Если же отвлечься от этих сравнений и взглянуть на Дело как оно есть, то самоубийство человека и красивый поступок мальчика неотделимы от общего плана построения династии.
В течение нескольких недель после самоубийства своего партнера Авраам Локвуд не раз с сожалением думал о том, что у него нет такого человека, которого он мог бы посвятить в тайну Дела. Аделаиду как возможную наперсницу он давно уже сбросил со счетов. Однажды на короткое время ему пришла в голову шальная мысль довериться Питеру Хофману, который как человек, пользующийся властью, мог бы понять некоторые аспекты Дела, но Хофман — заурядная, лишенная воображения личность — и не попытался бы заглянуть в далекое будущее, где для него уже не будет места. Моррис Хомстед, сам член подобной династии, тоже понял бы некоторые аспекты Дела, но его династия уже существовала — ей было добрых триста лет, поэтому Дело Локвудов не показалось бы ему чем-то новым и интересным. Спокойная уверенность Морриса Хомстеда, унаследовавшего прочное место в истории Пенсильвании, вызывала у Авраама Локвуда чувство зависти и восхищения, поэтому в Моррисе он видел скорее образец, чем наперсника. Таким образом, тайна Дела Авраама Локвуда оставалась тайной для всех. Не проник в нее и Гарри Пенн Даунс, хотя у него и были смутные подозрения. Разумеется, рано еще было посвящать в суть дела и Джорджа Локвуда. Мальчик без восторга воспринял бы сообщение о том, что ему суждено руководствоваться интересами предприятия, будущее которого принадлежит его внукам, а не ему. Джордж — послушный мальчик, но он — Авраам это знал — не склонен к раболепству и не лишен воображения. Другое дело — его младший брат Пенроуз: тот уже усвоил привычку слушаться отца, матери и старшего брата. Авраам Локвуд был уверен, что эта привычка сохранится у него на всю жизнь. Пенроуз всегда будет кому-нибудь подчиняться и поэтому не представит опасности для Дела, пока будет надежный человек, влияющий на него в нужном направлении. И Авраам Локвуд ждал того времени, когда Джордж, женившись и обзаведясь детьми, созреет настолько, чтобы с пониманием отнестись к факту существования Дела, и станет его добровольным приверженцем. Но это время еще не настало.
(В Шведской Гавани часто говорили, что Авраам Локвуд — прекрасный отец.)
Поглощенный мыслями о Деле, о своем растущем состоянии, о других мужчинах, женщинах и детях, к которым он проявлял небескорыстный интерес, о деньгах, Авраам Локвуд не имел ни времени, ни желания подумать о том, что происходит с ним самим. Планы, которые он втайне вынашивал, были, конечно, его личным делом, которому он предавался с поистине религиозным фанатизмом, но судьба затеянного им предприятия зависела от поступков, настроений и поведения других людей, а не только его самого. Поэтому Авраам Локвуд мало размышлял об Аврааме Локвуде и был весьма удивлен, обнаружив, что таинственность, окружавшая Дело, и нежелание посвятить в него Аделаиду изменили характер его отношений с женой. Как будто Дело было любовницей, существование которой ему приходилось отрицать. Эта тайна, столь глубокая и неотделимая от его повседневных и ежечасных мыслей и поступков, вначале соблюдалась им из предосторожности, а потом коварно переросла в причину отчуждения.
Ежедневно и по многу часов, пока Авраам Локвуд бодрствовал, ему приходилось исключать Аделаиду из сферы своих интересов, и вдруг настал момент (в какой день и час это произошло, он не знал), когда он, как бы очнувшись, осознал, что его отношения с женой вступили в новую фазу. Он увидел на ее плече родимое пятно, которого раньше никогда не замечал, обнаружил, что одна ее грудь ниже другой и что у нее почти пропал немецкий акцент. В жене произошли перемены, и то, что он не сразу их заметил, смущало его, пока он не понял, что виной тому было Дело.
К этому времени Аврааму Локвуду исполнилось сорок девять лет. Он был здоров, богат, и ему было приятно уважительное отношение, которое он завоевал, отстаивая свое положение в городе. Он не взвешивал своих сил и возможностей на различных этапах жизненного пути (скажем, после сорока или сорока пяти лет) и далек был от мысли замедлить ход теперь, когда так много еще оставалось сделать. Человек, замедляющий шаг, останавливается. Моррис Хомстед никогда быстро не шагал, ибо у него не было особой причины спешить; Гарри Пенн Даунс шел быстро, но потом замедлил шаг — или вынужден был замедлить, — ибо оказался недостаточно вынослив. По мнению Авраама Локвуда, Гарри Пенн Даунс прибег к бесчестной практике потому, что выбился из сил. Так или иначе, он вынужден был замедлить ход, а замедлив ход, вынужден был и остановиться.
Согласно обычаю, на Похоронах самоубийцы присутствовали только его прямые родственники. Но спустя неделю Авраам Локвуд послал Марте Стерлинг Даунс записку с просьбой принять его, и она согласилась.
Во время последней встречи с Даунсом Локвуд сказал, что Марта не узнала бы его. Но поскольку теперь он предупредил ее о своем приходе, она его ждала и, когда он вошел следом за служанкой к ней в библиотеку, встала ему навстречу. Он шел к ней в смутном ожидании увидеть скорбящую вдову с заплаканными глазами, но достаточно было ему одного взгляда, чтобы убедиться, как сильно он ошибался.
— Здравствуйте, Локи, — сказала она. — Очень хорошо, что вы пришли. Я вижу, вы без жены.
— Не считал уместным. Вы с ней не знакомы, и сейчас не…
— Не время для знакомства. Вы правы. Садитесь, Локи. Я зову вас Локи, словно мы — старые друзья. Вы не возражаете?
— Мне это даже нравится.
— Я угощу вас чаем. Только чуть позже, хорошо?
— Хорошо.
— Я знаю, вы не пьете. Но если хотите, я могу предложить что-нибудь.
— Нет, благодарю.
— Я очень довольна, что наши сыновья в следующем году будут жить в одной комнате. Хорошо, что наше общение продолжается. Курите, если угодно. Я курю, так что мне это не помешает.
— Мне нечего курить. Я не ношу с собой сигарет.
— Вот, пожалуйста. — Она протянула ему крошечный серебряный портсигар. Он дал закурить ей и закурил сам. — Мне было приятно также узнать, что летом мы, кажется, будем вашими соседями. У вас есть коттедж в местечке под названием Ран, не так ли?
— О да, уже несколько лет, как я его приобрел. Вы тоже туда едете? Это было бы очень приятно.
— Вы ведь знаете Уэстервелтов? Так вот, мистер Уэстервелт — мой двоюродный брат. Он любезно предложил мне воспользоваться его коттеджем. Ехать куда-то еще нам было бы не по средствам. Этим летом они уезжают за границу, так что все очень хорошо устроилось.
— У них — лучший коттедж в Ране. Знаете, что такое Ран? Пруд, искусственное озеро. Он принадлежит угольной компании, и таким людям, как Дж.-Б.Уэстервелт, предоставлены там, естественно, лучшие участки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
В течение нескольких недель после самоубийства своего партнера Авраам Локвуд не раз с сожалением думал о том, что у него нет такого человека, которого он мог бы посвятить в тайну Дела. Аделаиду как возможную наперсницу он давно уже сбросил со счетов. Однажды на короткое время ему пришла в голову шальная мысль довериться Питеру Хофману, который как человек, пользующийся властью, мог бы понять некоторые аспекты Дела, но Хофман — заурядная, лишенная воображения личность — и не попытался бы заглянуть в далекое будущее, где для него уже не будет места. Моррис Хомстед, сам член подобной династии, тоже понял бы некоторые аспекты Дела, но его династия уже существовала — ей было добрых триста лет, поэтому Дело Локвудов не показалось бы ему чем-то новым и интересным. Спокойная уверенность Морриса Хомстеда, унаследовавшего прочное место в истории Пенсильвании, вызывала у Авраама Локвуда чувство зависти и восхищения, поэтому в Моррисе он видел скорее образец, чем наперсника. Таким образом, тайна Дела Авраама Локвуда оставалась тайной для всех. Не проник в нее и Гарри Пенн Даунс, хотя у него и были смутные подозрения. Разумеется, рано еще было посвящать в суть дела и Джорджа Локвуда. Мальчик без восторга воспринял бы сообщение о том, что ему суждено руководствоваться интересами предприятия, будущее которого принадлежит его внукам, а не ему. Джордж — послушный мальчик, но он — Авраам это знал — не склонен к раболепству и не лишен воображения. Другое дело — его младший брат Пенроуз: тот уже усвоил привычку слушаться отца, матери и старшего брата. Авраам Локвуд был уверен, что эта привычка сохранится у него на всю жизнь. Пенроуз всегда будет кому-нибудь подчиняться и поэтому не представит опасности для Дела, пока будет надежный человек, влияющий на него в нужном направлении. И Авраам Локвуд ждал того времени, когда Джордж, женившись и обзаведясь детьми, созреет настолько, чтобы с пониманием отнестись к факту существования Дела, и станет его добровольным приверженцем. Но это время еще не настало.
(В Шведской Гавани часто говорили, что Авраам Локвуд — прекрасный отец.)
Поглощенный мыслями о Деле, о своем растущем состоянии, о других мужчинах, женщинах и детях, к которым он проявлял небескорыстный интерес, о деньгах, Авраам Локвуд не имел ни времени, ни желания подумать о том, что происходит с ним самим. Планы, которые он втайне вынашивал, были, конечно, его личным делом, которому он предавался с поистине религиозным фанатизмом, но судьба затеянного им предприятия зависела от поступков, настроений и поведения других людей, а не только его самого. Поэтому Авраам Локвуд мало размышлял об Аврааме Локвуде и был весьма удивлен, обнаружив, что таинственность, окружавшая Дело, и нежелание посвятить в него Аделаиду изменили характер его отношений с женой. Как будто Дело было любовницей, существование которой ему приходилось отрицать. Эта тайна, столь глубокая и неотделимая от его повседневных и ежечасных мыслей и поступков, вначале соблюдалась им из предосторожности, а потом коварно переросла в причину отчуждения.
Ежедневно и по многу часов, пока Авраам Локвуд бодрствовал, ему приходилось исключать Аделаиду из сферы своих интересов, и вдруг настал момент (в какой день и час это произошло, он не знал), когда он, как бы очнувшись, осознал, что его отношения с женой вступили в новую фазу. Он увидел на ее плече родимое пятно, которого раньше никогда не замечал, обнаружил, что одна ее грудь ниже другой и что у нее почти пропал немецкий акцент. В жене произошли перемены, и то, что он не сразу их заметил, смущало его, пока он не понял, что виной тому было Дело.
К этому времени Аврааму Локвуду исполнилось сорок девять лет. Он был здоров, богат, и ему было приятно уважительное отношение, которое он завоевал, отстаивая свое положение в городе. Он не взвешивал своих сил и возможностей на различных этапах жизненного пути (скажем, после сорока или сорока пяти лет) и далек был от мысли замедлить ход теперь, когда так много еще оставалось сделать. Человек, замедляющий шаг, останавливается. Моррис Хомстед никогда быстро не шагал, ибо у него не было особой причины спешить; Гарри Пенн Даунс шел быстро, но потом замедлил шаг — или вынужден был замедлить, — ибо оказался недостаточно вынослив. По мнению Авраама Локвуда, Гарри Пенн Даунс прибег к бесчестной практике потому, что выбился из сил. Так или иначе, он вынужден был замедлить ход, а замедлив ход, вынужден был и остановиться.
Согласно обычаю, на Похоронах самоубийцы присутствовали только его прямые родственники. Но спустя неделю Авраам Локвуд послал Марте Стерлинг Даунс записку с просьбой принять его, и она согласилась.
Во время последней встречи с Даунсом Локвуд сказал, что Марта не узнала бы его. Но поскольку теперь он предупредил ее о своем приходе, она его ждала и, когда он вошел следом за служанкой к ней в библиотеку, встала ему навстречу. Он шел к ней в смутном ожидании увидеть скорбящую вдову с заплаканными глазами, но достаточно было ему одного взгляда, чтобы убедиться, как сильно он ошибался.
— Здравствуйте, Локи, — сказала она. — Очень хорошо, что вы пришли. Я вижу, вы без жены.
— Не считал уместным. Вы с ней не знакомы, и сейчас не…
— Не время для знакомства. Вы правы. Садитесь, Локи. Я зову вас Локи, словно мы — старые друзья. Вы не возражаете?
— Мне это даже нравится.
— Я угощу вас чаем. Только чуть позже, хорошо?
— Хорошо.
— Я знаю, вы не пьете. Но если хотите, я могу предложить что-нибудь.
— Нет, благодарю.
— Я очень довольна, что наши сыновья в следующем году будут жить в одной комнате. Хорошо, что наше общение продолжается. Курите, если угодно. Я курю, так что мне это не помешает.
— Мне нечего курить. Я не ношу с собой сигарет.
— Вот, пожалуйста. — Она протянула ему крошечный серебряный портсигар. Он дал закурить ей и закурил сам. — Мне было приятно также узнать, что летом мы, кажется, будем вашими соседями. У вас есть коттедж в местечке под названием Ран, не так ли?
— О да, уже несколько лет, как я его приобрел. Вы тоже туда едете? Это было бы очень приятно.
— Вы ведь знаете Уэстервелтов? Так вот, мистер Уэстервелт — мой двоюродный брат. Он любезно предложил мне воспользоваться его коттеджем. Ехать куда-то еще нам было бы не по средствам. Этим летом они уезжают за границу, так что все очень хорошо устроилось.
— У них — лучший коттедж в Ране. Знаете, что такое Ран? Пруд, искусственное озеро. Он принадлежит угольной компании, и таким людям, как Дж.-Б.Уэстервелт, предоставлены там, естественно, лучшие участки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140