Сними это.
Я помедлила, надеясь, что мама придет мне на помощь, но она сидела спокойно, и только лицо ее выражало страдание.
– Сними это, я сказал! – приказал папа.
Я повиновалась, опустив взгляд. Когда я подняла глаза, то увидела, как довольна Эмили.
– В следующий раз будь более внимательной и осторожной, – сказал папа.
– Но, папа…
И не успела я продолжить, как он поднял руку.
– Я не хочу больше слышать о случившемся. Я достаточно наслушался от твоей мамы, Эмили…
Эмили улыбнулась, ее лицо светилось; она заглянула в Библию.
– Господь – мой пастырь, – начала она. Я не слышала, что она читает. Я сидела, и мое сердце было холодным, как камень. Слезы потоками стекали по щекам и капали с подбородка, но я не вытирала их. Даже, если бы папа заметил, ему было бы все равно. Как только Эмили закончила чтение, он принялся за еду. Мама начала пересказывать очередные сплетни, услышанные за ланчем. Папа, казалось, слушал, периодически кивая, и даже засмеялся над одним из моментов. Мне уже казалось все, что со мной случилось, произошло не сегодня, а много лет назад. Я попробовала съесть что-нибудь, и может папа перестал бы сердиться, но еда застревала у меня в горле, я даже подавилась, и мне пришлось выпить воды.
Обед благополучно закончился. Я пошла к Евгении как и обещала, но она уже спала. Я посидела немного возле кровати и видела, как ей тяжело дышать. Один раз она застонала, но ее глаза не открылись. В конце концов я оставила ее и поднялась в свою комнату, опустошенная событиями одного из самых ужасных дней в моей жизни.
Когда я зашла в свою комнату, я подошла к окну, чтобы взглянуть на лужайки, но ночь была слишком темной. Небо было затянуто облаками. Вдали вспыхнула молния, и затем первые упавшие капли дождя потекли по стеклу как слезы. Я забралась в постель. Немного погодя после того, как я потушила свет и закрыла глаза, я услышала, что дверь открылась, и на пороге комнаты появилась Эмили.
– Молись о прощении, – сказала она.
– Что? – я мгновенно села. – Ты хочешь, чтобы я молила о прощении после того, что ты сделала? Ты одна должна просить о прощении. Ты страшный человек! Зачем ты это сделала? Зачем?
– Я ничего тебе не делала. Всевышний наказал тебя за твои греховные поступки. Думаешь, что может произойти то, чего Бог не хочет? Я говорила тебе, что ты проклята. Ты – гнилое яблоко, которое портит все остальные яблоки. Пока ты не покаешься, ты будешь страдать и никогда не будешь прощена, – добавила она.
– Я не грешница и не гнилое яблоко! Это все ты! – она закрыла дверь за собой, но я продолжала выкрикивать:
– Ты! Ты!
Я уткнулась в ладони и рыдала, пока слезы не иссякли. Потом я уронила голову на подушку. Лежа в темноте, я не ощущала себя. Я так и слышала отрывистый режущий голос Эмили: «Ты рождена быть злом, проклятьем». Я закрыла глаза и постаралась заглушить этот голос, но в моем воображении она продолжала бубнить, и ее слова оставили глубокий след в моей душе.
А если она права? Почему Бог позволяет ей наказывать меня, спрашивала себя я. Не может быть, чтобы она была права. Почему Бог хочет, чтобы Евгения, такая добрая и милая, страдала? Нет, это работа дьявола, а не Господа.
Но почему Бог позволяет дьяволу это делать?
Нас всех подвергают испытанию, решила я. Где-то глубоко в душе, интуитивно, я чувствовала, что самое большое испытание еще впереди. Оно всегда было здесь, нависшее над Мидоуз как темное облако, которое обошли все ветра и молитвы. Оно парило в воздухе, ожидая своего часа. А потом оно прольется на нас дождем горя, и капли этого дождя навсегда охладят мое сердце.
Глава 7
Удары судьбы
На следующий день я проснулась от жутких спазмов в животе. В довершение ко всему наступил этот суровый период. В этот раз было так больно, что я была вся в слезах. Мои крики заставили маму броситься к моей двери. Она уже спускалась завтракать. Когда я сообщила ей, что со мной, она засуетилась. Как обычно, мама послала Лоуэлу присмотреть за мной. Лоуэла попробовала помочь мне одеться и отправить в школу, но боли были так ужасны, что я не могла и шагу ступить. Я осталась в кровати на весь день и большую часть следующего. На другой день, утром, прежде чем уйти в школу, Эмили появилась в дверях моей комнаты, чтобы вновь запомнить мне о моей мнимой греховности, заявив, что я должна задуматься, почему мои боли в животе усиливаются с каждым разом. Я притворилась, что не слышу ее и не вижу. Я не взглянула в ее сторону и не проронила ни звука в ответ. Но я не могла не задать себе вопрос, почему она не чувствует себя так ужасно в свой период. Казалось, что с ней этого вообще не происходит.
Несмотря на боль, я считала этот период благом, за то, что он позволил на время оттянуть выход в мир с остриженной головой. Каждый раз, когда я хотела одеться и все-таки выйти на улицу, я чувствовала, что боль в животе усиливается.
Носить капор или покрывать голову платком – это только отодвинуть неизбежность: шокированные неожиданностью лица девчонок, ухмылки и смех мальчишек.
Однако вечером второго дня мама послала за мной Лоуэлу, чтобы та привела меня обедать в столовую, в основном из-за боязни разозлить папу.
– Капитан сказал привести тебя вниз прямо сейчас, дорогая. Он задерживает обед до твоего прихода. Я не удивлюсь, если он придет сюда и сам приведет тебя в столовую, если ты не придешь, – сказала Лоуэла. – Он только что возмущался и говорил, что в доме уже есть один ребенок-инвалид, и он не потерпит второго.
Лоуэла вытащила мою одежду из шкафа и подняла меня. Когда я спустилась вниз, я застала маму плачущей. Лицо папы было красным, и он сидел, подергивая себя за кончики усов, как это обычно происходило, когда он был сильно раздражен.
– Так-то лучше, – сказал он, когда я села за стол. – Ну, начнем.
После, казалось, бесконечного чтения Эмили, мы приступили к еде в полной тишине. Мама явно была не в настроении болтать о своих друзьях и их жизни. Единственные звуки исходили от папы, пережевывающего мясо, от звякания столового серебра и фарфора. Неожиданно папа перестал жевать и повернулся ко мне, будто что-то вспомнил. Он указал на меня пальцем и сказал:
– Завтра ты встанешь и пойдешь в школу, Лилиан. Понятно? Я не желаю, чтобы в доме был еще один ребенок, связанный по рукам и ногам. Особенно ты, здоровая и сильная, и у тебя всего лишь обычные женские проблемы. Слышишь?
Я начала говорить, заикаясь и стараясь спрятать свои глаза от его строгого взгляда, но в конце концов просто кивнула и смиренно ответила:
– Да, папа.
– Достаточно того, что люди говорят о нашей семье: то одна дочь болеет, то другая…
Папа взглянул на маму:
– Если бы у меня был сын…
Мама начала шмыгать носом.
– Прекрати это за столом, – резко сказал папа. Он принялся было за еду, но продолжил свою речь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я помедлила, надеясь, что мама придет мне на помощь, но она сидела спокойно, и только лицо ее выражало страдание.
– Сними это, я сказал! – приказал папа.
Я повиновалась, опустив взгляд. Когда я подняла глаза, то увидела, как довольна Эмили.
– В следующий раз будь более внимательной и осторожной, – сказал папа.
– Но, папа…
И не успела я продолжить, как он поднял руку.
– Я не хочу больше слышать о случившемся. Я достаточно наслушался от твоей мамы, Эмили…
Эмили улыбнулась, ее лицо светилось; она заглянула в Библию.
– Господь – мой пастырь, – начала она. Я не слышала, что она читает. Я сидела, и мое сердце было холодным, как камень. Слезы потоками стекали по щекам и капали с подбородка, но я не вытирала их. Даже, если бы папа заметил, ему было бы все равно. Как только Эмили закончила чтение, он принялся за еду. Мама начала пересказывать очередные сплетни, услышанные за ланчем. Папа, казалось, слушал, периодически кивая, и даже засмеялся над одним из моментов. Мне уже казалось все, что со мной случилось, произошло не сегодня, а много лет назад. Я попробовала съесть что-нибудь, и может папа перестал бы сердиться, но еда застревала у меня в горле, я даже подавилась, и мне пришлось выпить воды.
Обед благополучно закончился. Я пошла к Евгении как и обещала, но она уже спала. Я посидела немного возле кровати и видела, как ей тяжело дышать. Один раз она застонала, но ее глаза не открылись. В конце концов я оставила ее и поднялась в свою комнату, опустошенная событиями одного из самых ужасных дней в моей жизни.
Когда я зашла в свою комнату, я подошла к окну, чтобы взглянуть на лужайки, но ночь была слишком темной. Небо было затянуто облаками. Вдали вспыхнула молния, и затем первые упавшие капли дождя потекли по стеклу как слезы. Я забралась в постель. Немного погодя после того, как я потушила свет и закрыла глаза, я услышала, что дверь открылась, и на пороге комнаты появилась Эмили.
– Молись о прощении, – сказала она.
– Что? – я мгновенно села. – Ты хочешь, чтобы я молила о прощении после того, что ты сделала? Ты одна должна просить о прощении. Ты страшный человек! Зачем ты это сделала? Зачем?
– Я ничего тебе не делала. Всевышний наказал тебя за твои греховные поступки. Думаешь, что может произойти то, чего Бог не хочет? Я говорила тебе, что ты проклята. Ты – гнилое яблоко, которое портит все остальные яблоки. Пока ты не покаешься, ты будешь страдать и никогда не будешь прощена, – добавила она.
– Я не грешница и не гнилое яблоко! Это все ты! – она закрыла дверь за собой, но я продолжала выкрикивать:
– Ты! Ты!
Я уткнулась в ладони и рыдала, пока слезы не иссякли. Потом я уронила голову на подушку. Лежа в темноте, я не ощущала себя. Я так и слышала отрывистый режущий голос Эмили: «Ты рождена быть злом, проклятьем». Я закрыла глаза и постаралась заглушить этот голос, но в моем воображении она продолжала бубнить, и ее слова оставили глубокий след в моей душе.
А если она права? Почему Бог позволяет ей наказывать меня, спрашивала себя я. Не может быть, чтобы она была права. Почему Бог хочет, чтобы Евгения, такая добрая и милая, страдала? Нет, это работа дьявола, а не Господа.
Но почему Бог позволяет дьяволу это делать?
Нас всех подвергают испытанию, решила я. Где-то глубоко в душе, интуитивно, я чувствовала, что самое большое испытание еще впереди. Оно всегда было здесь, нависшее над Мидоуз как темное облако, которое обошли все ветра и молитвы. Оно парило в воздухе, ожидая своего часа. А потом оно прольется на нас дождем горя, и капли этого дождя навсегда охладят мое сердце.
Глава 7
Удары судьбы
На следующий день я проснулась от жутких спазмов в животе. В довершение ко всему наступил этот суровый период. В этот раз было так больно, что я была вся в слезах. Мои крики заставили маму броситься к моей двери. Она уже спускалась завтракать. Когда я сообщила ей, что со мной, она засуетилась. Как обычно, мама послала Лоуэлу присмотреть за мной. Лоуэла попробовала помочь мне одеться и отправить в школу, но боли были так ужасны, что я не могла и шагу ступить. Я осталась в кровати на весь день и большую часть следующего. На другой день, утром, прежде чем уйти в школу, Эмили появилась в дверях моей комнаты, чтобы вновь запомнить мне о моей мнимой греховности, заявив, что я должна задуматься, почему мои боли в животе усиливаются с каждым разом. Я притворилась, что не слышу ее и не вижу. Я не взглянула в ее сторону и не проронила ни звука в ответ. Но я не могла не задать себе вопрос, почему она не чувствует себя так ужасно в свой период. Казалось, что с ней этого вообще не происходит.
Несмотря на боль, я считала этот период благом, за то, что он позволил на время оттянуть выход в мир с остриженной головой. Каждый раз, когда я хотела одеться и все-таки выйти на улицу, я чувствовала, что боль в животе усиливается.
Носить капор или покрывать голову платком – это только отодвинуть неизбежность: шокированные неожиданностью лица девчонок, ухмылки и смех мальчишек.
Однако вечером второго дня мама послала за мной Лоуэлу, чтобы та привела меня обедать в столовую, в основном из-за боязни разозлить папу.
– Капитан сказал привести тебя вниз прямо сейчас, дорогая. Он задерживает обед до твоего прихода. Я не удивлюсь, если он придет сюда и сам приведет тебя в столовую, если ты не придешь, – сказала Лоуэла. – Он только что возмущался и говорил, что в доме уже есть один ребенок-инвалид, и он не потерпит второго.
Лоуэла вытащила мою одежду из шкафа и подняла меня. Когда я спустилась вниз, я застала маму плачущей. Лицо папы было красным, и он сидел, подергивая себя за кончики усов, как это обычно происходило, когда он был сильно раздражен.
– Так-то лучше, – сказал он, когда я села за стол. – Ну, начнем.
После, казалось, бесконечного чтения Эмили, мы приступили к еде в полной тишине. Мама явно была не в настроении болтать о своих друзьях и их жизни. Единственные звуки исходили от папы, пережевывающего мясо, от звякания столового серебра и фарфора. Неожиданно папа перестал жевать и повернулся ко мне, будто что-то вспомнил. Он указал на меня пальцем и сказал:
– Завтра ты встанешь и пойдешь в школу, Лилиан. Понятно? Я не желаю, чтобы в доме был еще один ребенок, связанный по рукам и ногам. Особенно ты, здоровая и сильная, и у тебя всего лишь обычные женские проблемы. Слышишь?
Я начала говорить, заикаясь и стараясь спрятать свои глаза от его строгого взгляда, но в конце концов просто кивнула и смиренно ответила:
– Да, папа.
– Достаточно того, что люди говорят о нашей семье: то одна дочь болеет, то другая…
Папа взглянул на маму:
– Если бы у меня был сын…
Мама начала шмыгать носом.
– Прекрати это за столом, – резко сказал папа. Он принялся было за еду, но продолжил свою речь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91