«That's one small step for man». Картинка телевизора застыла на следе одного, левого, башмака в серой пыли.
— Как странно, столько черных пятен, — сказал Полковник. — Возможно, там есть мухи.
— Там ничего нет, — сказал Сифуэнтес. — Там нет жизни.
— Там есть мухи, бабочки, личинки жуков, — настаивал Полковник. — Посмотри-ка на экран. Они там повсюду.
— Откуда им там быть, Моори? Это все можжевеловая, которую ты выпил. Прекрати это дело. Я не хочу, чтобы мы снова оказались в госпитале.
Армстронг перепрыгивал от одного кратера к другому и внезапно исчез с небольшой лопатой за горизонтом. Он сказал, или Полковнику это послышалось: «Когда я вхожу в тень, я не вижу, что делаю. Тащи сюда машину, Базз. Принеси сюда машину».
— Они будут работать с машинами, — сказал Полковник.
— Об этом было в газетах, — зевая, сказал Сифуэнтес. — Будут копать. Им надо собрать немного камней.
Армстронг и его товарищ по имени Базз, казалось, летали над этой мягкой мертвой почвой. Они приподнимали крылатые руки и парили над хрупкими горными цепями и бесстрастными морями. Камера потеряла их из виду, а когда к ним возвратилась, они летели вместе, держа за ручки металлический ящик неопределенных очертаний.
— Погляди на этот ящик, — сказал Полковник. — Это гроб.
— Это инструменты, — поправил его Сифуэнтес. — Вот увидишь, когда они начнут работать.
Но камера оторвалась от астронавтов как раз в тот момент, когда они наклонились над чем-то похожим на рытвину или трещину, и занялась другими видами. На гнетуще белой поверхности виднелись кольца, вмятины, охапки перьев, сталактиты, солнечные пятна. Потом пространством завладела неуязвимая тишина, пока не появился снова профиль копающего одинокого Армстронга.
— Ты видел это? — спросил Полковник. Он стоял выпрямившись, приставив козырьком ко лбу руку, бледный от отраженного, льющегося с экрана света.
— Что? — устало спросил Сифуэнтес.
— Она там, у них.
— Это флаг, — сказал Сифуэнтес. — Они водрузили флаг.
— Ты не понял?
— Спокойно, Моори, — сказал Сифуэнтес, беря его за руку. — Ничего не происходит.
— Как это — не происходит? Они Ее похитили, Сифуэнтес! Они хоронят Ее на луне!
«Теперь вы можете видеть флаг, — объявил управляющий полетом в Хьюстоне. — Now you can see the flag. Красиво, не правда ли?»
— Да, Она красивая, — сказал Полковник. — Она самая красивая в этом мире. — Он рухнул на софу и принялся безутешно повторять сотни раз открытие, которое уничтожило все, что ему оставалось в жизни. — Это Она. Эти сукины дети похоронили Ее на луне.
16. «МНЕ НАДО НАПИСАТЬ ЕЩЕ РАЗ»
История может увести нас в любую сторону при условии, что мы оторвемся от нее.
Клод Леви-Стросс. «Мысль дикаря»
(Из выступления в книге «Мое послание»)
В конце июня 1989 года, измученный депрессией, я слег в постель, твердо решив не вставать, пока уныние не пройдет само по себе. Так я провел довольно много времени. Одиночество обволакивало меня будто кокон. В какую-то пятницу, незадолго до полуночи, зазвонил телефон. От неожиданности или от сонного оцепенения я помедлил взять трубку.
— Чего вы хотите? — спросил я.
— Мы — ничего, — ответил резкий, властный голос. — Разве не вы старались что-то разузнать? Наконец мы собрались все вместе и можем с вами поговорить.
— Я не хочу ни с кем говорить, — сказал я. — Вы ошиблись номером.
Я едва не повесил трубку. Голос меня остановил.
— Это Томас Элой?
Меня так называют очень немногие — только близкие друзья по изгнанию, а также иногда мои дети.
— Это я, — сказал я. — Но я никого не хочу видеть.
— Вы хотели писать об Эвите.
— Это было давно. То, что я хотел сказать, уже сказано в романе. Он вышел четыре года назад.
— Мы его читали, — не унимался голос. — У вас там вкралось много ошибок. Только мы одни знаем, что произошло.
В трубке слышались посторонние звуки: невнятные разговоры, звяканье стекла и стук посуды. Похоже, то были ночные шумы ресторана.
— Кто говорит? — спросил я.
— Мы будем ждать вас до часу в кафе «Табак» на углу авениды Либертадор и улицы Коронель-Диас. Речь идет о трупе, поняли? Мы им занимались.
— Каком трупе?
В ту пору Эвита была для меня историческим, бессмертным персонажем. О том, что Она была трупом, мне в голову не приходило. Разумеется, я знал о перипетиях исчезновения ее тела и возвращения его вдовцу в Мадриде, но они уже ушли из моей памяти.
— Что за вопрос! О трупе Эвы Перон.
— Кто говорит? — опять спросил я.
— Один полковник, — сказал голос. — Из Службы военной разведки.
При упоминании этой организации все гиены прошлого вонзили в меня свои клыки. Всего шесть лет прошло, как военные лишились власти в Аргентине, оставив кровавый след жестоких убийств. Они имели обыкновение звонить среди ночи по телефону, чтобы проверить, дома ли жертвы, и через пять минут врывались в дом, грабили имущество во имя Бога и пытали во имя отечества. Вы могли быть не повинны ни в одном преступлении, кроме преступных мыслей, и этого было довольно, чтобы каждую ночь ждать, когда постучатся в дверь всадники апокалипсиса.
— Я не приду, — сказал я. — Я вас не знаю. Мне незачем приходить.
Их время прошло. Но и теперь были возможны подобные выходки.
— Как хотите. Мы уже несколько месяцев обсуждаем это дело. Сегодня вечером мы решили рассказать вам всю историю до конца.
— Расскажите по телефону.
— Она очень длинная, — упорствовал голос. — Это история двадцати лет.
— Тогда позвоните завтра. Вы представляете себе, который час?
— Завтра не получится. Только сегодня ночью. Вы, верно, не поняли, о чем речь. Эва Перон. Вообразите. Труп. Один из президентов республики мне сказал: «Этот труп — все мы. Вся страна».
— Наверно, он был сумасшедший.
— Если бы вы знали, о каком президенте я говорю, вы бы так не сказали.
— Завтра, — повторил я. — Самое лучшее, завтра.
— В таком случае вы ничего не узнаете, — сказал он.
Я почувствовал, что теперь уже он готов повесить трубку. Я всю жизнь занимался тем, что боролся против тех сил, которые запрещают или калечат истинные истории, и против их сообщников, которые истории искажают или позволяют им пропасть. Позволить, чтобы подобная история прошла мимо меня, было бы актом величайшего предательства моей совести.
— Ладно, — сказал я. — Ждите меня. Я буду меньше чем через час.
Едва я повесил трубку, как тут же раскаялся. Я почувствовал себя голым, безоружным, уязвимым, как в ночь перед изгнанием. Мне стало страшно, но само унижение страха дало мне свободу. Я подумал, что, если мне страшно, значит, я признаю, что палачи непобедимы. Они не непобедимы, сказал я себе. Их победили \ молчаливое солнце \ красота безгневная \ побежденных. Я посмотрел на город сквозь жалюзи. Сыпались мелкие иголочки инея. Я надел непромокаемый плащ и вышел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Как странно, столько черных пятен, — сказал Полковник. — Возможно, там есть мухи.
— Там ничего нет, — сказал Сифуэнтес. — Там нет жизни.
— Там есть мухи, бабочки, личинки жуков, — настаивал Полковник. — Посмотри-ка на экран. Они там повсюду.
— Откуда им там быть, Моори? Это все можжевеловая, которую ты выпил. Прекрати это дело. Я не хочу, чтобы мы снова оказались в госпитале.
Армстронг перепрыгивал от одного кратера к другому и внезапно исчез с небольшой лопатой за горизонтом. Он сказал, или Полковнику это послышалось: «Когда я вхожу в тень, я не вижу, что делаю. Тащи сюда машину, Базз. Принеси сюда машину».
— Они будут работать с машинами, — сказал Полковник.
— Об этом было в газетах, — зевая, сказал Сифуэнтес. — Будут копать. Им надо собрать немного камней.
Армстронг и его товарищ по имени Базз, казалось, летали над этой мягкой мертвой почвой. Они приподнимали крылатые руки и парили над хрупкими горными цепями и бесстрастными морями. Камера потеряла их из виду, а когда к ним возвратилась, они летели вместе, держа за ручки металлический ящик неопределенных очертаний.
— Погляди на этот ящик, — сказал Полковник. — Это гроб.
— Это инструменты, — поправил его Сифуэнтес. — Вот увидишь, когда они начнут работать.
Но камера оторвалась от астронавтов как раз в тот момент, когда они наклонились над чем-то похожим на рытвину или трещину, и занялась другими видами. На гнетуще белой поверхности виднелись кольца, вмятины, охапки перьев, сталактиты, солнечные пятна. Потом пространством завладела неуязвимая тишина, пока не появился снова профиль копающего одинокого Армстронга.
— Ты видел это? — спросил Полковник. Он стоял выпрямившись, приставив козырьком ко лбу руку, бледный от отраженного, льющегося с экрана света.
— Что? — устало спросил Сифуэнтес.
— Она там, у них.
— Это флаг, — сказал Сифуэнтес. — Они водрузили флаг.
— Ты не понял?
— Спокойно, Моори, — сказал Сифуэнтес, беря его за руку. — Ничего не происходит.
— Как это — не происходит? Они Ее похитили, Сифуэнтес! Они хоронят Ее на луне!
«Теперь вы можете видеть флаг, — объявил управляющий полетом в Хьюстоне. — Now you can see the flag. Красиво, не правда ли?»
— Да, Она красивая, — сказал Полковник. — Она самая красивая в этом мире. — Он рухнул на софу и принялся безутешно повторять сотни раз открытие, которое уничтожило все, что ему оставалось в жизни. — Это Она. Эти сукины дети похоронили Ее на луне.
16. «МНЕ НАДО НАПИСАТЬ ЕЩЕ РАЗ»
История может увести нас в любую сторону при условии, что мы оторвемся от нее.
Клод Леви-Стросс. «Мысль дикаря»
(Из выступления в книге «Мое послание»)
В конце июня 1989 года, измученный депрессией, я слег в постель, твердо решив не вставать, пока уныние не пройдет само по себе. Так я провел довольно много времени. Одиночество обволакивало меня будто кокон. В какую-то пятницу, незадолго до полуночи, зазвонил телефон. От неожиданности или от сонного оцепенения я помедлил взять трубку.
— Чего вы хотите? — спросил я.
— Мы — ничего, — ответил резкий, властный голос. — Разве не вы старались что-то разузнать? Наконец мы собрались все вместе и можем с вами поговорить.
— Я не хочу ни с кем говорить, — сказал я. — Вы ошиблись номером.
Я едва не повесил трубку. Голос меня остановил.
— Это Томас Элой?
Меня так называют очень немногие — только близкие друзья по изгнанию, а также иногда мои дети.
— Это я, — сказал я. — Но я никого не хочу видеть.
— Вы хотели писать об Эвите.
— Это было давно. То, что я хотел сказать, уже сказано в романе. Он вышел четыре года назад.
— Мы его читали, — не унимался голос. — У вас там вкралось много ошибок. Только мы одни знаем, что произошло.
В трубке слышались посторонние звуки: невнятные разговоры, звяканье стекла и стук посуды. Похоже, то были ночные шумы ресторана.
— Кто говорит? — спросил я.
— Мы будем ждать вас до часу в кафе «Табак» на углу авениды Либертадор и улицы Коронель-Диас. Речь идет о трупе, поняли? Мы им занимались.
— Каком трупе?
В ту пору Эвита была для меня историческим, бессмертным персонажем. О том, что Она была трупом, мне в голову не приходило. Разумеется, я знал о перипетиях исчезновения ее тела и возвращения его вдовцу в Мадриде, но они уже ушли из моей памяти.
— Что за вопрос! О трупе Эвы Перон.
— Кто говорит? — опять спросил я.
— Один полковник, — сказал голос. — Из Службы военной разведки.
При упоминании этой организации все гиены прошлого вонзили в меня свои клыки. Всего шесть лет прошло, как военные лишились власти в Аргентине, оставив кровавый след жестоких убийств. Они имели обыкновение звонить среди ночи по телефону, чтобы проверить, дома ли жертвы, и через пять минут врывались в дом, грабили имущество во имя Бога и пытали во имя отечества. Вы могли быть не повинны ни в одном преступлении, кроме преступных мыслей, и этого было довольно, чтобы каждую ночь ждать, когда постучатся в дверь всадники апокалипсиса.
— Я не приду, — сказал я. — Я вас не знаю. Мне незачем приходить.
Их время прошло. Но и теперь были возможны подобные выходки.
— Как хотите. Мы уже несколько месяцев обсуждаем это дело. Сегодня вечером мы решили рассказать вам всю историю до конца.
— Расскажите по телефону.
— Она очень длинная, — упорствовал голос. — Это история двадцати лет.
— Тогда позвоните завтра. Вы представляете себе, который час?
— Завтра не получится. Только сегодня ночью. Вы, верно, не поняли, о чем речь. Эва Перон. Вообразите. Труп. Один из президентов республики мне сказал: «Этот труп — все мы. Вся страна».
— Наверно, он был сумасшедший.
— Если бы вы знали, о каком президенте я говорю, вы бы так не сказали.
— Завтра, — повторил я. — Самое лучшее, завтра.
— В таком случае вы ничего не узнаете, — сказал он.
Я почувствовал, что теперь уже он готов повесить трубку. Я всю жизнь занимался тем, что боролся против тех сил, которые запрещают или калечат истинные истории, и против их сообщников, которые истории искажают или позволяют им пропасть. Позволить, чтобы подобная история прошла мимо меня, было бы актом величайшего предательства моей совести.
— Ладно, — сказал я. — Ждите меня. Я буду меньше чем через час.
Едва я повесил трубку, как тут же раскаялся. Я почувствовал себя голым, безоружным, уязвимым, как в ночь перед изгнанием. Мне стало страшно, но само унижение страха дало мне свободу. Я подумал, что, если мне страшно, значит, я признаю, что палачи непобедимы. Они не непобедимы, сказал я себе. Их победили \ молчаливое солнце \ красота безгневная \ побежденных. Я посмотрел на город сквозь жалюзи. Сыпались мелкие иголочки инея. Я надел непромокаемый плащ и вышел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100