Но я уже подготовилась к этому, пока занималась изучением истории жизни Ребекки, следов, оставленных ею в людской памяти.
«Сосны» купил Фрэнсис Латимер, с которым я очень сблизилась после смерти отца. Он привык иметь дело со смертью в больнице, привык к печали и горю и знал, какой это долгий и извилистый путь – пережить потерю близкого человека.
Летом мы много времени проводили вместе с ним и с его детьми – гуляли, плавали на яхте, устраивали пикники. И они помогали мне излечиться. Никто не смог бы помочь мне так, как помог Фрэнсис.
Меня всегда опекал отец, заменивший мне, в сущности, и мать. Он не давал мне вникать в денежные проблемы, убеждая, что это не женское дело, так что я пребывала в полном невежестве в этих вопросах и вряд ли смогла бы вынести весь груз счетов, налогов, взносов, оформления бумаг – все, что неизбежно следует за смертью. Мне вдруг пришлось вникать в такие подробности с юристами, банками и судебными исполнителями, которые часто выходили из себя из-за того, что я никак не могла взять в толк, что от меня требуется, что я никак не могу найти строчку, где должна поставить подпись. Их совершенно не волновала «моя хорошенькая слабенькая головка» – как один из них прямо заявил мне, – которая никак не могла сразу охватить все эти «мужские премудрости».
Фрэнсис оказал мне неоценимую помощь. Он объяснял мне все, и, когда я не понимала, объяснял еще раз с самого начала, проявляя бесконечное терпение. И если я видела, что иной раз он удивляется, глядя на меня, словно мы играли в какую-то игру, я выбрасывала эти мысли из головы: мне они казались проявлением неблагодарности с моей стороны.
– Не смейся надо мной, Фрэнсис, – сказала я ему однажды. – Это очень серьезно, я должна разобраться во всем.
– Конечно, должна, – ответил он и задумчиво посмотрел на меня. – Это очень необычно, Элли. Многие женщины предпочитают отдаваться на волю течения. – Он помолчал. – На волю отца или мужа.
– Но, может быть, я не похожа на остальных женщин, – ответила я, наверное, чуть резче, чем следовало.
– Теперь я согласен, – сказал он негромко, взял меня за руку и поцеловал ее. Это короткое движение означало, что он готов взять меня под свою опеку, готов встать на мою защиту – и это почему-то испугало меня. Словно я снова оказалась на прежнем рубеже.
Фрэнсис был очень умным и проницательным, он знал, что я «своенравная», как, поддразнивая, сказал мне отец, и понимал, что открытое противостояние заставляет человека обороняться. И поэтому, когда я описала ему, что собираюсь присоединиться к Розе и поехать в Кембридж, куда она вернулась после похорон, он спокойно, даже сочувственно выслушал меня, но очень умело перевел разговор на другое.
В следующий раз мы снова обсуждали мои планы на будущее, когда складывали книги отца в кабинете: часть из них я собиралась оставить себе, но большую часть отдать на распродажу. Я складывала в стопку томики Фомы Аквинского. Осиротевший Баркер лежал на коврике у камина и дремал. Фрэнсис, помогавший мне, вскоре должен был уехать в больницу. Его пальцы быстро вязали один узел за другим. Он почти не слушал, что я ему говорю. Или мне так казалось. Мне следовало догадаться, что быстрота, с которой он связывал стопки, означала не только спешку, нехватку времени, но и то, что мои слова причиняли ему боль. Теперь я вижу, насколько все было бы очевидно для любой другой женщины.
Но я продолжала описывать, что мне предстоит сдать экзамены этой осенью, определиться, на какой факультет пойти, и получить степень на будущий год. Я пыталась объяснить, насколько это важно, пыталась передать, что думала и чувствовала, когда навещала Розу, каким рисовалось мне будущее, когда шла мимо горящих окон студенческого общежития.
Ощутив вдруг его нетерпение, я заторопилась, короче и суше перечисляя, чего жду от себя. Наконец-то я заставлю свои мозги шевелиться, пока они не заржавеют окончательно, как давно не работавшая машина, что через три года я стану доктором наук и смогу…
– Что, Элли? – спросил Фрэнсис, перестав завязывать узел.
– Еще не знаю, – ответила я, встретившись со взглядом его умных глаз. Я все еще не видела и не понимала, что происходит. Меня переполнял поток чувств, хлынувших прямо из сердца. – Просто передо мной открывается столько возможностей, Фрэнсис. Все может случиться. И у меня теперь появилась возможность выбирать. За всю свою жизнь я впервые могу сама сделать выбор. Мне еще никогда не представлялась такая возможность. Ты понимаешь меня?
– Да, теперь у тебя есть выбор. – Он сказал это так резко, что я даже вздрогнула.
А потом он быстро подошел ко мне и встал рядом, облокотившись на стопку книг, кажется, Остен или Бронте, впрочем, это не имеет значения, а я выронила из рук толстый, в кожаном переплете том из сочинений Шекспира. Баркер заворчал. И я увидела выражение глаз Фрэнсиса. Даже для такого неискушенного человека, как я, они сказали все.
Притянув меня к себе, он без свойственной ему мягкости поцеловал меня. Как давно я не испытывала такого состояния. Я забыла, насколько острым и сильным бывает желание и как оно мгновенно разливается по всему телу, охватывая тебя всю. Десять минут спустя, когда я все еще находилась в объятиях Фрэнсиса, стоя посреди пустой пыльной комнаты, среди моря книг и солнечных зайчиков, которые, отражаясь от волн, прыгали по стенам, он предложил мне выйти за него замуж.
Мы смотрели друг на друга, и лица у нас были одинаково бледными.
– Выходи за меня замуж, Элли, – сказал он.
Я вся дрожала. Его пальцы тоже. Это произошло за неделю до того, как я должна была покинуть отцовский дом, а он въехать в него.
Когда тебе неожиданно предлагают что-то важное, то очень трудно размышлять, и Фрэнсис знал это. Он воспользовался этим приемом с безжалостностью, которой я не ожидала от него.
– И как только ты будешь произносить слово «думать», я буду целовать тебя, Элли, – пообещал он. – Я не хочу, чтобы ты думала. Тебе не надо думать. Я люблю тебя. И если ты еще не осознала, что тоже любишь меня, то скоро в этом убедишься. Я заставлю тебя полюбить себя. Целый месяц я ждал этого момента, проявлял терпение, выдержку и устал от этого до смерти. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да, – вынуждена была ответить я.
До чего соблазнительны такие игры, но это было больше, чем игра. И мне нельзя было позволять ему брать меня приступом. Когда я оказывалась рядом с Фрэнсисом, мне хотелось только одного. Но как только оказывалась вдали, я желала чего-то большего. Меня манили какие-то смутные надежды, и я начала спрашивать себя, как бы назвала это Ребекка – свобода или воля? Но потом нашла более точное определение: независимость. До чего же Фрэнсис невзлюбил это понятие! И как только я произносила его, он выходил из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
«Сосны» купил Фрэнсис Латимер, с которым я очень сблизилась после смерти отца. Он привык иметь дело со смертью в больнице, привык к печали и горю и знал, какой это долгий и извилистый путь – пережить потерю близкого человека.
Летом мы много времени проводили вместе с ним и с его детьми – гуляли, плавали на яхте, устраивали пикники. И они помогали мне излечиться. Никто не смог бы помочь мне так, как помог Фрэнсис.
Меня всегда опекал отец, заменивший мне, в сущности, и мать. Он не давал мне вникать в денежные проблемы, убеждая, что это не женское дело, так что я пребывала в полном невежестве в этих вопросах и вряд ли смогла бы вынести весь груз счетов, налогов, взносов, оформления бумаг – все, что неизбежно следует за смертью. Мне вдруг пришлось вникать в такие подробности с юристами, банками и судебными исполнителями, которые часто выходили из себя из-за того, что я никак не могла взять в толк, что от меня требуется, что я никак не могу найти строчку, где должна поставить подпись. Их совершенно не волновала «моя хорошенькая слабенькая головка» – как один из них прямо заявил мне, – которая никак не могла сразу охватить все эти «мужские премудрости».
Фрэнсис оказал мне неоценимую помощь. Он объяснял мне все, и, когда я не понимала, объяснял еще раз с самого начала, проявляя бесконечное терпение. И если я видела, что иной раз он удивляется, глядя на меня, словно мы играли в какую-то игру, я выбрасывала эти мысли из головы: мне они казались проявлением неблагодарности с моей стороны.
– Не смейся надо мной, Фрэнсис, – сказала я ему однажды. – Это очень серьезно, я должна разобраться во всем.
– Конечно, должна, – ответил он и задумчиво посмотрел на меня. – Это очень необычно, Элли. Многие женщины предпочитают отдаваться на волю течения. – Он помолчал. – На волю отца или мужа.
– Но, может быть, я не похожа на остальных женщин, – ответила я, наверное, чуть резче, чем следовало.
– Теперь я согласен, – сказал он негромко, взял меня за руку и поцеловал ее. Это короткое движение означало, что он готов взять меня под свою опеку, готов встать на мою защиту – и это почему-то испугало меня. Словно я снова оказалась на прежнем рубеже.
Фрэнсис был очень умным и проницательным, он знал, что я «своенравная», как, поддразнивая, сказал мне отец, и понимал, что открытое противостояние заставляет человека обороняться. И поэтому, когда я описала ему, что собираюсь присоединиться к Розе и поехать в Кембридж, куда она вернулась после похорон, он спокойно, даже сочувственно выслушал меня, но очень умело перевел разговор на другое.
В следующий раз мы снова обсуждали мои планы на будущее, когда складывали книги отца в кабинете: часть из них я собиралась оставить себе, но большую часть отдать на распродажу. Я складывала в стопку томики Фомы Аквинского. Осиротевший Баркер лежал на коврике у камина и дремал. Фрэнсис, помогавший мне, вскоре должен был уехать в больницу. Его пальцы быстро вязали один узел за другим. Он почти не слушал, что я ему говорю. Или мне так казалось. Мне следовало догадаться, что быстрота, с которой он связывал стопки, означала не только спешку, нехватку времени, но и то, что мои слова причиняли ему боль. Теперь я вижу, насколько все было бы очевидно для любой другой женщины.
Но я продолжала описывать, что мне предстоит сдать экзамены этой осенью, определиться, на какой факультет пойти, и получить степень на будущий год. Я пыталась объяснить, насколько это важно, пыталась передать, что думала и чувствовала, когда навещала Розу, каким рисовалось мне будущее, когда шла мимо горящих окон студенческого общежития.
Ощутив вдруг его нетерпение, я заторопилась, короче и суше перечисляя, чего жду от себя. Наконец-то я заставлю свои мозги шевелиться, пока они не заржавеют окончательно, как давно не работавшая машина, что через три года я стану доктором наук и смогу…
– Что, Элли? – спросил Фрэнсис, перестав завязывать узел.
– Еще не знаю, – ответила я, встретившись со взглядом его умных глаз. Я все еще не видела и не понимала, что происходит. Меня переполнял поток чувств, хлынувших прямо из сердца. – Просто передо мной открывается столько возможностей, Фрэнсис. Все может случиться. И у меня теперь появилась возможность выбирать. За всю свою жизнь я впервые могу сама сделать выбор. Мне еще никогда не представлялась такая возможность. Ты понимаешь меня?
– Да, теперь у тебя есть выбор. – Он сказал это так резко, что я даже вздрогнула.
А потом он быстро подошел ко мне и встал рядом, облокотившись на стопку книг, кажется, Остен или Бронте, впрочем, это не имеет значения, а я выронила из рук толстый, в кожаном переплете том из сочинений Шекспира. Баркер заворчал. И я увидела выражение глаз Фрэнсиса. Даже для такого неискушенного человека, как я, они сказали все.
Притянув меня к себе, он без свойственной ему мягкости поцеловал меня. Как давно я не испытывала такого состояния. Я забыла, насколько острым и сильным бывает желание и как оно мгновенно разливается по всему телу, охватывая тебя всю. Десять минут спустя, когда я все еще находилась в объятиях Фрэнсиса, стоя посреди пустой пыльной комнаты, среди моря книг и солнечных зайчиков, которые, отражаясь от волн, прыгали по стенам, он предложил мне выйти за него замуж.
Мы смотрели друг на друга, и лица у нас были одинаково бледными.
– Выходи за меня замуж, Элли, – сказал он.
Я вся дрожала. Его пальцы тоже. Это произошло за неделю до того, как я должна была покинуть отцовский дом, а он въехать в него.
Когда тебе неожиданно предлагают что-то важное, то очень трудно размышлять, и Фрэнсис знал это. Он воспользовался этим приемом с безжалостностью, которой я не ожидала от него.
– И как только ты будешь произносить слово «думать», я буду целовать тебя, Элли, – пообещал он. – Я не хочу, чтобы ты думала. Тебе не надо думать. Я люблю тебя. И если ты еще не осознала, что тоже любишь меня, то скоро в этом убедишься. Я заставлю тебя полюбить себя. Целый месяц я ждал этого момента, проявлял терпение, выдержку и устал от этого до смерти. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да, – вынуждена была ответить я.
До чего соблазнительны такие игры, но это было больше, чем игра. И мне нельзя было позволять ему брать меня приступом. Когда я оказывалась рядом с Фрэнсисом, мне хотелось только одного. Но как только оказывалась вдали, я желала чего-то большего. Меня манили какие-то смутные надежды, и я начала спрашивать себя, как бы назвала это Ребекка – свобода или воля? Но потом нашла более точное определение: независимость. До чего же Фрэнсис невзлюбил это понятие! И как только я произносила его, он выходил из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128