Картина стояла перед глазами, ибо в ней запечатлелась любовь. Любовь матери и дочери, и соприкосновение тел, и тайное соглашение об обоюдной красоте — ничего этого ей отроду дано не было. Ее чудная мать, Роза, женщина жестокая и во всем разуверившаяся, красавица в юности, безуспешно воевавшая с уготованной ей судьбой и сознательно, целенаправленно пустившая себя под откос, презиравшая всех неряха, издевалась над своей бледной бессловесной дочерью, застенчиво и неслышно появлявшейся в надушенной спальне с бесконечными чашками кофе, которые мать тут же опрокидывала с криком: «Слабый! Слабый! Все вы тут слабаки!» Вздохи по Вене, которая видела ее юной и ослепительной, а не толстой и неопрятной, как теперь. И слезы по умершей сестре, Анне.
Размышляя о броском очаровании миссис Пьюси, Эдит вызывала в памяти горькие воспоминания. Возраст сыграл дурную шутку с обворожительными сестрами Шафнер, ее матерью Розой и теткой Анной. Они покорили немало студентов, снимавших комнаты в мрачном пансионе их матушки, дабы было где писать дипломные работы по Климту, или Шницлеру, или Jugendstil, или по всем трем вместе. Сестры выскочили замуж быстро и совсем юными, но вскоре горько разочаровались. Студенты, столь привлекательные вдали от родных пенатов, не замедлили превратиться в тихих университетских служак. Университеты Рединга, Ноттингема, Огайо или Кингстона мало что могли предложить законченным венским кокеткам с их далеко идущими планами и близкими целями, с их настроениями и неугомонным стремлением побеждать. Когда через много лет сестры снова собрались вместе, а с ними и кузина Рези, они заспорили о том, у какой из них жизнь невыносимее и скучней, муж ничтожнее и занудней и кому выпало больше бессмысленных пустых дней, каких нечем заполнить, как ни старайся. Каждой клеточкой тел они источали раздражение и безысходность, в сумрачной гостиной их матери повисла гнетущая атмосфера раздора и отвращения. Потолстевшие, затянутые в жесткие корсеты, с плохо подведенными бровями и огромными тугими грудями, они, предаваясь воспоминаниям, впадали в остервенение, орали, расплескивали кофе из чашек. «Schrecklich! Schrecklich! — вопили они. — Ach, du Schreck!»
Семилетняя Эдит, укрывшаяся за креслом Grossmama Эдит, с облегчением услышала, как отец вставил ключ в дверь, и с плачем кинулась ему навстречу. Слов старших она не понимала, но от их крика ей было больно. Отец все понял, вежливо улыбнулся и предложил сходить погулять. Он повел ее в Kunsthistorisches Museum и попробовал рассказать о картинах, но она не хотела слушать и только прижималась разгоряченной мордашкой к его руке. Когда же он завороженно остановился перед полотном — люди навзничь лежат под палящим солнцем на пшеничном поле, — она снова заплакала, а он наклонился и убрал ей волосы со лба. Вот так-то, Эдит, сказал он, вытирая ей слезы платком, в таких обстоятельствах и проявляется характер.
Он умер совсем нестарым, сорока с небольшим, ее маленький бедный профессор, и презиравшая его Роза окончательно опустилась уже после его смерти. Не проходило дня без того, чтобы она, все больше погрязая в неопрятности и злобе, не поносила память о нем. Когда же она умерла в свой черед, ненадолго пережив мужа, Эдит нашла в ее бумагах выцветший обрывок письма, которое отец тщательно, с присущим студенту усердием написал на немецком. То было приглашение, куда — непонятно, но первая фраза содержала намек на давние счастливые времена. Отец писал своим тонким наклонным почерком: «Милостивая государыня, окажите мне честь…» Остальное было оторвано.
Эдит потерла глаза и снова взялась за перо.
«Милый, любимый, ты не представляешь, как много я о тебе думаю, как ты мне нужен и как я жду нашей встречи».
Она осторожно промокнула письмо и отложила в сторону. Затем взяла папку с текстом «Под гостящей луной», извлекла рукопись, перечитала последний абзац и послушно склонилась над своим ежедневным трудом — сладким дурманом воображения.
— По-моему, у вас появился поклонник, — хихикнула миссис Пьюси.
Эдит не ответила, да от нее, видимо, и не ждали ответа: миссис Пьюси — в нежно-зеленом костюме и при дневных жемчугах — отвернулась подозвать Маривонну, чтобы та принесла еще кипятка.
Ошалевшая и измотанная после нескольких часов работы над книгой, Эдит спустилась в гостиную и застала там одну мадам де Боннёй, которая через лупу читала по строчкам «Gazette de Lausanne». Плотная и теплая тишина гостиной показывала, что к ленчу она опоздала, а чаю еще не время. Она пересекла вестибюль, все еще слегка не в себе от трудов, и, привычно толкнув вращающуюся дверь, вышла в день такой совершенной прелести, что посетовала — как же она могла его упустить. Осеннее солнце заливало ласковым медовым светом гладь озера; крохотные волны с тихим шорохом лизали берег; белый пароход бесшумно скользил в сторону Уши; а на песчаной дорожке, прямо под ногами, она увидела ежик каштана, из лопнувших створок которого выглядывало коричневое ядрышко ореха.
4
В кафе с запотевшими окнами — сейчас они были кристально прозрачны и блестели на послеполуденном солнце — почти не было посетителей. Сев за укромный столик, Эдит на миг зажмурилась от бьющего в глаза солнца и испытала прилив чистого удовольствия. Время растворилось; ощущения обострились. Она выпила кофе — чувства персонажей все еще не могли разрядиться в ней, поэтому есть не хотелось, — откинулась на спинку стула и снова закрыла глаза, наслаждаясь заслуженным отдыхом после своих скромных, неведомых миру трудов. Когда же она раскрыла глаза, то увидела удивительное зрелище: далеко, на самом берегу озера, дама с собачкой грациозно наклонялась и выпрямлялась всем своим гибким узким телом, время от времени взмахивая тонкой рукой, ее спутанные волосы отливали на солнце, а одинокие крики «Кики! Кики!» едва проникали через стекло. Маленький песик, забыв о своей истерии, исправно бросался за брошенной палкой. Странный порыв этой женщины, непривычное исступление и сосредоточенность в ее жестах заставили Эдит вспомнить об осторожности; она вернулась той же дорогой в отель к печали своего изгнания.
Сойдя к чаю, Эдит удивилась, застав в гостиной мужчин, которых раньше не видела. Их обслуживали молодые официанты, которых она до этого тоже не замечала, а мужчины группами сидели за столиками, пребывали в отличном настроений и в сердечном согласии обсуждали свои дела. Двое или трое проводили ее взглядами, но тут же вернулись к вещам более важным, которые, собственно, и свели их здесь, после окончания рабочей конференции в Женеве, для прощальной дружеской встречи накануне отбытия. До Эдит впервые дошло, что в отеле служит немало народа, но многие присутствуют как бы незримо и появляются лишь тогда, когда того требуют обстоятельства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Размышляя о броском очаровании миссис Пьюси, Эдит вызывала в памяти горькие воспоминания. Возраст сыграл дурную шутку с обворожительными сестрами Шафнер, ее матерью Розой и теткой Анной. Они покорили немало студентов, снимавших комнаты в мрачном пансионе их матушки, дабы было где писать дипломные работы по Климту, или Шницлеру, или Jugendstil, или по всем трем вместе. Сестры выскочили замуж быстро и совсем юными, но вскоре горько разочаровались. Студенты, столь привлекательные вдали от родных пенатов, не замедлили превратиться в тихих университетских служак. Университеты Рединга, Ноттингема, Огайо или Кингстона мало что могли предложить законченным венским кокеткам с их далеко идущими планами и близкими целями, с их настроениями и неугомонным стремлением побеждать. Когда через много лет сестры снова собрались вместе, а с ними и кузина Рези, они заспорили о том, у какой из них жизнь невыносимее и скучней, муж ничтожнее и занудней и кому выпало больше бессмысленных пустых дней, каких нечем заполнить, как ни старайся. Каждой клеточкой тел они источали раздражение и безысходность, в сумрачной гостиной их матери повисла гнетущая атмосфера раздора и отвращения. Потолстевшие, затянутые в жесткие корсеты, с плохо подведенными бровями и огромными тугими грудями, они, предаваясь воспоминаниям, впадали в остервенение, орали, расплескивали кофе из чашек. «Schrecklich! Schrecklich! — вопили они. — Ach, du Schreck!»
Семилетняя Эдит, укрывшаяся за креслом Grossmama Эдит, с облегчением услышала, как отец вставил ключ в дверь, и с плачем кинулась ему навстречу. Слов старших она не понимала, но от их крика ей было больно. Отец все понял, вежливо улыбнулся и предложил сходить погулять. Он повел ее в Kunsthistorisches Museum и попробовал рассказать о картинах, но она не хотела слушать и только прижималась разгоряченной мордашкой к его руке. Когда же он завороженно остановился перед полотном — люди навзничь лежат под палящим солнцем на пшеничном поле, — она снова заплакала, а он наклонился и убрал ей волосы со лба. Вот так-то, Эдит, сказал он, вытирая ей слезы платком, в таких обстоятельствах и проявляется характер.
Он умер совсем нестарым, сорока с небольшим, ее маленький бедный профессор, и презиравшая его Роза окончательно опустилась уже после его смерти. Не проходило дня без того, чтобы она, все больше погрязая в неопрятности и злобе, не поносила память о нем. Когда же она умерла в свой черед, ненадолго пережив мужа, Эдит нашла в ее бумагах выцветший обрывок письма, которое отец тщательно, с присущим студенту усердием написал на немецком. То было приглашение, куда — непонятно, но первая фраза содержала намек на давние счастливые времена. Отец писал своим тонким наклонным почерком: «Милостивая государыня, окажите мне честь…» Остальное было оторвано.
Эдит потерла глаза и снова взялась за перо.
«Милый, любимый, ты не представляешь, как много я о тебе думаю, как ты мне нужен и как я жду нашей встречи».
Она осторожно промокнула письмо и отложила в сторону. Затем взяла папку с текстом «Под гостящей луной», извлекла рукопись, перечитала последний абзац и послушно склонилась над своим ежедневным трудом — сладким дурманом воображения.
— По-моему, у вас появился поклонник, — хихикнула миссис Пьюси.
Эдит не ответила, да от нее, видимо, и не ждали ответа: миссис Пьюси — в нежно-зеленом костюме и при дневных жемчугах — отвернулась подозвать Маривонну, чтобы та принесла еще кипятка.
Ошалевшая и измотанная после нескольких часов работы над книгой, Эдит спустилась в гостиную и застала там одну мадам де Боннёй, которая через лупу читала по строчкам «Gazette de Lausanne». Плотная и теплая тишина гостиной показывала, что к ленчу она опоздала, а чаю еще не время. Она пересекла вестибюль, все еще слегка не в себе от трудов, и, привычно толкнув вращающуюся дверь, вышла в день такой совершенной прелести, что посетовала — как же она могла его упустить. Осеннее солнце заливало ласковым медовым светом гладь озера; крохотные волны с тихим шорохом лизали берег; белый пароход бесшумно скользил в сторону Уши; а на песчаной дорожке, прямо под ногами, она увидела ежик каштана, из лопнувших створок которого выглядывало коричневое ядрышко ореха.
4
В кафе с запотевшими окнами — сейчас они были кристально прозрачны и блестели на послеполуденном солнце — почти не было посетителей. Сев за укромный столик, Эдит на миг зажмурилась от бьющего в глаза солнца и испытала прилив чистого удовольствия. Время растворилось; ощущения обострились. Она выпила кофе — чувства персонажей все еще не могли разрядиться в ней, поэтому есть не хотелось, — откинулась на спинку стула и снова закрыла глаза, наслаждаясь заслуженным отдыхом после своих скромных, неведомых миру трудов. Когда же она раскрыла глаза, то увидела удивительное зрелище: далеко, на самом берегу озера, дама с собачкой грациозно наклонялась и выпрямлялась всем своим гибким узким телом, время от времени взмахивая тонкой рукой, ее спутанные волосы отливали на солнце, а одинокие крики «Кики! Кики!» едва проникали через стекло. Маленький песик, забыв о своей истерии, исправно бросался за брошенной палкой. Странный порыв этой женщины, непривычное исступление и сосредоточенность в ее жестах заставили Эдит вспомнить об осторожности; она вернулась той же дорогой в отель к печали своего изгнания.
Сойдя к чаю, Эдит удивилась, застав в гостиной мужчин, которых раньше не видела. Их обслуживали молодые официанты, которых она до этого тоже не замечала, а мужчины группами сидели за столиками, пребывали в отличном настроений и в сердечном согласии обсуждали свои дела. Двое или трое проводили ее взглядами, но тут же вернулись к вещам более важным, которые, собственно, и свели их здесь, после окончания рабочей конференции в Женеве, для прощальной дружеской встречи накануне отбытия. До Эдит впервые дошло, что в отеле служит немало народа, но многие присутствуют как бы незримо и появляются лишь тогда, когда того требуют обстоятельства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43