На реке их ждут лодки. Лодки родителей, братьев или дядьев этих мальчишек. Лодки, снующие по дельте вверх и вниз, здесь вам обещают прекрасную экскурсию по Красной реке.
Конечно, небо наполнено шумом вертолетов, и вышки вертолетных аэродромов придают Сайгону, городу все-таки плоскому в сравнении с Куала-Лумпуром, Бангкоком или Гонконгом, вид перевернутого стола. Говорят, вьетнамцам не нравятся небоскребы. Говорят, ни один вьетнамец не может спать вдали от земли, где похоронены его предки. Возможно, все так и есть, я бы не стал делать предположений о том, что происходит в головах у этих людей. Раньше вьетнамцев недооценивали, и это доставило немало огорчений свободному миру.
Солнце уже поднялось высоко. Колокол на французском соборе звонит дважды — это два часа дня, а потом один за другим проходят все остальные часы. Спускается вечер, и спускается ночь, а я спокойно лежу в постели в ожидании утра.
Больше рассказывать не о чем.
3. лебху чулиа и бесконечная удача
Бангкок. Низко над землей пролетают два частных самолета, один рядом с другим. Недавний всплеск авиакатастроф в первую очередь связан с тем, что пилоты летают почем зря, компенсируя реальную нехватку воздушного пространства воображением и наглостью.
Но во что бы превратились аэропорты без этих маленьких удовольствий?
Поезда ждать еще десять минут, так что я подхожу к палатке с напитками рядом с платформой и покупаю пиво. Вдоль перрона висят сотни две телеэкранов, и все показывают разноцветных рыбок, В Бангкоке я пробуду еще полтора дня, пока не сяду на первый самолет до Пинанга, самого красивого города на острове Джорджтаун, на западе Малайзии. Пинанг — город веселый, полный денег, но даже в эти первые годы нового тысячелетия намного более спокойный, чем Куала-Лумпур или Сингапур. Хорошее место, чтобы поработать, не привлекая к себе внимания компании, которую теперь, суда по всему, может заинтересовать любая забывчивость, естественная или благоприобретенная. Если старик забудет, как зовут его детей, компании захочется узнать, как и почему; если проститутка с Пат Понга забудет сколько времени она этим занимается, забудет о своем обещании никогда не целовать мужчин, забудет название своей любимой песенки, компании захочется узнать, кто стоит за всей этой забывчивостью, и если световая реклама над мостами вдруг замигает, компании захочется узнать, что было забыто в этот миг, в эту секунду, когда весь город освещался лишь черным светом из танцполов и белым светом из комнат, в которых люди не могут заснуть или боятся спать в темноте.
Тщательно все обдумав, я решаю не проводить ночь в кабинках аэропорта, поскольку в этих кельях негде, даже вытянуть ноги и поскольку намного заманчивее — и для тела, и для души — выглядит прогулка по изысканному раю Као-Сан-роуд. Теперь мне не нужно подавать отчеты о моих передвижениях и документально подтверждать расходы. Теперь я могу бродить по улицам и позволять сообщениям накапливаться на моем электронном адресе, словно письмам под дверью покойника. Теперь удовольствие — это моя первая и единственная привилегия. Теперь я бы мог провести целую ночь в танцах, и следующую ночь тоже, если бы захотел.
Но я не хочу.
Теперь я могу забывать эту женщину, забывать тебя всякий раз, как ты возникнешь в моей голове.
А потом забывать, что я это сделал.
Поезд въезжает в Бангкок, люди толпятся на станциях и под станциями, ожидая свободного места на перроне. Толпятся под прозрачными лестницам и на уровне автострады, и на уровне второй дороги и даже на уровне, идущем над самой землей. Полосы света ложатся на лица продавцов и покупателей, стоящих возле лотков с жареной рыбой. Все неудачники азиатского юго-востока собираются на Као-Сан-роуд, ждут денег, виз, дешевых билетов на самолет в любой угол планеты, самопальной химии худшего качества, любой дряни, которая позволит продолжить путешествие. Као-Сан-роуд — это гигантский вокзал для транзитных пассажиров, это лимб, это зал ожидания. Никто не хочет задерживаться здесь надолго, а тот, кто задерживается, понимает, что у него не все в порядке, хотя, конечно, хранит надежду на лучшее. Так ждут, когда закончится дождь. Као-Сан-роуд никогда не бывает концом пути.
Торговцы пивом прохаживаются вперед-назад по проспекту с висящими на шее пластмассовыми холодильниками. Я беру банку местного пива, снимаю номер в не самой грязной гостинице, принимаю душ, переодеваюсь и выхожу в переулки, подальше от баров с иностранцами, которые часами смотрят американские фильмы по телевизорам, свисающим с потолка на цепях. Я приобретаю грамм кокаина, нечто вроде DМТ и пакетик марихуаны. Естественно, я забираю в свою комнату двух прекрасных таиландок. Мы пьем, курим, изводим почти весь кокаин и немного подозрительного DМT. Я с тоской употребляю их обеих. Трахаться без любви — это всегда проявление тоски, особенно для состарившегося ребенка-католика. Я плачу им больше, чем они просят, и меньше, чем они стоят. Принимая во внимание химию из моего чемоданчика, деньги теперь надолго перестанут составлять для меня проблему. Одна из девиц тотчас же исчезает, другая остается со мной. Еще два-три часа уходит у меня на то, чтобы заснуть. Я смотрю из окна на совет и на несущиеся мимо вагоны монорельсовых поездов. На какой-то момент возникает ощущение что это будет лучшая неделя в моей жизни, а возможно, и последняя.
Я засыпаю, думая о женщине, что появляется в моих снах и вне моих снов.
Я знаю о нас многое, а еще я храню много другого, того, что я придумываю, — словно это письма, подписанные кровью.
Наконец-то я готов все это позабыть.
Я просыпаюсь в номере люкс в «Шангри-Ла» — лучшем отеле Пинанга, старой английской столицы на востоке острова Джорджтаун, — с чудовищной головной болью и прекрасным видом на Малаккский пролив. Принимаю два «добрых утра» — это такое химическое чудо против похмелья. Головная боль отступает, и волны в бухте начинают резвиться, как пьяные дети. Сейчас уже нет ничего, чего химия не могла бы спрятать, и ничего, чего она не могла бы вернуть. На мне прекрасные брюки из шкуры леопарда, а в комнате вместе со мной — шестеро добрых друзей, разумеется незнакомых. Три женщины, два парня и один таиландский трансвестит, изумительно похожий на принцессу Уэльскую. Все спят. На полу и на всех столах — бутылки «Клико», а еще два больших подноса с едой и один велосипед. По телевизору показывают, как группа фанатиков молится у ворот базы на мысе Канаверал, на их плакатах написано: МЫ НЕ НУЖНЫ БОГУ ТАМ НАВЕРХУ. «Добрые утра» прогнали боль, однако не принесли ничего хорошего. Я съедаю большую тарелку холодного риса с креветками под кислым соусом, достаю из мини-бара пиво выпиваю ампулу GРG.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Конечно, небо наполнено шумом вертолетов, и вышки вертолетных аэродромов придают Сайгону, городу все-таки плоскому в сравнении с Куала-Лумпуром, Бангкоком или Гонконгом, вид перевернутого стола. Говорят, вьетнамцам не нравятся небоскребы. Говорят, ни один вьетнамец не может спать вдали от земли, где похоронены его предки. Возможно, все так и есть, я бы не стал делать предположений о том, что происходит в головах у этих людей. Раньше вьетнамцев недооценивали, и это доставило немало огорчений свободному миру.
Солнце уже поднялось высоко. Колокол на французском соборе звонит дважды — это два часа дня, а потом один за другим проходят все остальные часы. Спускается вечер, и спускается ночь, а я спокойно лежу в постели в ожидании утра.
Больше рассказывать не о чем.
3. лебху чулиа и бесконечная удача
Бангкок. Низко над землей пролетают два частных самолета, один рядом с другим. Недавний всплеск авиакатастроф в первую очередь связан с тем, что пилоты летают почем зря, компенсируя реальную нехватку воздушного пространства воображением и наглостью.
Но во что бы превратились аэропорты без этих маленьких удовольствий?
Поезда ждать еще десять минут, так что я подхожу к палатке с напитками рядом с платформой и покупаю пиво. Вдоль перрона висят сотни две телеэкранов, и все показывают разноцветных рыбок, В Бангкоке я пробуду еще полтора дня, пока не сяду на первый самолет до Пинанга, самого красивого города на острове Джорджтаун, на западе Малайзии. Пинанг — город веселый, полный денег, но даже в эти первые годы нового тысячелетия намного более спокойный, чем Куала-Лумпур или Сингапур. Хорошее место, чтобы поработать, не привлекая к себе внимания компании, которую теперь, суда по всему, может заинтересовать любая забывчивость, естественная или благоприобретенная. Если старик забудет, как зовут его детей, компании захочется узнать, как и почему; если проститутка с Пат Понга забудет сколько времени она этим занимается, забудет о своем обещании никогда не целовать мужчин, забудет название своей любимой песенки, компании захочется узнать, кто стоит за всей этой забывчивостью, и если световая реклама над мостами вдруг замигает, компании захочется узнать, что было забыто в этот миг, в эту секунду, когда весь город освещался лишь черным светом из танцполов и белым светом из комнат, в которых люди не могут заснуть или боятся спать в темноте.
Тщательно все обдумав, я решаю не проводить ночь в кабинках аэропорта, поскольку в этих кельях негде, даже вытянуть ноги и поскольку намного заманчивее — и для тела, и для души — выглядит прогулка по изысканному раю Као-Сан-роуд. Теперь мне не нужно подавать отчеты о моих передвижениях и документально подтверждать расходы. Теперь я могу бродить по улицам и позволять сообщениям накапливаться на моем электронном адресе, словно письмам под дверью покойника. Теперь удовольствие — это моя первая и единственная привилегия. Теперь я бы мог провести целую ночь в танцах, и следующую ночь тоже, если бы захотел.
Но я не хочу.
Теперь я могу забывать эту женщину, забывать тебя всякий раз, как ты возникнешь в моей голове.
А потом забывать, что я это сделал.
Поезд въезжает в Бангкок, люди толпятся на станциях и под станциями, ожидая свободного места на перроне. Толпятся под прозрачными лестницам и на уровне автострады, и на уровне второй дороги и даже на уровне, идущем над самой землей. Полосы света ложатся на лица продавцов и покупателей, стоящих возле лотков с жареной рыбой. Все неудачники азиатского юго-востока собираются на Као-Сан-роуд, ждут денег, виз, дешевых билетов на самолет в любой угол планеты, самопальной химии худшего качества, любой дряни, которая позволит продолжить путешествие. Као-Сан-роуд — это гигантский вокзал для транзитных пассажиров, это лимб, это зал ожидания. Никто не хочет задерживаться здесь надолго, а тот, кто задерживается, понимает, что у него не все в порядке, хотя, конечно, хранит надежду на лучшее. Так ждут, когда закончится дождь. Као-Сан-роуд никогда не бывает концом пути.
Торговцы пивом прохаживаются вперед-назад по проспекту с висящими на шее пластмассовыми холодильниками. Я беру банку местного пива, снимаю номер в не самой грязной гостинице, принимаю душ, переодеваюсь и выхожу в переулки, подальше от баров с иностранцами, которые часами смотрят американские фильмы по телевизорам, свисающим с потолка на цепях. Я приобретаю грамм кокаина, нечто вроде DМТ и пакетик марихуаны. Естественно, я забираю в свою комнату двух прекрасных таиландок. Мы пьем, курим, изводим почти весь кокаин и немного подозрительного DМT. Я с тоской употребляю их обеих. Трахаться без любви — это всегда проявление тоски, особенно для состарившегося ребенка-католика. Я плачу им больше, чем они просят, и меньше, чем они стоят. Принимая во внимание химию из моего чемоданчика, деньги теперь надолго перестанут составлять для меня проблему. Одна из девиц тотчас же исчезает, другая остается со мной. Еще два-три часа уходит у меня на то, чтобы заснуть. Я смотрю из окна на совет и на несущиеся мимо вагоны монорельсовых поездов. На какой-то момент возникает ощущение что это будет лучшая неделя в моей жизни, а возможно, и последняя.
Я засыпаю, думая о женщине, что появляется в моих снах и вне моих снов.
Я знаю о нас многое, а еще я храню много другого, того, что я придумываю, — словно это письма, подписанные кровью.
Наконец-то я готов все это позабыть.
Я просыпаюсь в номере люкс в «Шангри-Ла» — лучшем отеле Пинанга, старой английской столицы на востоке острова Джорджтаун, — с чудовищной головной болью и прекрасным видом на Малаккский пролив. Принимаю два «добрых утра» — это такое химическое чудо против похмелья. Головная боль отступает, и волны в бухте начинают резвиться, как пьяные дети. Сейчас уже нет ничего, чего химия не могла бы спрятать, и ничего, чего она не могла бы вернуть. На мне прекрасные брюки из шкуры леопарда, а в комнате вместе со мной — шестеро добрых друзей, разумеется незнакомых. Три женщины, два парня и один таиландский трансвестит, изумительно похожий на принцессу Уэльскую. Все спят. На полу и на всех столах — бутылки «Клико», а еще два больших подноса с едой и один велосипед. По телевизору показывают, как группа фанатиков молится у ворот базы на мысе Канаверал, на их плакатах написано: МЫ НЕ НУЖНЫ БОГУ ТАМ НАВЕРХУ. «Добрые утра» прогнали боль, однако не принесли ничего хорошего. Я съедаю большую тарелку холодного риса с креветками под кислым соусом, достаю из мини-бара пиво выпиваю ампулу GРG.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59