начинается бой. Я ставлю сто батов на маленького, но жилистого бойца. Не слишком накачанного.
Добрая лошадка. Тайские боксеры двигаются как лошади. Поднимают колено, опускают головы, как андалузские скакуны. Мой друг переживает ряд неприятных моментов, так что обстановка вокруг ринга накаляется, но в конце последнего раунда он одним тычком укладывает соперника на брезентовый пол. Тот поднимается, но получил он уже достаточно, так что мой друг ударом колена по почкам возвращает его обратно. Я все еще подсчитываю свой выигрыш, когда начинается вторая схватка. Двое незнакомцев; я ставлю на одного из них, более некрасивого, и проигрываю. Третья схватка мне не нравится: один из бойцов прямо раздувается от наглости, он выступает под защитой бывшего полицейского из Ливерпуля, который зарабатывает тем, что тренирует боксеров и мухлюет с результами боев. Грязная игра мне не по душе, поэтому я отправляюсь в бар выпить пива.
Зрители восторженно ревут, когда подопечный англичанина укладывает бедолагу-соперника на землю, но это кино я уже смотрел. Я выигрываю в четвертой и пятой схватках, проигрываю в шестой и снова выигрываю в последней. Моему бойцу присудили победу решением судей. Конечно, находится множество несогласных, но так бывает всегда. Я забираю деньги и ухожу. Моя всегдашняя букмекерша выглядит очень недовольной. Мне кажется, давненько я не отхватывал такой богатый куш. Правда, точно сказать не могу.
— Я-то считала тебя неудачником.
Вот что говорит моя букмекерша, старуха, сгоревшая в черной атмосфере тай-боксинга.
— Удача тут совершенно ни при чем. Нужно просто смотреть им в глаза.
И если это все, что есть, давай продолжим танец.
На выходе со стадиона победителей всегда поджидают лимузины. Я усаживаюсь в белый «Дэу» такой длины, что когда водитель будет уже на месте назначения, я только-только начну подъезжать Водитель спрашивает, нравится ли мне музыка Затем включает радио, звучит песня Коула Портера.
Когда мы едем мимо рынка Мехуанг, там, где сеть каналов, я вижу человека, сидящего на земле и жгущего письмо.
Почему-то я начинаю бояться, что даже после того, как я спалю свою память подчистую, этот, именно этот образ никуда не денется. Возможно, он будет последним.
Все остальное по дороге выглядит абсурдно — как мертвый ребенок, привязанный к лопастям ветряной мельницы.
Сидя в машине, я пью французское шампанское, продолжаю слушать песенки, вытягиваю ноги и давлю подошвами цветы. Мой друг водитель очень вежливо просит, чтобы я перестал мешать с говном убранство салона. Эти люди исключительно серьезно относятся к цветам — и правильно делают. В Бангкоке лимузины всегда напичканы цветами, на самом деле в Бангкоке все напичкано цветами, и, само собой, лучше от этого не становится. Сказочно длинный автомобиль доставляет меня на улицу Сукумита, а потом постепенно исчезает.
Девушки танцуют новомодный танец на пластмассовых танцплощадках. Я выпиваю бутылку немецкого пива, потом бутылку японского и, по правде говоря, не ощущаю никакой разницы. Один из моих здешних друзей,которого я никогда раньше не видел, продает мне две дозы GРG. Две краткие вспышки. Эйфория из пробирки. Никакая это не германская продукция. Немецкую химию на улице не купишь. Я выпиваю первую ампулу в туалете, и становится хорошо — просто хорошо. Домашняя вьетнамская химия, то, что мы называем «народные промыслы». Когда я говорю «мы», я имею в виду агентов по химии с лицензией. Легальных агентов. Так нас называют на улице. Видит бог, в один прекрасный день мы спалим всю землю с помощью десятка бумажек с печатями и миллиона правил, которые компания яростно и упорно не соблюдает.
Юная камбоджийка забрасывает меня словами, которых я не понимаю. Потом она пытается затащить меня в караоке «для взрослых», но поскольку я не хочу помереть со скуки, я прошу маму Сам отпустить девушку со мной в отель. Мама Сам — старая проститутка, которая контролирует окрестных девочек. После некоторого изменения цены мама Сам дает свое согласие. Девушка облачается в странное пальто из золоченой кожи и прощается с подружками, как будто собирается провести каникулы на пляже, я тоже со всеми прощаюсь, улыбаюсь, жму руки, как туповатый тореро.
На улице Сукумита больше света, чем в целых австрийских городках, но даже так, за дешевой радостью от GРG, я различаю миллион черных облаков.
Обратно мы возвращаемся в тук-туке, там я выпиваю вторую ампулу. Я съеживаюсь на сиденье в ожидании веселья. Мы продвигаемся медленно, в окружении моторикш, маленьких, шумных и раздражительных мотороллеров, машин, вертолетов, девочек и мальчиков, которые никогда не спят. Я и девушка, вместе, одинокие, безмерно грустные.
Девушку зовут Лин То. Над нами проносится поезд, слышен лишь шум дрожащего моста, потом ненадолго возвращаются все другие звуки.
Лин То говорит мало. Да ей и незачем. Свою пылкость она приберегает для любви. Скорее всего, у нее есть парень, который прячется в джунглях. Только любовь имеет значение, все остальное — ничто. Так или иначе, мы приезжаем в отель, решения за меня принимает GРG, и мы трахаемся. Лин То красива, и у нее великолепное тело, но голова ее находится в Камбодже, прилегла на плечо солдата опиумной войны.
Половина камбоджийских девочек с Пат Понга и Сукумиты трахается с полудурками, чтобы вытащить из тюрьмы своих парней. Большие командиры продают своих пленных, чтобы иметь деньги на покупку игрушек из японских арсеналов. В итоге, как только Лин То выходит из комнаты, я принимаюсь рыдать. Не по собственной воле, а потому что вьетнамский GРG — это дерьмо, отходняк от которого несносен. Домашняя химия — это как плетеный стул: больше удовольствия получает не тот, кто на него садится, а тот, кто делает. В этот момент мне так грустно, как в цирке с повешенными акробатами. Потом — удивительное дело, если иметь в виду «народные промыслы», — скорбь разом улетучивается. Браво, сайгонские любители! Я думал, будет хуже. До неврологического контроля у меня остается еще шесть часов.
Я сразу же засыпаю, несмотря на шум вертолетов.
Вот женщина, и это, скорее всего, ты. Ты какая-то уж слишком худая, стоишь с фотоаппаратом на шее. На тебе резиновые сапоги, длинная юбка с орнаментом «принц Уэльский», черная обтягивающая футболка, и ты улыбаешься, хотя сейчас, кажется, не время для улыбок. Не знаю почему. Позади тебя — озеро или, возможно, это очень, очень спокойное море. В руке у тебя тростник — это заставляет думать о путешествии по реке. Малайзия или Вьетнам. Другая рука — та, в которой ничего нет, с силой сжата — как будто в кулаке у тебя что-то спрятано, что-то, чего ты не можешь уронить. Между твоим кулаком и твоей улыбкой — непреодолимая дистанция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Добрая лошадка. Тайские боксеры двигаются как лошади. Поднимают колено, опускают головы, как андалузские скакуны. Мой друг переживает ряд неприятных моментов, так что обстановка вокруг ринга накаляется, но в конце последнего раунда он одним тычком укладывает соперника на брезентовый пол. Тот поднимается, но получил он уже достаточно, так что мой друг ударом колена по почкам возвращает его обратно. Я все еще подсчитываю свой выигрыш, когда начинается вторая схватка. Двое незнакомцев; я ставлю на одного из них, более некрасивого, и проигрываю. Третья схватка мне не нравится: один из бойцов прямо раздувается от наглости, он выступает под защитой бывшего полицейского из Ливерпуля, который зарабатывает тем, что тренирует боксеров и мухлюет с результами боев. Грязная игра мне не по душе, поэтому я отправляюсь в бар выпить пива.
Зрители восторженно ревут, когда подопечный англичанина укладывает бедолагу-соперника на землю, но это кино я уже смотрел. Я выигрываю в четвертой и пятой схватках, проигрываю в шестой и снова выигрываю в последней. Моему бойцу присудили победу решением судей. Конечно, находится множество несогласных, но так бывает всегда. Я забираю деньги и ухожу. Моя всегдашняя букмекерша выглядит очень недовольной. Мне кажется, давненько я не отхватывал такой богатый куш. Правда, точно сказать не могу.
— Я-то считала тебя неудачником.
Вот что говорит моя букмекерша, старуха, сгоревшая в черной атмосфере тай-боксинга.
— Удача тут совершенно ни при чем. Нужно просто смотреть им в глаза.
И если это все, что есть, давай продолжим танец.
На выходе со стадиона победителей всегда поджидают лимузины. Я усаживаюсь в белый «Дэу» такой длины, что когда водитель будет уже на месте назначения, я только-только начну подъезжать Водитель спрашивает, нравится ли мне музыка Затем включает радио, звучит песня Коула Портера.
Когда мы едем мимо рынка Мехуанг, там, где сеть каналов, я вижу человека, сидящего на земле и жгущего письмо.
Почему-то я начинаю бояться, что даже после того, как я спалю свою память подчистую, этот, именно этот образ никуда не денется. Возможно, он будет последним.
Все остальное по дороге выглядит абсурдно — как мертвый ребенок, привязанный к лопастям ветряной мельницы.
Сидя в машине, я пью французское шампанское, продолжаю слушать песенки, вытягиваю ноги и давлю подошвами цветы. Мой друг водитель очень вежливо просит, чтобы я перестал мешать с говном убранство салона. Эти люди исключительно серьезно относятся к цветам — и правильно делают. В Бангкоке лимузины всегда напичканы цветами, на самом деле в Бангкоке все напичкано цветами, и, само собой, лучше от этого не становится. Сказочно длинный автомобиль доставляет меня на улицу Сукумита, а потом постепенно исчезает.
Девушки танцуют новомодный танец на пластмассовых танцплощадках. Я выпиваю бутылку немецкого пива, потом бутылку японского и, по правде говоря, не ощущаю никакой разницы. Один из моих здешних друзей,которого я никогда раньше не видел, продает мне две дозы GРG. Две краткие вспышки. Эйфория из пробирки. Никакая это не германская продукция. Немецкую химию на улице не купишь. Я выпиваю первую ампулу в туалете, и становится хорошо — просто хорошо. Домашняя вьетнамская химия, то, что мы называем «народные промыслы». Когда я говорю «мы», я имею в виду агентов по химии с лицензией. Легальных агентов. Так нас называют на улице. Видит бог, в один прекрасный день мы спалим всю землю с помощью десятка бумажек с печатями и миллиона правил, которые компания яростно и упорно не соблюдает.
Юная камбоджийка забрасывает меня словами, которых я не понимаю. Потом она пытается затащить меня в караоке «для взрослых», но поскольку я не хочу помереть со скуки, я прошу маму Сам отпустить девушку со мной в отель. Мама Сам — старая проститутка, которая контролирует окрестных девочек. После некоторого изменения цены мама Сам дает свое согласие. Девушка облачается в странное пальто из золоченой кожи и прощается с подружками, как будто собирается провести каникулы на пляже, я тоже со всеми прощаюсь, улыбаюсь, жму руки, как туповатый тореро.
На улице Сукумита больше света, чем в целых австрийских городках, но даже так, за дешевой радостью от GРG, я различаю миллион черных облаков.
Обратно мы возвращаемся в тук-туке, там я выпиваю вторую ампулу. Я съеживаюсь на сиденье в ожидании веселья. Мы продвигаемся медленно, в окружении моторикш, маленьких, шумных и раздражительных мотороллеров, машин, вертолетов, девочек и мальчиков, которые никогда не спят. Я и девушка, вместе, одинокие, безмерно грустные.
Девушку зовут Лин То. Над нами проносится поезд, слышен лишь шум дрожащего моста, потом ненадолго возвращаются все другие звуки.
Лин То говорит мало. Да ей и незачем. Свою пылкость она приберегает для любви. Скорее всего, у нее есть парень, который прячется в джунглях. Только любовь имеет значение, все остальное — ничто. Так или иначе, мы приезжаем в отель, решения за меня принимает GРG, и мы трахаемся. Лин То красива, и у нее великолепное тело, но голова ее находится в Камбодже, прилегла на плечо солдата опиумной войны.
Половина камбоджийских девочек с Пат Понга и Сукумиты трахается с полудурками, чтобы вытащить из тюрьмы своих парней. Большие командиры продают своих пленных, чтобы иметь деньги на покупку игрушек из японских арсеналов. В итоге, как только Лин То выходит из комнаты, я принимаюсь рыдать. Не по собственной воле, а потому что вьетнамский GРG — это дерьмо, отходняк от которого несносен. Домашняя химия — это как плетеный стул: больше удовольствия получает не тот, кто на него садится, а тот, кто делает. В этот момент мне так грустно, как в цирке с повешенными акробатами. Потом — удивительное дело, если иметь в виду «народные промыслы», — скорбь разом улетучивается. Браво, сайгонские любители! Я думал, будет хуже. До неврологического контроля у меня остается еще шесть часов.
Я сразу же засыпаю, несмотря на шум вертолетов.
Вот женщина, и это, скорее всего, ты. Ты какая-то уж слишком худая, стоишь с фотоаппаратом на шее. На тебе резиновые сапоги, длинная юбка с орнаментом «принц Уэльский», черная обтягивающая футболка, и ты улыбаешься, хотя сейчас, кажется, не время для улыбок. Не знаю почему. Позади тебя — озеро или, возможно, это очень, очень спокойное море. В руке у тебя тростник — это заставляет думать о путешествии по реке. Малайзия или Вьетнам. Другая рука — та, в которой ничего нет, с силой сжата — как будто в кулаке у тебя что-то спрятано, что-то, чего ты не можешь уронить. Между твоим кулаком и твоей улыбкой — непреодолимая дистанция.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59