Мягкий и приятный ветерок дул нам в пятки и помогал идти. Высоко в небесах висела большая желтая лампа, которую называли солнце и которая посылала на нас вниз тепло и свет. Далеко-далеко к востоку и к западу твердо стояли высокие синие горы, охраняя нас. Лукавый ручей сопровождал большую дорогу. Он скрывался на дне канавы, но мы знали, что он там, по мягкому журчанию, которым он щедро одаривал наши уши. По обе стороны тянулись черно-коричневые болота, пестревшие скалами. Ни одного недостатка не находил я в этих краях, причем ни в одном из них; один край был так же прекрасен, как и другой. Что же касается добычи, то охота уже шла у Старика полным ходом, еще прежде, чем я успел почувствовать по виду местности, что тут есть какая-либо добыча, или по виду Старика, что он вышел на след. Вдруг он перепрыгнул через изгородь. Я за ним. В мгновение ока он открыл окно и скрылся из глаз моих в глубине дома. Я стоял с минуту, раздумывая о чудесах этой жизни, и затем, когда я собрался последовать за ним в дом, он вновь выскочил наружу.
— В этом доме добыча всегда была прекрасная, — сказал он мне. Он разжал кулак, и что бы вы думали, там оказалось: пять шиллингов денег, прекрасное ожерелье тонкой работы и золотое колечко. Он с довольным видом упрятал эти вещи в один из бывших где-то на нем карманов и вновь заторопил меня в путь.
— Это дом учителя О’Бинаса, — сказал он, — и я редко уходил отсюда с пустыми руками.
— Да, уважаемый, — сказал я вежливо, — необычайна жизнь в наши времена, и неправильна та охота, которую мы ведем.
— Если и так, — отвечал Старик, — мы делаем это вовремя.
Встретился нам другой дом с черепичной крышей, Старик вновь запрыгнул внутрь и выскочил наружу с полными горстями медных денег, которые он выгреб из кружки на буфете; еще один дом — и он разжился золотой цепочкой; еще дом — и он прихватил еды и напитков, и к нам вновь вернулось мужество после долгого похода и всех трудностей дня.
— Неужто, — сказал я в конце концов, — нету ни одной живой души в этих краях, или, может, их всех повымело отсюда на запад, в Новый Свет? Как бы ни была устроена эта часть мира, все дома здесь пусты, и никого нет дома.
— Сразу видно, внучек, — сказал Старик, — что ты не читал нетленных книг. Сейчас вечер, и, как завещано в нетленных книгах, море штормит, рыбаки в открытом море и не могут подойти к берегу, люди собрались на берегу, женщины плачут, и одна из несчастных матерей восклицает: “Кто же спасет моего Микки?”. Так всегда обстояли дела у ирландцев в Росанн по вечерам.
— Удивительна, о почтенный, — сказал я, — жизнь в наши времена.
И действительно, продвигаясь по ходу нашей охоты и грабежа от дома к дому, мы взошли в конце концов на высокий холм, откуда открывался вид до самого морского побережья, где высокие белопенные волны накатывались на сушу. У нас, на вершине холма, погода была ясная, но по виду моря сразу можно было сказать, что там, у людей внизу, бушует буря и что несладко сейчас рыбакам в волнах. Женщин, плачущих на берегу, было не разглядеть, очень уж большое нас разделяло расстояние, но, без сомнения, они там были.
Мы уселись на скале, я и Седой Старик, чтобы немножко передохнуть. Все карманы и одежда на Старике чуть не лопались от наворованного, не говоря уже о тех ценных вещах, которые он держал в руках и под мышками. Поистине, в тот день он прекрасно поохотился, и уж точно, что не польза была жителям Росанн от нашего похода туда. Старик велел мне нести часть добычи.
— А теперь мы пойдем, — сказал он, — в дом моего друга, Фердинанда О’Рунаса в Килл Аэд, я останусь там на ночь, а ты, пообедав, отправишься обратно домой. Я возьму у Фердинанда повозку и вернусь домой завтра со всем тем добром, что благополучно добыто мною сегодня на охоте.
— Хорошо, уважаемый, — сказал я.
Мы пошли. Маленький беленый домик на том краю долины, где жил Фердинанд, располагался по правую руку, если идешь на восток. Там нас приветствовали с великим ирландским гостеприимством. Фердинанд был древним стариком, и с ним жили только его дочь, Нобла, невысокая девушка, красивая и миловидная, и старуха (неизвестно, приходилась ли она ему женой или матерью), которая двадцать лет уже как помирала, лежа на постели в углу, но пока ей так и не удавалось выйти из большой игры. Был у него сын по имени Микки (прозвище его было Картежник), но в то время он был на востоке, на гулянке в Шотландии.
Добро Седого Старика припрятали в надежное место, — чувствовалось, что для всех это дело привычное, — и затем мы все сели есть картошку. Когда с едой было покончено, Седой Старик сказал Фердинанду, что я человек молодой, мало знающий жизнь, и что я ни разу не слышал настоящего сказа от настоящего сказочника в старом ирландском стиле.
— А потому, Фердинанд, — сказал он, — не вредно было бы, если бы ты рассказал нам историю, если совпадает это с твоими желаниями.
— Я охотно рассказал бы историю, — сказал Фердинанд, — но не пристало сказочнику рассказывать историю на вечерних посиделках, не устроившись уютно у очага и не сунув свои старые ноги в горячую золу; место же, где я сижу, далеко от огня, и ревматизм не позволяет мне подняться и подвинуть мой стул к очагу. Это все они, эти двое — нечистый и Морской Кот — наслали на меня такой ревматизм, чтоб их обоих задавило!
— Коли так, — сказал Седой Старик, — я придвину твой стул, а вместе с ним и тебя.
Сказано — сделано. Подвинули сказочника О’Рунаса поближе к огню, и все мы расселись там же вокруг и грелись, хотя никакого холода в тот вечер не было. Я с любопытством посмотрел на рассказчика. Он с удобством расположился на стуле, осторожно поерзал, пристраивая свой зад, сунул ноги в золу, разжег свою трубку, и когда наконец уже сидел он с полным удобством, он прочистил горло и начал свой рассказ.
“Не знал ни я сам в бытность мою юнцом, валявшимся в золе, — начал он, — ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, отчего этого человека прозвали Капитан. Однако по всему было видно, что немалую часть своей жизни он провел в море. Видно, он всему предпочитал свое собственное общество, поскольку жил он один в маленьком беленом домике в уголке долины по правую руку, если идешь на восток, и здешним людям поистине редко случалось видеть его. Вид у него был мрачный и одинокий, и не раз я слышал, как люди говорили, что страшная и позорная вина, которой нет названия, лежит на всей его жизни. Говорили, что провел он немало лет на гулянке в Шотландии, что в молодости своей пил он довольно, и не одну только воду с простоквашей, и что не самые прекрасные поступки совершал он, будучи пьян, поскольку был он человеком вспыльчивым и беспокойным и не привык сдерживать и усмирять порывы гнева, которые находят временами на каждого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26