Ботинок на девочке нет.
— Сейчас праздники.
Сначала я не понимаю, о чем она говорит. После эпилептического припадка приходишь в себя как после авиакатастрофы. Все нормальное тебя удивляет, воспринимается только необычное.
— Это праздники бухты Халонг. Сюда съезжаются все музыканты со всей страны, а еще приезжают японские группы из Окинавы.
Я спрашиваю медсестру, был ли при мне чемоданчик. Она говорит, нет. Она говорит, даже паспорта не было. Потом она говорит, чтобы я отдыхал.
Еще она добавляет, что сегодня воскресенье, хотя об этом я ее не спрашивал.
— По воскресеньям на пляж приходит куча народу но никогда ничего не случается. Я здесь уже три месяца, и вы мой первый пациент. Вы здесь отдыхаете?
— Не знаю. Не думаю. У меня был чемоданчик.
— Нам никто ничего не оставлял. А люди здесь честные, все больше рыбаки. Пираты —они на другой стороне бухты, за горами. Пираты больше не заходят в порт.
Я не понимаю, всерьез ли она это говорит. Спрашиваю ее — отвечает, что да.
Затем я спрашиваю, замужем ли она.
Она снова отвечает, что да.
Вернувшись к себе в гостиницу, я вижу, что чемоданчик стоит возле кровати.
В комнате, разумеется, мороз. Так нелепо в тропиках работают кондиционеры. Пять градусов, даже меньше — так холодно, что форель, положенная на телевизор, могла бы оставаться свежей лет шесть или семь.
Новое сообщение от Крумпера, с тем же текстом:
ВОЗВРАЩАЙСЯ.
И больше ничего.
После припадка в моей голове с наглостью сквоттера обосновался образ женщины в желтом, с чудными косичками, уложенными спиралью. Может бьпъ, город за спиной женщины — это Токио, может быть, это горят огни Синдзюку.
Еще пришло сообщение из компании. Два невьполненных заказа в последние дни. Две несостояшиеся сделки, и никаких объяснений. Объяснения следует представить.
Я отвечаю тотчас же и, конечно, прилагаю медицинский отчет. Немедленного ответа не поступает. Теперь ждать приходится мне.
Синдзюку, центр Токио, освещенные здания и женщина, глядящая в другую сторону, не на меня а куда-то за меня.
Постепенно огни Синдзюку меркнут.
На их место приходят новые образы — это как в старом телевизоре, которому после включения требуется время, чтобы настроить картинку.
Теперь все вокруг обрело привычные формы, и женщина, конечно, ушла.
Идет сильный дождь, идет слабый дождь, идет дождь с наклоном и в одну и в другую сторону, и совершенно вертикально, что невозможно; по крайней мере дождь не идет снизу вверх — но все другие направления он использует. Компания обязывает меня пройти детальное неврологическое обследование. Наверное, диагноз «эпилепсия» часто бывает связан с использованием товара для собственного употребления. У меня был отрицательный результат на двух последних проверках, однако, само собой, это ничего не означает. Они также озабочены моим здоровьем — так они говорят. Я перечитал эту фразу дважды, как будто она написана на санскрите. Компания озабочена только компанией. Они потеряли уже не одного агента с солидной партией товара. Компании нужно лишь одно: подстраховаться на случай частных попыток сожжения памяти. Не должно быть свободных агентов, нагруженных химией, полученной на складах компании.
В общем, я возвращаюсь в Бангкок для тщательного неврологического обследования и у меня нет доступа ни к товару, ни к заказам до тех пор, пока ни не убедятся, что я в порядке. Я не уволен, я просто отсрочен. Я — отсроченный человек, бредущий по улицам Бангкока, в кармане у меня — приглашение на свидание с женщиной, авторитетнейшим неврологом азиатского отделения компании. Обалдеть. Поэтому пошли-ка в кино, и пить, и танцевать до той поры, когда все разъяснится и мне вернут мой чемоданчик и наконец-то оставят меня в покое.
Кстати, пришло сообщение от некоего К. Л. Крумпера, хотя я о таком вроде бы никогда не слышал.
Сообщение такое:
ВОЗВРАЩАЙСЯ.
Это полный текст сообщения.
Я купаюсь в закрытом бассейне подвального этажа. Когда я нахожусь под водой, я ни о чем не думаю. Возможно, только немножко об этом Крумпере и его странном послании. Когда выныриваю, смотрю сквозь прозрачный купол на идущие по реке лодки. Длиннющие баркасы, водные мотоцивды, а еще десять или двенадцать вертолетов. Здоровенный голландец по имени Глюван, или что-то в этом роде, рассказывает мне, что еще помнит времена, когда Бангкок возвышался над землей лишь на пол-метра, — еще до монорельсовой дороги и до шести уровней воздушных автострад, до коммерческих центров со стеклянными коридорами — даже до кондиционеров.
Он рассказывает об этом без малейшего сожаления, потом бросается в воду и переплывает бассейн, потом обратно, потом еще раз — в итоге он тяжело сопит вылезая, забирает свое кимоно, машет мне рукой на прощанье и уходит.
А я остаюсь и думаю о том, как странно встретить человека, который помнит так много.
Второй день ожидания я посвящаю кино и тайскому боксу. Встаю поздно, поскольку вчера мне не спалось и я напивался на Сукумите до тех пор, пока какой-то филиппинский танцор не вознамерился садовыми ножницами отрезать мне указательный палец. Что поделаешь, бывают и такие ночи. В электронной почте никаких сообщений. Ни от Крумпера, ни от компании, ни от кого. Поэтому я ухожу из гостиницы, забираюсь в мультисинема и для начала смотрю «Серебряного серфера», а потом очень плохое кино про плачущих людей в больнице — из тех американских фильмов, которые снимают в надежде получить «Оскар», — там играет этот знаменитый актер — не помню, чтобы я когда-нибудь его видел, — у него роль семидесятилетнего старика, хотя на самом деле ему всего девятнадцать. Звездам Голливуда нравится бросать вызов невозможному, но только немногим из них удается завязать шнурки или произнести простейшую реплику вроде «будьте любезны, еще пива» так, чтобы это выглядело естественно. Меня хватает на полчаса. Потом я выхожу, покупаю на улице пиво, прячу его в бумажный мешок, и возвращаюсь к «Серебряному серферу», и еще раз смотрю его от начала до конца. Прекрасное кино! Серебряный серфер шляется по космосу, и на душе у него хреново, и он печален, как последний из людей, но если ты попробуешь к нему завестись, он пальнет в тебя молнией и вышвырнет вон из галактики. Кино заканчивается только в три часа, поэтому я беру тук-тук и в Ратчадамноен смотреть первый бой.
Лучшие бои проходят по четвергам в Ратчадамноене, об этом известно всем, так что, когда я подъезжаю, стадион уже набит до отказа. В дверях я покупаю программку и усаживаюсь на ринге. Места на ринге в десять раз дороже, однако стоящие пари всегда заключаются по эту сторону металлической сетки. Снаружи располагаются отстойщики и туристы. Отстойщики — нелепое слово, я знаю, возможно, это выражение времен англо-бурской войны, выражение, которое может употреблять только голландец с охотничьим ружьем в руках… Однако к делу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Сейчас праздники.
Сначала я не понимаю, о чем она говорит. После эпилептического припадка приходишь в себя как после авиакатастрофы. Все нормальное тебя удивляет, воспринимается только необычное.
— Это праздники бухты Халонг. Сюда съезжаются все музыканты со всей страны, а еще приезжают японские группы из Окинавы.
Я спрашиваю медсестру, был ли при мне чемоданчик. Она говорит, нет. Она говорит, даже паспорта не было. Потом она говорит, чтобы я отдыхал.
Еще она добавляет, что сегодня воскресенье, хотя об этом я ее не спрашивал.
— По воскресеньям на пляж приходит куча народу но никогда ничего не случается. Я здесь уже три месяца, и вы мой первый пациент. Вы здесь отдыхаете?
— Не знаю. Не думаю. У меня был чемоданчик.
— Нам никто ничего не оставлял. А люди здесь честные, все больше рыбаки. Пираты —они на другой стороне бухты, за горами. Пираты больше не заходят в порт.
Я не понимаю, всерьез ли она это говорит. Спрашиваю ее — отвечает, что да.
Затем я спрашиваю, замужем ли она.
Она снова отвечает, что да.
Вернувшись к себе в гостиницу, я вижу, что чемоданчик стоит возле кровати.
В комнате, разумеется, мороз. Так нелепо в тропиках работают кондиционеры. Пять градусов, даже меньше — так холодно, что форель, положенная на телевизор, могла бы оставаться свежей лет шесть или семь.
Новое сообщение от Крумпера, с тем же текстом:
ВОЗВРАЩАЙСЯ.
И больше ничего.
После припадка в моей голове с наглостью сквоттера обосновался образ женщины в желтом, с чудными косичками, уложенными спиралью. Может бьпъ, город за спиной женщины — это Токио, может быть, это горят огни Синдзюку.
Еще пришло сообщение из компании. Два невьполненных заказа в последние дни. Две несостояшиеся сделки, и никаких объяснений. Объяснения следует представить.
Я отвечаю тотчас же и, конечно, прилагаю медицинский отчет. Немедленного ответа не поступает. Теперь ждать приходится мне.
Синдзюку, центр Токио, освещенные здания и женщина, глядящая в другую сторону, не на меня а куда-то за меня.
Постепенно огни Синдзюку меркнут.
На их место приходят новые образы — это как в старом телевизоре, которому после включения требуется время, чтобы настроить картинку.
Теперь все вокруг обрело привычные формы, и женщина, конечно, ушла.
Идет сильный дождь, идет слабый дождь, идет дождь с наклоном и в одну и в другую сторону, и совершенно вертикально, что невозможно; по крайней мере дождь не идет снизу вверх — но все другие направления он использует. Компания обязывает меня пройти детальное неврологическое обследование. Наверное, диагноз «эпилепсия» часто бывает связан с использованием товара для собственного употребления. У меня был отрицательный результат на двух последних проверках, однако, само собой, это ничего не означает. Они также озабочены моим здоровьем — так они говорят. Я перечитал эту фразу дважды, как будто она написана на санскрите. Компания озабочена только компанией. Они потеряли уже не одного агента с солидной партией товара. Компании нужно лишь одно: подстраховаться на случай частных попыток сожжения памяти. Не должно быть свободных агентов, нагруженных химией, полученной на складах компании.
В общем, я возвращаюсь в Бангкок для тщательного неврологического обследования и у меня нет доступа ни к товару, ни к заказам до тех пор, пока ни не убедятся, что я в порядке. Я не уволен, я просто отсрочен. Я — отсроченный человек, бредущий по улицам Бангкока, в кармане у меня — приглашение на свидание с женщиной, авторитетнейшим неврологом азиатского отделения компании. Обалдеть. Поэтому пошли-ка в кино, и пить, и танцевать до той поры, когда все разъяснится и мне вернут мой чемоданчик и наконец-то оставят меня в покое.
Кстати, пришло сообщение от некоего К. Л. Крумпера, хотя я о таком вроде бы никогда не слышал.
Сообщение такое:
ВОЗВРАЩАЙСЯ.
Это полный текст сообщения.
Я купаюсь в закрытом бассейне подвального этажа. Когда я нахожусь под водой, я ни о чем не думаю. Возможно, только немножко об этом Крумпере и его странном послании. Когда выныриваю, смотрю сквозь прозрачный купол на идущие по реке лодки. Длиннющие баркасы, водные мотоцивды, а еще десять или двенадцать вертолетов. Здоровенный голландец по имени Глюван, или что-то в этом роде, рассказывает мне, что еще помнит времена, когда Бангкок возвышался над землей лишь на пол-метра, — еще до монорельсовой дороги и до шести уровней воздушных автострад, до коммерческих центров со стеклянными коридорами — даже до кондиционеров.
Он рассказывает об этом без малейшего сожаления, потом бросается в воду и переплывает бассейн, потом обратно, потом еще раз — в итоге он тяжело сопит вылезая, забирает свое кимоно, машет мне рукой на прощанье и уходит.
А я остаюсь и думаю о том, как странно встретить человека, который помнит так много.
Второй день ожидания я посвящаю кино и тайскому боксу. Встаю поздно, поскольку вчера мне не спалось и я напивался на Сукумите до тех пор, пока какой-то филиппинский танцор не вознамерился садовыми ножницами отрезать мне указательный палец. Что поделаешь, бывают и такие ночи. В электронной почте никаких сообщений. Ни от Крумпера, ни от компании, ни от кого. Поэтому я ухожу из гостиницы, забираюсь в мультисинема и для начала смотрю «Серебряного серфера», а потом очень плохое кино про плачущих людей в больнице — из тех американских фильмов, которые снимают в надежде получить «Оскар», — там играет этот знаменитый актер — не помню, чтобы я когда-нибудь его видел, — у него роль семидесятилетнего старика, хотя на самом деле ему всего девятнадцать. Звездам Голливуда нравится бросать вызов невозможному, но только немногим из них удается завязать шнурки или произнести простейшую реплику вроде «будьте любезны, еще пива» так, чтобы это выглядело естественно. Меня хватает на полчаса. Потом я выхожу, покупаю на улице пиво, прячу его в бумажный мешок, и возвращаюсь к «Серебряному серферу», и еще раз смотрю его от начала до конца. Прекрасное кино! Серебряный серфер шляется по космосу, и на душе у него хреново, и он печален, как последний из людей, но если ты попробуешь к нему завестись, он пальнет в тебя молнией и вышвырнет вон из галактики. Кино заканчивается только в три часа, поэтому я беру тук-тук и в Ратчадамноен смотреть первый бой.
Лучшие бои проходят по четвергам в Ратчадамноене, об этом известно всем, так что, когда я подъезжаю, стадион уже набит до отказа. В дверях я покупаю программку и усаживаюсь на ринге. Места на ринге в десять раз дороже, однако стоящие пари всегда заключаются по эту сторону металлической сетки. Снаружи располагаются отстойщики и туристы. Отстойщики — нелепое слово, я знаю, возможно, это выражение времен англо-бурской войны, выражение, которое может употреблять только голландец с охотничьим ружьем в руках… Однако к делу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59