Все женщины так привыкли иметь дело с дерьмом, убеждал себя Аль, что на это не ропщут, а если на их долю выпадает лучшая участь, то не теряют уверенности, что все может измениться к худшему. Черт с ними. Хорошо бы забыть про них.
Но в «Дилижансе» сделать это было трудно, ибо женщин тут полным-полно. Все танцзалы, ночные клубы, придорожные рестораны, магазины, церкви и даже публичные дома — все принадлежит женщинам. А хуже всего, вероятно, заведение вроде этого, где мужчины, напялив на себя обезьяний костюм и перерезав горло крахмальным воротничком, напиваются, не получая даже удовольствия от выпивки, потому что пили в присутствии женщин, отчего становилось совсем уж тошно. Раз есть оркестр, значит, женщины тут как тут, можете быть уверены. Женщины поют песни вроде: «Слышу ритм», «Три словечка», «Ты сведешь меня с ума», «Я думаю о милом», «Я так печальна, лишь по тебе тоскую, милый, по тебе, ах, что за радость тебе отдаться». «Отдаться, сука этакая!» — сказал Аль Греко и посмотрел через стол на Элен Хольман, которую он ненавидел сейчас в тысячу раз больше всех на свете. Весь вечер он исходил ненавистью. Сначала ему было ненавистно само поручение Эда Чарни: следить за Элен. Она превосходно знала, зачем он пожаловал, и вымещала на нем свою злость на то, что Эд остался дома с ребенком. И с женой. Элен, пожалуй, была единственным человеком, кто осмеливался открыто выражать свое презрение к Алю, и сегодня она измывалась больше обычного. «Ну и рождество у тебя», — заметила она. И пошло, пошло. Почему он не наладит себе жизнь? Что у него за роль? Да знает ли он, что он просто подпевала? Замечает он за собой странности? Какие странности? По-видимому, объяснила она, он гермафродит. И он был вынужден слушать эти бредни целых два часа без передышки, за исключением тех минут, когда она уходила петь. Но часов в десять — одиннадцать пыл ее остыл. Она перестала приставать к нему, решив применить другой метод.
На ней было платье с таким вырезом впереди, что он только пупка ее не видел. Когда она вставала, материал, атлас или что-то там другое, натягивался и грудь была видна лишь на одну треть. Зато когда она сидела напротив него, положив локти на стол и опершись подбородком на руки, платье было свободно, и при любом движении ему открывались ее соски. Она заметила, что он смотрит, а не смотреть он не мог, и улыбнулась.
— Вряд ли ты хочешь остаться без зубов, а? — спросил он.
— Кто же это сделает, позвольте поинтересоваться? — сказала она.
— Такие красивые зубки — и все к черту, а?
— Вот это да! Малышка Аль обиделся, потому что…
— Забудь про малышку Аля, девочка. И послушай меня для собственной же пользы. Умный понимает с полуслова.
— Я прямо трясусь от страха, — сказала она.
Внезапно желание у него пропало, но он поддался другой слабости.
— Перестань, слышишь? Я сижу здесь не по своей воле. Ты могла бы догадаться.
Она вонзилась в него взглядом.
— Тогда проваливай. Убирайся отсюда, дай мне повеселиться.
— Проваливай? Сию минуту. Ты что, спятила? Куда я уйду? Далеко мне придется пойти, если я смоюсь отсюда без приказания. Далеко. Да мне и не уйти. Как ты думаешь, что эта сволочь француз будет делать, если я двинусь к выходу? Думаешь, он меня выпустит? Как бы не так.
— Да? — улыбнулась Элен.
Что-то новое. Значит, Лис лезет к Элен, как Аль давно уже и предполагал. Но на это ему сейчас наплевать. Ему надо только, чтобы Элен вела себя прилично, иначе жди неприятностей от Эда.
— Мне велели, — сказал он, — и, нравится или не нравится это нам с тобой, я должен здесь сидеть.
— Понятно, — отозвалась она.
— И приказано смотреть, чтобы ты не раздвигала колени, девочка.
— Пошел ты! — разозлилась она. — Выпить-то, по крайней мере, можно?
— Нельзя. Ты уже сегодня один раз окосела.
— Хочешь потанцевать со мной? Должна же я веселиться, а не только стоять там и петь, теша похоть этих мерзавцев.
— Не хочу я с тобой танцевать, — отказался он. — Мне этого не приказывали.
— Боишься?
— Пусть так, — сказал он. — Хочешь убедить меня, что я боюсь? Боюсь, только оставь меня в покое.
Музыканты заиграли вступление к песне «Вся целиком» из ее репертуара. Она встала и медленно двинулась к эстраде, где размещался оркестр.
— Как, она говорит, ее зовут? — спросила Эмили Зигенфус.
— Элен Хольман, — ответил Дьюи Хартенстин.
— Хольман? Вот нахалка! — возмутилась Эмили.
— Почему? — спросил Вик Смит.
— Потому что это фамилия настоящей певицы. Либи Хольман. Правильно? Либи? Или Лиди. Нет, Либи. Да, Либи Хольман. У нее есть свои пластинки, — объясняла Эмили.
— У Элен столько же прав на эту фамилию, сколько и у Либи Хольман, — сказала Ирма Флиглер.
— Нет у нее таких прав, — возразила Эмили.
— Есть, — упорствовала Ирма. — Либи Хольман — тоже не настоящее имя.
— Да? — Удивилась Эмили. — А откуда ты знаешь, Ирма?
— У меня есть друзья в Цинциннати, штат Огайо. Вернее, у Люта. Лют!
— Что? — спросил Лют.
— Что нам рассказывали эти твои приятели из Цинциннати, штат Огайо, помнишь, у которых двое детей умерли от менингита…
— Менингит спинного мозга, — сказал Лют, который разговаривал с Уиллардом Доаном.
— Я знаю, — ответила Ирма. — Как их фамилия?
— Шульцы. Гарри Шульц. А что? Позвонить им и пригласить сюда или что?
— Очень остроумно. Как по-настоящему зовут эту певицу Либи Хольман?
— Чего же ты сразу меня не спросила? — сказал Лют.
— Хватит. Скажи как.
— Фред. Ее настоящая фамилия Фред, — ответил Лют.
— Уф! Никогда не скажет сразу, — заметила Ирма, — несет какую-то чушь, остановиться не может. Во всяком случае, эти приятели, Шульцы из Кливленда…
— Ты только что сказала, что они из Цинциннати, — возразила Эмили. — По-моему…
— Пусть из Цинциннати. Хорошо, из Цинциннати. Из города, в котором родилась эта Хольман. Одним словом, они из того же города, что и она, и они назвали нам ее настоящую фамилию.
— Фред, значит, — повторила Эмили. — Все равно не верю. И ничего вы этого не знаете. — Эмили пила уже четвертый бокал.
— А мне она нравится, — заметила Фрэнни Снайдер. — Я люблю слушать, как она поет.
— Любишь? — переспросила Эмили. — Сидишь здесь и утверждаешь, что тебе правится такой голос? Да ты с ума сошла, Фрэнни.
— И мне нравится, — вмешался Харви Зигенфус.
— А тебя кто спрашивает? — воззрилась на него Эмили Зигенфус.
— Никто. Я что, не могу высказать свое мнение?
— Не можешь. Кому оно нужно, твое мнение? Посмотрите на нее. Хочет петь — пусть поет, а если собирается отбивать чечетку, то пускай начинает. Пора на что-то решиться. Она похожа на танцовщицу в бурлеске.
— Откуда ты знаешь, как ведет себя танцовщица в бурлеске? — спросил Харви Зигенфус.
— Откуда я знаю? — переспросила его жена. — И ты меня еще спрашиваешь? Ты, Харви Зигенфус, меня об этом спрашиваешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Но в «Дилижансе» сделать это было трудно, ибо женщин тут полным-полно. Все танцзалы, ночные клубы, придорожные рестораны, магазины, церкви и даже публичные дома — все принадлежит женщинам. А хуже всего, вероятно, заведение вроде этого, где мужчины, напялив на себя обезьяний костюм и перерезав горло крахмальным воротничком, напиваются, не получая даже удовольствия от выпивки, потому что пили в присутствии женщин, отчего становилось совсем уж тошно. Раз есть оркестр, значит, женщины тут как тут, можете быть уверены. Женщины поют песни вроде: «Слышу ритм», «Три словечка», «Ты сведешь меня с ума», «Я думаю о милом», «Я так печальна, лишь по тебе тоскую, милый, по тебе, ах, что за радость тебе отдаться». «Отдаться, сука этакая!» — сказал Аль Греко и посмотрел через стол на Элен Хольман, которую он ненавидел сейчас в тысячу раз больше всех на свете. Весь вечер он исходил ненавистью. Сначала ему было ненавистно само поручение Эда Чарни: следить за Элен. Она превосходно знала, зачем он пожаловал, и вымещала на нем свою злость на то, что Эд остался дома с ребенком. И с женой. Элен, пожалуй, была единственным человеком, кто осмеливался открыто выражать свое презрение к Алю, и сегодня она измывалась больше обычного. «Ну и рождество у тебя», — заметила она. И пошло, пошло. Почему он не наладит себе жизнь? Что у него за роль? Да знает ли он, что он просто подпевала? Замечает он за собой странности? Какие странности? По-видимому, объяснила она, он гермафродит. И он был вынужден слушать эти бредни целых два часа без передышки, за исключением тех минут, когда она уходила петь. Но часов в десять — одиннадцать пыл ее остыл. Она перестала приставать к нему, решив применить другой метод.
На ней было платье с таким вырезом впереди, что он только пупка ее не видел. Когда она вставала, материал, атлас или что-то там другое, натягивался и грудь была видна лишь на одну треть. Зато когда она сидела напротив него, положив локти на стол и опершись подбородком на руки, платье было свободно, и при любом движении ему открывались ее соски. Она заметила, что он смотрит, а не смотреть он не мог, и улыбнулась.
— Вряд ли ты хочешь остаться без зубов, а? — спросил он.
— Кто же это сделает, позвольте поинтересоваться? — сказала она.
— Такие красивые зубки — и все к черту, а?
— Вот это да! Малышка Аль обиделся, потому что…
— Забудь про малышку Аля, девочка. И послушай меня для собственной же пользы. Умный понимает с полуслова.
— Я прямо трясусь от страха, — сказала она.
Внезапно желание у него пропало, но он поддался другой слабости.
— Перестань, слышишь? Я сижу здесь не по своей воле. Ты могла бы догадаться.
Она вонзилась в него взглядом.
— Тогда проваливай. Убирайся отсюда, дай мне повеселиться.
— Проваливай? Сию минуту. Ты что, спятила? Куда я уйду? Далеко мне придется пойти, если я смоюсь отсюда без приказания. Далеко. Да мне и не уйти. Как ты думаешь, что эта сволочь француз будет делать, если я двинусь к выходу? Думаешь, он меня выпустит? Как бы не так.
— Да? — улыбнулась Элен.
Что-то новое. Значит, Лис лезет к Элен, как Аль давно уже и предполагал. Но на это ему сейчас наплевать. Ему надо только, чтобы Элен вела себя прилично, иначе жди неприятностей от Эда.
— Мне велели, — сказал он, — и, нравится или не нравится это нам с тобой, я должен здесь сидеть.
— Понятно, — отозвалась она.
— И приказано смотреть, чтобы ты не раздвигала колени, девочка.
— Пошел ты! — разозлилась она. — Выпить-то, по крайней мере, можно?
— Нельзя. Ты уже сегодня один раз окосела.
— Хочешь потанцевать со мной? Должна же я веселиться, а не только стоять там и петь, теша похоть этих мерзавцев.
— Не хочу я с тобой танцевать, — отказался он. — Мне этого не приказывали.
— Боишься?
— Пусть так, — сказал он. — Хочешь убедить меня, что я боюсь? Боюсь, только оставь меня в покое.
Музыканты заиграли вступление к песне «Вся целиком» из ее репертуара. Она встала и медленно двинулась к эстраде, где размещался оркестр.
— Как, она говорит, ее зовут? — спросила Эмили Зигенфус.
— Элен Хольман, — ответил Дьюи Хартенстин.
— Хольман? Вот нахалка! — возмутилась Эмили.
— Почему? — спросил Вик Смит.
— Потому что это фамилия настоящей певицы. Либи Хольман. Правильно? Либи? Или Лиди. Нет, Либи. Да, Либи Хольман. У нее есть свои пластинки, — объясняла Эмили.
— У Элен столько же прав на эту фамилию, сколько и у Либи Хольман, — сказала Ирма Флиглер.
— Нет у нее таких прав, — возразила Эмили.
— Есть, — упорствовала Ирма. — Либи Хольман — тоже не настоящее имя.
— Да? — Удивилась Эмили. — А откуда ты знаешь, Ирма?
— У меня есть друзья в Цинциннати, штат Огайо. Вернее, у Люта. Лют!
— Что? — спросил Лют.
— Что нам рассказывали эти твои приятели из Цинциннати, штат Огайо, помнишь, у которых двое детей умерли от менингита…
— Менингит спинного мозга, — сказал Лют, который разговаривал с Уиллардом Доаном.
— Я знаю, — ответила Ирма. — Как их фамилия?
— Шульцы. Гарри Шульц. А что? Позвонить им и пригласить сюда или что?
— Очень остроумно. Как по-настоящему зовут эту певицу Либи Хольман?
— Чего же ты сразу меня не спросила? — сказал Лют.
— Хватит. Скажи как.
— Фред. Ее настоящая фамилия Фред, — ответил Лют.
— Уф! Никогда не скажет сразу, — заметила Ирма, — несет какую-то чушь, остановиться не может. Во всяком случае, эти приятели, Шульцы из Кливленда…
— Ты только что сказала, что они из Цинциннати, — возразила Эмили. — По-моему…
— Пусть из Цинциннати. Хорошо, из Цинциннати. Из города, в котором родилась эта Хольман. Одним словом, они из того же города, что и она, и они назвали нам ее настоящую фамилию.
— Фред, значит, — повторила Эмили. — Все равно не верю. И ничего вы этого не знаете. — Эмили пила уже четвертый бокал.
— А мне она нравится, — заметила Фрэнни Снайдер. — Я люблю слушать, как она поет.
— Любишь? — переспросила Эмили. — Сидишь здесь и утверждаешь, что тебе правится такой голос? Да ты с ума сошла, Фрэнни.
— И мне нравится, — вмешался Харви Зигенфус.
— А тебя кто спрашивает? — воззрилась на него Эмили Зигенфус.
— Никто. Я что, не могу высказать свое мнение?
— Не можешь. Кому оно нужно, твое мнение? Посмотрите на нее. Хочет петь — пусть поет, а если собирается отбивать чечетку, то пускай начинает. Пора на что-то решиться. Она похожа на танцовщицу в бурлеске.
— Откуда ты знаешь, как ведет себя танцовщица в бурлеске? — спросил Харви Зигенфус.
— Откуда я знаю? — переспросила его жена. — И ты меня еще спрашиваешь? Ты, Харви Зигенфус, меня об этом спрашиваешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62