассказать заодно об одном эпизоде, который случился за ужином в тот вечер, когда к нам пожаловали бабушка с дедушкой. Дедушка собрался уже было двигать к дому, как вдруг закашлялся — без дураков, в легких грохало, прямо как у туберкулезника, и нам оставалось только сидеть и вежливо дожидаться, когда его отпустит. Наконец приступ вроде бы прошел, и мы встали из-за стола и потопали к двери, как вдруг дедушка грохнул напоследок 1000-килотонным залпом — прямо в сандаловый подсвечник, который Джасмин купила на ярмарке народных промыслов, разом загасив все три свечи. Мы — ничего, дошли себе до входной двери и распрощались с ним и с бабушкой, как положено. А потом, пока Джасмин, бабушка и дедушка шли к почти уже изъятому у них «линкольну-континенталю», Дейзи, Марк и я вернулись в столовую и, не проронив ни слова, посмотрели на подсвечник. Дейзи и Марк стали у свечей, а я взял с камина коробок спичек, вернулся к столу и снова зажег их. Как только свечи как следует разгорелись, мы все трое сдвинули головы и молча вместе их задули, успев точь-в-точь к возвращению Джасмин.
— Чем вы там занимаетесь, крошки мои? — спросила она нас от дверей, но мы ничего ей не сказали, и она ушла в кухню. Такой был момент — о нем другим не расскажешь. Он был наш и только наш. Мы, братья и сестра, инстинктивно почувствовали, что если нам предстоит остаться в потемках, то лучше пусть это будут потемки, которые мы сами себе устроили.
17
Незнакомая новая страна. Для меня сейчас самое то. Канада: мокрые, лакрично-глянцевые дороги, чужое радио, новая еда и тонизирующее действие биосреды. И еще автомобильные пробки — на несколько часов. Посреди густого леса в получасе езды от Глен-Анны мы с Анной-Луизой вылезаем из Комфортмобиля. Мы зеваем во весь рот и жадно поглощаем кислород, как вернувшиеся на землю астронавты, подтягиваемся, подпрыгиваем на месте, чешем в затылке и все пьем, пьем жемчужно-серое небо.
— Мячик покидаем?
— Давай.
Я бросаю Анне-Луизе ее бейсбольную перчатку, и, стоя на гравийной обочине, мы кидаем друг другу мяч, и как только входим в определенный ритм, движения становятся почти механическими, и кажется, даже можешь закрыть глаза, как будто мышцами твоими управляет какая-то научно-фантастическая сила.
Такое перебрасывание мяча — как танец, когда один из партнеров ведет, в данном случае Анна-Луиза, в ее теплой красной жилетке, туристских ботинках и вельветовых штанах: по ее воле вектор нашей игры все сильнее отклоняется от дороги в лес. С каждым пойманным мячом Анна-Луиза уходит под деревья все глубже, и я молча следую за ней, испытывая неодолимый соблазн неведомой генетической тайны, будто подросток, пробующий мастурбировать, не сознавая, что я делаю, но тем не менее продолжая двигаться все дальше в лес, и мяч каким-то чудом пролетает, ни разу не задев их, мимо разделяющих нас осанистых, как швейцары, гемлоков и елей; зеленый подлесок, мягкий мох под ногами поглощают все звуки, кроме стука крови у меня в ушах и шлепков-ударов мяча о наши бейсбольные перчатки.
Звуки шлепков с каждым перелетом мяча все больше сближаются, они все ближе и ближе по мере того, как мы с Анной-Луизой постепенно сходимся, ступая по тихому, тихому-претихому сухому мху. Ближе, ближе. Пока не подходим друг к другу вплотную.
Потом, когда мы, выбравшись из леса на дорогу, слышим хруст гравия под башмаками, мы вдруг замечаем у себя на щеках капли дождя — и это целое событие для нас, для тех, кто живет совсем в другом, засушливом уголке земли.
— Ты хоть понимаешь, Тайлер, — говорит Анна-Луиза, — что все время, пока мы были в лесу, шел дождь, а мы не только не намокли — даже не заметили! Кругом ненастье, а нам все нипочем.
Запрыгнув в Комфортмобиль, мы с Анной-Луизой отряхиваем с себя иголки гемлока — мы все в иголках, с головы до ног.
18
Дождь стоит сплошной стеной. Анна-Луиза расшифровывает дорожную карту, согласно которой до Глен-Анны езды осталось несколько минут — сразу за холмом, у развилки.
После недавнего лесного приключения мы здорово размякли. И кроме того, нам волей-неволей приходится сбавить темп, потому что прямо перед нами оказывается лесовоз, груженный под завязку гигантскими бревнами дугласовой пихты, которые, того и гляди, ткнутся нам в ветровое стекло. На торцах красной краской выведены какие-то обозначения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69