«Язык приоритетов — вот религия социализма!»
Адель вынула кассету и спросила обиженно и тихо:
— Где взял? Морган молчал. Адель сказала:
— Ты предаешь дело своего отца. Ты хочешь, чтобы мы вернулись в старые недобрые времена прежней Лейбористской партии, когда профсоюзы держали нас в заложниках, а на улицах копились мусор и трупы?
Морган не знал, о чем это она. Что такое немного мусора на улицах в сравнении с возвышенными идеями, о которых прежде говорили мистер Беван и его товарищ Беверидж?
Когда Адель вышла из комнаты, прихватив с собой кассету, Морган бросился на кровать, упиваясь жалостью к себе. Он теперь что-то вроде мученика за левое дело, думал он, и страдает за политические убеждения. И плевать, что не купят кроссовки «Найк"; если уж на то пошло, он готов ходить в школу босиком, как дети Викторианской эпохи, пока рабочее движение не отвоевало для них обувь.
Эстель слышала крики из комнаты Моргана, что-то о «народе» и «средствах производства». Морган становится просто мужланом, подумала она. Он понятия не имеет, кто выступил в программе «Большой брат», а кто лидирует в чартах MTV. Морган — бирюк-одиночка. Эстель услышала, как плачет мать, и ей вдруг захотелось броситься к ней и сказать, чтобы отдохнула, перестала делать карьеру хотя бы несколько дней.
Эстель не желала делать карьеру. Может, она и поработает несколько лет — до первого ребенка, — но работа будет такая, чтобы после службы уходить домой и ни о чем больше не думать. Станет, например, водопроводчиком или маляром-декоратором — говорят, они сейчас в дефиците. Эстель считала, что карьера делает женщину несчастной. У нее была возможность в этом убедиться. У карьеристок никогда ни на что не хватает толком времени. Ее мать называла это многозадачностью, но это только и значит, что бегаешь по пяти делам разом, а потом спохватишься и заорешь, что опаздываешь на совещание.
Карьера — это когда детям отвечаешь: «Только не сейчас». И порой плачешь — когда не можешь найти свое дурацкое портмоне и ключи. Эстель не обмануть полуфабрикатным хлебом, который мама иногда печет в духовке. Ну да, когда печется, пахнет приятно, но он ведь не настоящий, не домашний.
Конечно, у отца карьера еще хуже. Из-за нее Эстель стала арестантом. Она как принцесса в башне, разве что волосы не длинные, потому что мама говорит, что короткие волосы с утра быстрее прибирать. Папа притворяется, что ему интересны ее занятия, но Эстель понимает, что он слушает ее лишь вполуха. А ей так хочется быть самым главным человеком в его жизни. Но когда она сказала ему об этом, он ответил:
— Все мы чем-то жертвуем, Эстель.
Глава тринадцатая
В то утро Александр Макферсон созвал совещание, чтобы обсудить управление кризисной ситуацией, которую пресса уже окрестила «Нога Барри». Присутствовали: Макферсон, заместитель премьер-министра Рон Филлпот, министр финансов Малкольм Блэк, Дэвид Самуэльсон, глава службы МИ-5 сэр Найэлл Конлон и личный врач Адель, Люсинда Фридман.
Доктор Фридман прилетела в аэропорт лондонского Сити буквально за час до начала совещания. Александр послал личный самолет, чтобы доставить ее со Скироса — греческого острова, который по удачному совпадению является базой НАТО. По глубокому убеждению Макферсона, последние три дня Адель публично теряла рассудок. Даже одевалась ненормально. В то утро она надела, по его словам, хренов клоунский костюм, черт побери. Осталось только снарядить ей автомобильчик со стреляющей выхлопной трубой, и можно смело устраиваться в Московский цирк.
Прибыв в Номер Десять, доктор Фридман поднялась в спальню Адель и обнаружила ее в постели — в
позе эмбриона, с руками, прижатыми к ушам. Она быстро выяснила, что Адель прекратила принимать лекарство, а голоса пророчат Эдди крах.
— За всем стоит Малкольм Блэк, — объяснила Адель.
Малкольм, по ее мнению, излучает сообщения через степу, разделяющую дома Номер Десять и Номер Одиннадцать. Он наделен демонической силой и в ответе за наводнения, железнодорожные крушения и вспышка ящура, которая свирепствует в стране в последние годы. Понимает ли Люсинда. что Эдди — новый Мессия? Он подкован гораздо лучше Иисуса, воинственно заявила Адель. И Эдди не дал бы себя распять, не закончив свои дела на земле! Он бы как-нибудь достиг договоренности с Пилатом — как сумел все уладить с либеральными демократами.
Когда доктор Фридман заметила, что, по ее мнению, министр финансов до сих пор прекрасно удерживал инфляцию на низком уровне, Адель прошептала:
— Неужели вы не понимаете, Люсинда, что этот коварный человек взращивает в нас ложное чувство безопасности. Но когда вы опять с ним встретитесь, загляните в его глаза, и вы увидите в них адское пламя.
Доктор Фридман устало спросила:
— Вы утверждаете, что Малкольм Блэк — дьявол, Адель? Должна ли я также поискать рога и раздвоенные копыта?
Адель рассмеялась:
— Мы живем в эпоху постмодернизма, Люсинда. Дьявол — в деталях, а Малкольм Блэк одержим деталями.
Доктор Фридман слишком хорошо знала подобный религиозный бред. Она считала, что представители ее профессии должны благодарить официальные религии за то, что те регулярно снабжают врачей душевнобольными клиентами.
Она заставила Адель проглотить большую дозу нового психотропного средства. Прежде чем выйти, она спросила:
— А Эдди знает, что он новый Мессия?
— Неужто иначе я бы вышла за него замуж? — сердито отозвалась Адель.
Люсинда спустилась на первый этаж и присоединилась к совещанию. Она сообщила вельможной компании за столом, что Адель пережила приступ психоза, но ей назначен новый курс лечения и через неделю-другую Адель более-менее вернется в норму.
— Более-менее? — удивился Дэвид Самуэльсон.
— Она может серьезно набрать вес, — объяснила Люсинда. — Это один из побочных эффектов.
— Насколько серьезно? — попытался уточнить Самуэльсон,
— Были случаи, когда пациента за короткий срок раздувало до ста пятидесяти килограммов.
— Эду вполне сгодилась бы жена-толстуха. Средняя женщина в Великобритании носит сорок восьмой размер.
Рон Филлпот сморщил задиристое лицо:
— Она же будет путаться у нас под ногами, пока лекарство не подействует. Ее нельзя пускать на похороны ноги, разве не так?
Филлпот льстил себе, считая себя прагматиком.
— Не волнуйтесь, — пробормотал сэр Найэлл Конлон. — Ногу Барри я беру на себя.
Малкольм Блэк, понимавший, что молчание — золото, ничего не сказал. Зато Люсинда сказала:
— Она проспит несколько часов, но, когда проснется, кто-то должен быть рядом с ней. У нее есть друзья?
— Им нельзя доверять, — буркнул Александр Макферсон. — А Венди в больнице с чертовым Барри.
Люсинда вздохнула:
— Н-да, а я-то было настроилась на отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Адель вынула кассету и спросила обиженно и тихо:
— Где взял? Морган молчал. Адель сказала:
— Ты предаешь дело своего отца. Ты хочешь, чтобы мы вернулись в старые недобрые времена прежней Лейбористской партии, когда профсоюзы держали нас в заложниках, а на улицах копились мусор и трупы?
Морган не знал, о чем это она. Что такое немного мусора на улицах в сравнении с возвышенными идеями, о которых прежде говорили мистер Беван и его товарищ Беверидж?
Когда Адель вышла из комнаты, прихватив с собой кассету, Морган бросился на кровать, упиваясь жалостью к себе. Он теперь что-то вроде мученика за левое дело, думал он, и страдает за политические убеждения. И плевать, что не купят кроссовки «Найк"; если уж на то пошло, он готов ходить в школу босиком, как дети Викторианской эпохи, пока рабочее движение не отвоевало для них обувь.
Эстель слышала крики из комнаты Моргана, что-то о «народе» и «средствах производства». Морган становится просто мужланом, подумала она. Он понятия не имеет, кто выступил в программе «Большой брат», а кто лидирует в чартах MTV. Морган — бирюк-одиночка. Эстель услышала, как плачет мать, и ей вдруг захотелось броситься к ней и сказать, чтобы отдохнула, перестала делать карьеру хотя бы несколько дней.
Эстель не желала делать карьеру. Может, она и поработает несколько лет — до первого ребенка, — но работа будет такая, чтобы после службы уходить домой и ни о чем больше не думать. Станет, например, водопроводчиком или маляром-декоратором — говорят, они сейчас в дефиците. Эстель считала, что карьера делает женщину несчастной. У нее была возможность в этом убедиться. У карьеристок никогда ни на что не хватает толком времени. Ее мать называла это многозадачностью, но это только и значит, что бегаешь по пяти делам разом, а потом спохватишься и заорешь, что опаздываешь на совещание.
Карьера — это когда детям отвечаешь: «Только не сейчас». И порой плачешь — когда не можешь найти свое дурацкое портмоне и ключи. Эстель не обмануть полуфабрикатным хлебом, который мама иногда печет в духовке. Ну да, когда печется, пахнет приятно, но он ведь не настоящий, не домашний.
Конечно, у отца карьера еще хуже. Из-за нее Эстель стала арестантом. Она как принцесса в башне, разве что волосы не длинные, потому что мама говорит, что короткие волосы с утра быстрее прибирать. Папа притворяется, что ему интересны ее занятия, но Эстель понимает, что он слушает ее лишь вполуха. А ей так хочется быть самым главным человеком в его жизни. Но когда она сказала ему об этом, он ответил:
— Все мы чем-то жертвуем, Эстель.
Глава тринадцатая
В то утро Александр Макферсон созвал совещание, чтобы обсудить управление кризисной ситуацией, которую пресса уже окрестила «Нога Барри». Присутствовали: Макферсон, заместитель премьер-министра Рон Филлпот, министр финансов Малкольм Блэк, Дэвид Самуэльсон, глава службы МИ-5 сэр Найэлл Конлон и личный врач Адель, Люсинда Фридман.
Доктор Фридман прилетела в аэропорт лондонского Сити буквально за час до начала совещания. Александр послал личный самолет, чтобы доставить ее со Скироса — греческого острова, который по удачному совпадению является базой НАТО. По глубокому убеждению Макферсона, последние три дня Адель публично теряла рассудок. Даже одевалась ненормально. В то утро она надела, по его словам, хренов клоунский костюм, черт побери. Осталось только снарядить ей автомобильчик со стреляющей выхлопной трубой, и можно смело устраиваться в Московский цирк.
Прибыв в Номер Десять, доктор Фридман поднялась в спальню Адель и обнаружила ее в постели — в
позе эмбриона, с руками, прижатыми к ушам. Она быстро выяснила, что Адель прекратила принимать лекарство, а голоса пророчат Эдди крах.
— За всем стоит Малкольм Блэк, — объяснила Адель.
Малкольм, по ее мнению, излучает сообщения через степу, разделяющую дома Номер Десять и Номер Одиннадцать. Он наделен демонической силой и в ответе за наводнения, железнодорожные крушения и вспышка ящура, которая свирепствует в стране в последние годы. Понимает ли Люсинда. что Эдди — новый Мессия? Он подкован гораздо лучше Иисуса, воинственно заявила Адель. И Эдди не дал бы себя распять, не закончив свои дела на земле! Он бы как-нибудь достиг договоренности с Пилатом — как сумел все уладить с либеральными демократами.
Когда доктор Фридман заметила, что, по ее мнению, министр финансов до сих пор прекрасно удерживал инфляцию на низком уровне, Адель прошептала:
— Неужели вы не понимаете, Люсинда, что этот коварный человек взращивает в нас ложное чувство безопасности. Но когда вы опять с ним встретитесь, загляните в его глаза, и вы увидите в них адское пламя.
Доктор Фридман устало спросила:
— Вы утверждаете, что Малкольм Блэк — дьявол, Адель? Должна ли я также поискать рога и раздвоенные копыта?
Адель рассмеялась:
— Мы живем в эпоху постмодернизма, Люсинда. Дьявол — в деталях, а Малкольм Блэк одержим деталями.
Доктор Фридман слишком хорошо знала подобный религиозный бред. Она считала, что представители ее профессии должны благодарить официальные религии за то, что те регулярно снабжают врачей душевнобольными клиентами.
Она заставила Адель проглотить большую дозу нового психотропного средства. Прежде чем выйти, она спросила:
— А Эдди знает, что он новый Мессия?
— Неужто иначе я бы вышла за него замуж? — сердито отозвалась Адель.
Люсинда спустилась на первый этаж и присоединилась к совещанию. Она сообщила вельможной компании за столом, что Адель пережила приступ психоза, но ей назначен новый курс лечения и через неделю-другую Адель более-менее вернется в норму.
— Более-менее? — удивился Дэвид Самуэльсон.
— Она может серьезно набрать вес, — объяснила Люсинда. — Это один из побочных эффектов.
— Насколько серьезно? — попытался уточнить Самуэльсон,
— Были случаи, когда пациента за короткий срок раздувало до ста пятидесяти килограммов.
— Эду вполне сгодилась бы жена-толстуха. Средняя женщина в Великобритании носит сорок восьмой размер.
Рон Филлпот сморщил задиристое лицо:
— Она же будет путаться у нас под ногами, пока лекарство не подействует. Ее нельзя пускать на похороны ноги, разве не так?
Филлпот льстил себе, считая себя прагматиком.
— Не волнуйтесь, — пробормотал сэр Найэлл Конлон. — Ногу Барри я беру на себя.
Малкольм Блэк, понимавший, что молчание — золото, ничего не сказал. Зато Люсинда сказала:
— Она проспит несколько часов, но, когда проснется, кто-то должен быть рядом с ней. У нее есть друзья?
— Им нельзя доверять, — буркнул Александр Макферсон. — А Венди в больнице с чертовым Барри.
Люсинда вздохнула:
— Н-да, а я-то было настроилась на отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60