— спросил Джордж Локвуд.
— Ни о чем она не думала, — сказала Агнесса. — Просто решила, что и ей нужно что-то сказать.
— Нехорошо так, Агнесса, — укоризненно заметила мать.
— Ну, пусть говорит, если есть что сказать. Никто же ей не мешает, — возразила Агнесса. — Что ты собиралась сказать, Рут?
— Вот и не скажу, — обиделась Рут Хейгенбек.
Терон Уинн продолжал свой рассказ, а Рут вдруг встала и молча вышла.
— Ты ее обидела, Агнесса. Иди к ней сейчас же и извинись, — потребовала Бесси Уинн.
Агнесса отсутствовала более десяти минут. Возвратившись, она объявила:
— Рут просит извинить ее. У нее голова разболелась.
— Ничего удивительного, она же совсем не ест, — сказал Терон Уинн. — Отнеси ей чего-нибудь на подносе, Агнесса. Куриного бульона, что ли.
— Она хочет, чтобы ее не беспокоили, папа.
— Ну, что делать. Жаль, — вздохнул Терон.
— После ужина я сама к ней схожу, — сказала Бесси.
Так она и сделала, а вернувшись, сообщила, что Рут уже крепко спит и что ей самой, как и ее мужу, тоже пора спать.
И снова, как в предыдущий раз, Агнесса осталась наедине с Джорджем Локвудом.
— Вы никогда не вели бы себя так, как мисс Хейгенбек, правда?
— Если вы собираетесь сказать о ней что-нибудь дурное, то учтите, что она «моя лучшая подруга.
— О ней-то я не собираюсь говорить ничего дурного. А вот о вас — да. Вы настолько бесстрастны, что даже не поняли, отчего она так возбуждена.
— Возбуждена? Не знаю, что вы хотите этим сказать. А что касается ваших характеристик, мистер Локвуд, то чем меньше вы будете их давать, тем лучше.
— Мисс Хейгенбек очень мила. Молода и простодушна.
— Мы с ней почти ровесницы, — сказала Агнесса. — Если хотите знать, она даже на год старше меня.
— Это я вверг ее в такое возбужденное состояние.
— Ну и ну! Таких эгоцентристов я еще не встречала. Дальше некуда.
— Бросьте. Вы так же возбуждены, как она, только у вас это проявляется в иной форме. Например, удираете в Скрантон, узнав, что я еду сюда.
— Вы, очевидно, имеете в виду мою поездку в Монтроуз? К вам она не имеет никакого отношения.
— А вы поклянетесь в этом на Библии? Вот Библия. Кладите руку и клянитесь.
— Еще чего. Да и что здесь такого, если даже я уехала тогда из-за вас? По-моему, это еще не доказывает, что великий, замечательный, красивый и удивительный мистер Локвуд вверг меня в возбужденное состояние. Как раз наоборот. Все эти разговоры о поцелуях без разрешения и еще кое о чем похуже…
— Похуже? Ах, да. О совращении.
— Я только надеюсь, что не все молодые люди в Шведской Гавани такие, как вы. В противном случае мне жаль тех женщин, которым приходится жить в вашем городе.
— Думайте, что вы говорите. Может случиться, что вам самой еще придется там жить.
— Лучше умереть. Лучше умереть. Уж лучше я выйду замуж за какого-нибудь ханки, чем за вас.
— Вот поэтому я и заставлю вас выйти за меня.
— Не выйду, даже будь у вас все деньги Пенсильвании. Ни за что на свете.
— У меня нет всех денег Пенсильвании, но я буду ждать, пока вы выйдете за меня. Сколько бы это ни длилось. И запрещаю вам выходить за другого. Запрещаю принадлежать кому бы то ни было, кроме меня. Вы будете моей женой — и ничьей больше.
Вернувшись домой и обдумав случившееся, он понял, что в припадке гнева наговорил много такого, чему не верил сам и чего при иных обстоятельствах не сказал бы. Но раз он это сказал, раз это сорвалось у него с языка, он этому поверил. Убедил он себя и в том, что поступил правильно, связав себя, хоть и сгоряча, словом, и в том, что отсутствие любви в данном случае — не помеха, а благо, поскольку всякая сделка становится прочнее, если она зиждется на здравом смысле, а не на эмоциях. В течение нескольких месяцев мысль об Агнессе не покидала его. Временами он замечал, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются, и ловил себя на мыслях об Агнессе даже в минуты, когда ему казалось, что он совсем о ней не думает. Его работа от этого не страдала — напротив: он трудился усерднее прежнего, а Авраам Локвуд недоумевал. Оба кандидата, претендовавшие в ту осень на пост президента, были моложе Авраама Локвуда, причем Брайен годился ему чуть ли не в сыновья, а Маккинли казался зеленым юнцом по сравнению с ним. Президент Стивен Гровер Кливленд был одних лет с Авраамом Локвудом, и то, что он покидал свой пост, тоже не удивляло, ибо Локвуд и сам устал и начинал отходить от дел.
Введение Джорджа в детали фамильного достояния было увлекательным и своевременным занятием, на время оно как бы возвращало Авраама к активной деятельности и стимулировало интерес к делам компании. Почти ежедневно ему приходилось напрягать память, чтобы вспомнить ту или иную подробность, связанную с историей их фамильных предприятий. И он уже не раз ловил себя на ошибках и упущениях, в которых не признавался Джорджу. Ему легче было примириться с небольшими убытками, коль скоро его ошибки стоили денег, или солгать. («Но, папа, ты же говорил так-то и так-то!» — «Нет, Джордж, как раз наоборот. Ты спутал. Мне кажется, ты не поспеваешь за мной. Но это не беда, сынок. Все мы ошибаемся, и нельзя требовать, чтобы ты все усвоил за один день».)
О деньгах Авраам Локвуд не беспокоился: их накопилось столько, что после его смерти оба сына станут миллионерами. Ни одна семья и ни один деловой альянс в Шведской Гавани не могли соперничать с Локвудами. Дело Авраама Локвуда имело теперь под собой прочную финансовую базу. Оглядываясь назад, он видел, с какой завидной легкостью нажил капитал, так много значивший для успеха Дела. Серьезно его начинала тревожить лишь боязнь не дожить до того времени, когда у его сыновей появятся будущие продолжатели Дела. Тем более что в подобных делах (а возможно, и во всех других) Джорджа торопить было нельзя.
Авраам испытал чувство облегчения, узнав, что Джордж заинтересовался молодой особой из семьи Уиннов. Это открытие, как ни странно, он сделал не только вопреки, но и благодаря молчанию Джорджа, совершившего несколько поездок в угольный район и не объяснившего их цели. Возвращался он оттуда с таким видом, который у молодого человека говорит сан за себя.
«Выясни для меня, в кого влюблен твой брат, — писал Авраам Локвуд Пенроузу. — Я убежден, что у него кто-то есть и что его „ухаживания“ пока безуспешны. Разумеется, я не хочу, чтобы ты спрашивал его об этом прямо или дал ему понять, кто этим интересуется».
Пенроуз, как всегда, безропотно повиновался, выполнил то, «о чем его просили, и быстро прислал отцу ответ.
— Прошлым летом ты затевал разговор насчет аренды леса, — напомнил Авраам Джорджу.
— По-моему, это было осенью.
— Верно, осенью. Получилось что-нибудь? Лесопильное дело сулит большие прибыли. Население растет. В восьмидесятом году, по данным переписи, у нас было пятьдесят миллионов человек, а десять лет спустя — уже шестьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Ни о чем она не думала, — сказала Агнесса. — Просто решила, что и ей нужно что-то сказать.
— Нехорошо так, Агнесса, — укоризненно заметила мать.
— Ну, пусть говорит, если есть что сказать. Никто же ей не мешает, — возразила Агнесса. — Что ты собиралась сказать, Рут?
— Вот и не скажу, — обиделась Рут Хейгенбек.
Терон Уинн продолжал свой рассказ, а Рут вдруг встала и молча вышла.
— Ты ее обидела, Агнесса. Иди к ней сейчас же и извинись, — потребовала Бесси Уинн.
Агнесса отсутствовала более десяти минут. Возвратившись, она объявила:
— Рут просит извинить ее. У нее голова разболелась.
— Ничего удивительного, она же совсем не ест, — сказал Терон Уинн. — Отнеси ей чего-нибудь на подносе, Агнесса. Куриного бульона, что ли.
— Она хочет, чтобы ее не беспокоили, папа.
— Ну, что делать. Жаль, — вздохнул Терон.
— После ужина я сама к ней схожу, — сказала Бесси.
Так она и сделала, а вернувшись, сообщила, что Рут уже крепко спит и что ей самой, как и ее мужу, тоже пора спать.
И снова, как в предыдущий раз, Агнесса осталась наедине с Джорджем Локвудом.
— Вы никогда не вели бы себя так, как мисс Хейгенбек, правда?
— Если вы собираетесь сказать о ней что-нибудь дурное, то учтите, что она «моя лучшая подруга.
— О ней-то я не собираюсь говорить ничего дурного. А вот о вас — да. Вы настолько бесстрастны, что даже не поняли, отчего она так возбуждена.
— Возбуждена? Не знаю, что вы хотите этим сказать. А что касается ваших характеристик, мистер Локвуд, то чем меньше вы будете их давать, тем лучше.
— Мисс Хейгенбек очень мила. Молода и простодушна.
— Мы с ней почти ровесницы, — сказала Агнесса. — Если хотите знать, она даже на год старше меня.
— Это я вверг ее в такое возбужденное состояние.
— Ну и ну! Таких эгоцентристов я еще не встречала. Дальше некуда.
— Бросьте. Вы так же возбуждены, как она, только у вас это проявляется в иной форме. Например, удираете в Скрантон, узнав, что я еду сюда.
— Вы, очевидно, имеете в виду мою поездку в Монтроуз? К вам она не имеет никакого отношения.
— А вы поклянетесь в этом на Библии? Вот Библия. Кладите руку и клянитесь.
— Еще чего. Да и что здесь такого, если даже я уехала тогда из-за вас? По-моему, это еще не доказывает, что великий, замечательный, красивый и удивительный мистер Локвуд вверг меня в возбужденное состояние. Как раз наоборот. Все эти разговоры о поцелуях без разрешения и еще кое о чем похуже…
— Похуже? Ах, да. О совращении.
— Я только надеюсь, что не все молодые люди в Шведской Гавани такие, как вы. В противном случае мне жаль тех женщин, которым приходится жить в вашем городе.
— Думайте, что вы говорите. Может случиться, что вам самой еще придется там жить.
— Лучше умереть. Лучше умереть. Уж лучше я выйду замуж за какого-нибудь ханки, чем за вас.
— Вот поэтому я и заставлю вас выйти за меня.
— Не выйду, даже будь у вас все деньги Пенсильвании. Ни за что на свете.
— У меня нет всех денег Пенсильвании, но я буду ждать, пока вы выйдете за меня. Сколько бы это ни длилось. И запрещаю вам выходить за другого. Запрещаю принадлежать кому бы то ни было, кроме меня. Вы будете моей женой — и ничьей больше.
Вернувшись домой и обдумав случившееся, он понял, что в припадке гнева наговорил много такого, чему не верил сам и чего при иных обстоятельствах не сказал бы. Но раз он это сказал, раз это сорвалось у него с языка, он этому поверил. Убедил он себя и в том, что поступил правильно, связав себя, хоть и сгоряча, словом, и в том, что отсутствие любви в данном случае — не помеха, а благо, поскольку всякая сделка становится прочнее, если она зиждется на здравом смысле, а не на эмоциях. В течение нескольких месяцев мысль об Агнессе не покидала его. Временами он замечал, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются, и ловил себя на мыслях об Агнессе даже в минуты, когда ему казалось, что он совсем о ней не думает. Его работа от этого не страдала — напротив: он трудился усерднее прежнего, а Авраам Локвуд недоумевал. Оба кандидата, претендовавшие в ту осень на пост президента, были моложе Авраама Локвуда, причем Брайен годился ему чуть ли не в сыновья, а Маккинли казался зеленым юнцом по сравнению с ним. Президент Стивен Гровер Кливленд был одних лет с Авраамом Локвудом, и то, что он покидал свой пост, тоже не удивляло, ибо Локвуд и сам устал и начинал отходить от дел.
Введение Джорджа в детали фамильного достояния было увлекательным и своевременным занятием, на время оно как бы возвращало Авраама к активной деятельности и стимулировало интерес к делам компании. Почти ежедневно ему приходилось напрягать память, чтобы вспомнить ту или иную подробность, связанную с историей их фамильных предприятий. И он уже не раз ловил себя на ошибках и упущениях, в которых не признавался Джорджу. Ему легче было примириться с небольшими убытками, коль скоро его ошибки стоили денег, или солгать. («Но, папа, ты же говорил так-то и так-то!» — «Нет, Джордж, как раз наоборот. Ты спутал. Мне кажется, ты не поспеваешь за мной. Но это не беда, сынок. Все мы ошибаемся, и нельзя требовать, чтобы ты все усвоил за один день».)
О деньгах Авраам Локвуд не беспокоился: их накопилось столько, что после его смерти оба сына станут миллионерами. Ни одна семья и ни один деловой альянс в Шведской Гавани не могли соперничать с Локвудами. Дело Авраама Локвуда имело теперь под собой прочную финансовую базу. Оглядываясь назад, он видел, с какой завидной легкостью нажил капитал, так много значивший для успеха Дела. Серьезно его начинала тревожить лишь боязнь не дожить до того времени, когда у его сыновей появятся будущие продолжатели Дела. Тем более что в подобных делах (а возможно, и во всех других) Джорджа торопить было нельзя.
Авраам испытал чувство облегчения, узнав, что Джордж заинтересовался молодой особой из семьи Уиннов. Это открытие, как ни странно, он сделал не только вопреки, но и благодаря молчанию Джорджа, совершившего несколько поездок в угольный район и не объяснившего их цели. Возвращался он оттуда с таким видом, который у молодого человека говорит сан за себя.
«Выясни для меня, в кого влюблен твой брат, — писал Авраам Локвуд Пенроузу. — Я убежден, что у него кто-то есть и что его „ухаживания“ пока безуспешны. Разумеется, я не хочу, чтобы ты спрашивал его об этом прямо или дал ему понять, кто этим интересуется».
Пенроуз, как всегда, безропотно повиновался, выполнил то, «о чем его просили, и быстро прислал отцу ответ.
— Прошлым летом ты затевал разговор насчет аренды леса, — напомнил Авраам Джорджу.
— По-моему, это было осенью.
— Верно, осенью. Получилось что-нибудь? Лесопильное дело сулит большие прибыли. Население растет. В восьмидесятом году, по данным переписи, у нас было пятьдесят миллионов человек, а десять лет спустя — уже шестьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140