Она будет приносить тебе еду и удовлетворять твои нужды как телесные, так и духовные.
Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.
– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?
– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.
Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.
– Только когда Эмили убедится, что все в порядке, она придет к тебе и отведет в комнату Джорджии. Ты побудешь там полчаса и вернешься в свою комнату. Когда Эмили скажет, что твое время вышло, ты должна послушаться ее, иначе… она больше тебя никуда не поведет, – раздраженно объявил он.
– И я не выйду на улицу, чтобы увидеть солнечный свет и побыть на свежем воздухе? – спросила я. Даже былинке нужен солнечный свет и свежий воздух, думала я, но не рискнула об этом говорить, а то Эмили уж точно бы ответила, что былинка не грешница.
– Нет, черт возьми, – ответил папа, багровея. – Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся сделать? Мы стараемся сохранить доброе имя нашей семьи. Если кто-нибудь увидит тебя с таким животом, пойдут разные толки и сплетни, и все в стране узнают о нашем позоре. Сиди тут, возле своего окна тебе будет достаточно солнечного света и свежего воздуха, поняла?
– А как же Вера и Тотти? – мягко спросила я. – Я смогу их видеть?
– Нет, – твердо заявил папа.
– Они удивятся, почему меня нет, – пробормотала я.
– Я об этом позабочусь. Не волнуйся об этом. – Он указал на меня пальцем. – Ты должна слушаться свою сестру, выполнять ее приказания и делать то, что я тебе сказал, а когда все закончится, ты вновь будешь с нами. – Он замешкался и, немного смягчившись, продолжил: – Ты сможешь даже вернуться в школу. Но, – быстро добавил он, – только если будешь вести себя достойно. И для того, чтобы ты не превратилась в идиотку, я принесу тебе свои записи, над которыми тебе нужно будет трудиться время от времени, также ты сможешь читать книги и заниматься вышиванием. Я буду заходить к тебе, когда у меня будет время.
– Я сейчас принесу тебе завтрак, – сказала Эмили своим высокомерным ненавистным тоном и вышла вслед за папой. Я услышала, как она вставила ключ в дверь, и замок с треском закрылся.
Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
Каким милым теперь выглядел мир, когда он стал недоступным. Лес был расцвечен красками осени, полоски оранжевого перемешались с пятнами коричневого и желтого. Поля покрылись серо-коричневой порослью. Маленькие пухлые облачка никогда не были такими белоснежными, а небо – таким синим. Птицы… птицы, казалось были всюду, демонстрируя свою свободу и любовь к полету. Как мучительно видеть их и не слышать их пения.
Я вздохнула и отошла от окна. Моя комната, превращенная в тюремную камеру, стала маленькой. Стены как-будто стали массивнее, а углы – темнее. Казалось, даже потолок опустился ниже. Я испугался, что он будет опускаться ниже день за днем, пока не раздавит меня в моем одиночестве. Я закрыла глаза и постаралась об этом не думать. Эмили принесла мне завтрак. Поставив поднос на ночной столик, она встала сзади, подняв плечи, сузив глаза и поджав губы. Меня тошнило от ее одутловатой бледности. Я боялась, что от заключения в этих четырех стенах у меня скоро будет такой же мертвенно бледный цвет лица.
– Я не хочу есть, – объявила я, взглянув на еду, особенно на жидкую кашу и подсушенный хлеб.
– Я попросила Веру приготовить это специально для тебя, – проговорила она, указывая на горячую кашу. – Ты будешь есть ее и съешь всю. Несмотря на твой грех, твою беременность, нужно подумать о ребенке. Что с тобой будет после – меня не интересует, а сейчас, пока я несу ответственность за это, ты будешь хорошо питаться. Ешь, – приказала она, как будто я была ее куклой.
Но слова Эмили заставили задуматься. Зачем наказывать своего будущего ребенка? Зачем обременять еще неродившегося ребенка грехами его родителей. Я машинально ела под присмотром Эмили.
– Я знаю, что тебе все известно, – сказала я, покончив с завтраком, – Не Нильс отец моего ребенка. Уверена, что ты знаешь, как на самом деле ужасна эта правда.
Эмили уставилась на меня, не говоря ни слова, но в конце концов все-таки кивнула.
– Тем более тебе следует прислушиваться ко мне и повиноваться. Я не знаю почему это так, но через тебя дьявол вторгается в наши жизни. Мы обязаны навечно запереть его с тобой вместе, чтобы он больше не смог одержать победу в этом доме. Помолись и подумай над своим плачевным положением, – сказала Эмили. Затем она взяла поднос с пустыми тарелками и вышла из моей комнаты, заперев за собой дверь.
Начался день моего нового тюремного наказания. Я оглядела свою маленькую комнату, которая становится теперь моим миром на долгие месяцы. Со временем я буду знать каждую трещинку в стене, каждое пятнышко на полу. Под надзором Эмили я буду чистить и полировать, а потом снова мыть и натирать, каждый дюйм мебели, пола и стен моей комнаты. Папа, как и обещал, каждые несколько дней присылал мне бухгалтерскую работу, а Эмили с недовольным видом приносила мне книги для чтения по распоряжению папы. Я вышивала и даже сделала несколько работ, которые украсили голые стены моей комнаты.
Но больше всего меня интересовали изменения собственного тела, которые я наблюдала, стоя перед зеркалом в ванной. Грудь стала больше, а соски увеличились и потемнели. На моей груди образовались крошечные голубоватые кровеносные сосуды, и когда я пробегала по ним подушечками пальцев, то испытывала какое-то новое, незнакомое мне ощущение полноты того, что развивалось внутри. Утренние недомогания продолжались до третьего месяца и затем неожиданно прекратились.
Однажды утром меня разбудило безумное чувство голода. Я едва дождалась Эмили, которая должна была принести мне поднос, и когда она пришла, я проглотила все в одно мгновение и попросила ее принести добавки.
– Еще? – резко спросила она. – Не думаешь ли ты, что я буду бегать вверх вниз по лестнице, чтобы удовлетворять каждый твой каприз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Он подошел ближе, ожидая, что я буду протестовать, но мой язык словно прилип.
– Я не хочу слышать ни жалоб, ни стонов, ни слез, ни ударов в дверь или криков из окон, слышишь? Если ты ослушаешься, я отведу тебя на чердак и прикую цепью к стене, пока не родится ребенок. Так и будет, – твердо пригрозил он. – Поняла?
– А как же мама, – спросила я. – Я хочу видеть ее каждый день, и она захочет видеться со мной.
Папа нахмурился, задумавшись на мгновение.
– Только когда Эмили убедится, что все в порядке, она придет к тебе и отведет в комнату Джорджии. Ты побудешь там полчаса и вернешься в свою комнату. Когда Эмили скажет, что твое время вышло, ты должна послушаться ее, иначе… она больше тебя никуда не поведет, – раздраженно объявил он.
– И я не выйду на улицу, чтобы увидеть солнечный свет и побыть на свежем воздухе? – спросила я. Даже былинке нужен солнечный свет и свежий воздух, думала я, но не рискнула об этом говорить, а то Эмили уж точно бы ответила, что былинка не грешница.
– Нет, черт возьми, – ответил папа, багровея. – Ты что, не понимаешь, что мы пытаемся сделать? Мы стараемся сохранить доброе имя нашей семьи. Если кто-нибудь увидит тебя с таким животом, пойдут разные толки и сплетни, и все в стране узнают о нашем позоре. Сиди тут, возле своего окна тебе будет достаточно солнечного света и свежего воздуха, поняла?
– А как же Вера и Тотти? – мягко спросила я. – Я смогу их видеть?
– Нет, – твердо заявил папа.
– Они удивятся, почему меня нет, – пробормотала я.
– Я об этом позабочусь. Не волнуйся об этом. – Он указал на меня пальцем. – Ты должна слушаться свою сестру, выполнять ее приказания и делать то, что я тебе сказал, а когда все закончится, ты вновь будешь с нами. – Он замешкался и, немного смягчившись, продолжил: – Ты сможешь даже вернуться в школу. Но, – быстро добавил он, – только если будешь вести себя достойно. И для того, чтобы ты не превратилась в идиотку, я принесу тебе свои записи, над которыми тебе нужно будет трудиться время от времени, также ты сможешь читать книги и заниматься вышиванием. Я буду заходить к тебе, когда у меня будет время.
– Я сейчас принесу тебе завтрак, – сказала Эмили своим высокомерным ненавистным тоном и вышла вслед за папой. Я услышала, как она вставила ключ в дверь, и замок с треском закрылся.
Вскоре после того, как их шаги затихли, я начала смеяться. Я не могла остановиться. Я поняла, что неожиданно Эмили превратилась в мою служанку. Она будет приносить мне еду, шагать вверх вниз по ступенькам с подносом, как будто меня хотят ублажить. Конечно, Эмили так не думала, она считала себя моей надзирательницей, хозяйкой.
Возможно, я смеялась не по-настоящему, а может так я плакала, потому что у меня уже не было слез и рыданий. Во мне было целое море горя, а мне ведь едва исполнилось четырнадцать лет. Даже смех вызывал боль в ребрах и щемящую тоску в сердце. Я вздохнула, беря себя в руки, и подошла к окну.
Каким милым теперь выглядел мир, когда он стал недоступным. Лес был расцвечен красками осени, полоски оранжевого перемешались с пятнами коричневого и желтого. Поля покрылись серо-коричневой порослью. Маленькие пухлые облачка никогда не были такими белоснежными, а небо – таким синим. Птицы… птицы, казалось были всюду, демонстрируя свою свободу и любовь к полету. Как мучительно видеть их и не слышать их пения.
Я вздохнула и отошла от окна. Моя комната, превращенная в тюремную камеру, стала маленькой. Стены как-будто стали массивнее, а углы – темнее. Казалось, даже потолок опустился ниже. Я испугался, что он будет опускаться ниже день за днем, пока не раздавит меня в моем одиночестве. Я закрыла глаза и постаралась об этом не думать. Эмили принесла мне завтрак. Поставив поднос на ночной столик, она встала сзади, подняв плечи, сузив глаза и поджав губы. Меня тошнило от ее одутловатой бледности. Я боялась, что от заключения в этих четырех стенах у меня скоро будет такой же мертвенно бледный цвет лица.
– Я не хочу есть, – объявила я, взглянув на еду, особенно на жидкую кашу и подсушенный хлеб.
– Я попросила Веру приготовить это специально для тебя, – проговорила она, указывая на горячую кашу. – Ты будешь есть ее и съешь всю. Несмотря на твой грех, твою беременность, нужно подумать о ребенке. Что с тобой будет после – меня не интересует, а сейчас, пока я несу ответственность за это, ты будешь хорошо питаться. Ешь, – приказала она, как будто я была ее куклой.
Но слова Эмили заставили задуматься. Зачем наказывать своего будущего ребенка? Зачем обременять еще неродившегося ребенка грехами его родителей. Я машинально ела под присмотром Эмили.
– Я знаю, что тебе все известно, – сказала я, покончив с завтраком, – Не Нильс отец моего ребенка. Уверена, что ты знаешь, как на самом деле ужасна эта правда.
Эмили уставилась на меня, не говоря ни слова, но в конце концов все-таки кивнула.
– Тем более тебе следует прислушиваться ко мне и повиноваться. Я не знаю почему это так, но через тебя дьявол вторгается в наши жизни. Мы обязаны навечно запереть его с тобой вместе, чтобы он больше не смог одержать победу в этом доме. Помолись и подумай над своим плачевным положением, – сказала Эмили. Затем она взяла поднос с пустыми тарелками и вышла из моей комнаты, заперев за собой дверь.
Начался день моего нового тюремного наказания. Я оглядела свою маленькую комнату, которая становится теперь моим миром на долгие месяцы. Со временем я буду знать каждую трещинку в стене, каждое пятнышко на полу. Под надзором Эмили я буду чистить и полировать, а потом снова мыть и натирать, каждый дюйм мебели, пола и стен моей комнаты. Папа, как и обещал, каждые несколько дней присылал мне бухгалтерскую работу, а Эмили с недовольным видом приносила мне книги для чтения по распоряжению папы. Я вышивала и даже сделала несколько работ, которые украсили голые стены моей комнаты.
Но больше всего меня интересовали изменения собственного тела, которые я наблюдала, стоя перед зеркалом в ванной. Грудь стала больше, а соски увеличились и потемнели. На моей груди образовались крошечные голубоватые кровеносные сосуды, и когда я пробегала по ним подушечками пальцев, то испытывала какое-то новое, незнакомое мне ощущение полноты того, что развивалось внутри. Утренние недомогания продолжались до третьего месяца и затем неожиданно прекратились.
Однажды утром меня разбудило безумное чувство голода. Я едва дождалась Эмили, которая должна была принести мне поднос, и когда она пришла, я проглотила все в одно мгновение и попросила ее принести добавки.
– Еще? – резко спросила она. – Не думаешь ли ты, что я буду бегать вверх вниз по лестнице, чтобы удовлетворять каждый твой каприз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91