Дорис уселась в кресло и положила ногу на ногу. Ее глаза начали темнеть, становясь все более и более зелеными: это был верный признак того, что она злится.
— А давай я тоже задам тебе один вопрос? Ты что, выпил?
— Нет.
— Тебе понравилось меня оскорблять? Вчера ты орал на меня, а сегодня потянуло заняться психоанализом? Ради чего? Алан, твой ум — твой злейший враг. Ты излишне много анализируешь. Сейчас тебе вздумалось анализировать наши отношения. Зачем? Зачем безо всякой причины усложнять то, что является абсолютно нормальным, простым и понятным? И кстати, мое самолюбие не больное, а вот твое меня все больше и больше беспокоит.
— Так… — Алан прошелся по комнате и вновь вернулся на исходную позицию. — Честно говоря, я думал, что ты заговоришь о любви. А оказывается, я тебя «беспокою». Мило. Может, тогда тебе стоит подыскать другой объект — эдакого толстокожего одноклеточного крепыша без нервов, без комплексов, без сантиментов и без извилин, зато с мощной потенцией? Тогда все будет еще проще и понятнее. На мне свет клином не сошелся, а одиночество — действительно штука неприятная.
Сейчас Дорис напоминала уже не кошку, а пуму. Алану даже показалось, что у нее вытянулись ногти.
— А почему, милый, ты думаешь, что каждый раз, когда у тебя портится настроение и ты ни с того ни с сего начинаешь говорить мне гадости, я в ответ должна исполнять на бис арию о своей любви?
— Это совершенно не обязательно. Тем более, если никакой любви нет, а есть только страх остаться одной. Страх, помноженный на вполне естественные в твоем возрасте инстинкты. Вот того рыжего из Бентли ты, наверное, действительно любила. А мне, в общем, претендовать не на что.
Удар оказался прицельно точным. Если до этого момента лицо Дорис пылало, то теперь краска в одну секунду схлынула с ее щек.
— Алан, это жестоко. Я не знаю, кто тебе рассказал про Кевина, но ты-то зачем ведешь себя так… низко!
Услышав ненавистное имя из уст самой Дорис, Длан захлебнулся отчаянием и бессильной злостью.
— Низко?! Добавь еще «подло» и «вероломно»! Ты любишь красивые слова! А какие слова ты находила, чтобы описать прелесть его морковных веснушек? Ты плакала, когда я рассказал про Лили… Как же я растрогался, я же еще, черт возьми, извинялся за древнюю историю, которая уже паутиной заросла! А ты спала с этим улыбчивым чеширским котом всего несколько месяцев назад! Да уж, у тебя короткий реабилитационный период… Молчи! Жалко, я не рассказал еще несколько историй. Я все эти годы знал, что не стоит с женщинами всерьез и надолго связываться, что нечего от вас, чертовых кур, ждать, кроме пакостей. И был прав, прав! Сошлись и разбежались — только так надо! И никаких страданий — пошли они ко всем чертям! — никаких обещаний! И никаких звонков по телефону: «Милая, где ты, чем ты занимаешься? А кто это сопит рядом с тобой?» Стервы… Молчи, говорю! Я двенадцать последних лет так жил. А когда увидел тебя, сначала поплыл, как дурак, а потом поверил, что и ты ко мне… воспылала. Я думал, что смогу быть счастливым с тобой, думал, что нашел наконец мою женщину, только мою! Теперь-то я понимаю: я был нужен тебе исключительно для того, чтобы забыть его, заменить его. Я всего лишь старая линялая ворона, а ты просто мною воспользовалась! Да чем ты лучше Лили? Ты — такая же. Какая к черту любовь. Сплошная физиология! Все твои бурные эмоции обусловлены примитивным переизбытком эстрадиола! Мне ли это не понимать, я десять лет занимаюсь стероидными гормонами, мне деньги платят за знания именно в этой области… Ну и как, я справился, оправдал твои надежды? Согрел твою одинокую постель, чтобы ты не плакала долгими ночами о своем Кевине? Сказал достаточно нежных слов, чтобы ты вновь уверовала в свою привлекательность?
Дорис, не предпринимавшая больше попыток ответить, неожиданно по-детски скривила рот, коротко всхлипнула и разрыдалась так исступленно и неистово, что Алану стало не по себе. Пытаясь заслонить глаза стиснутыми кулачками, она с трудом выговорила:
— Убирайся вон!
— Да, я уйду, уйду…
Алан круто развернулся и направился в прихожую. Ярость еще бурлила в нем, но со дна кипящего котла уже тоненькой ниточкой поднималось чувство ужаса от того, что он сотворил. Хлопнув входной дверью, Алан остановился, провел рукой по лицу — и невидящим взглядом уставился на мокрые, уже такие привычные глазу плиточки, ведущие к калитке. Холодный вечерний воздух остудил голову, и Алан вдруг совершенно ясно осознал, что ему больше нечего делать около этого дома, где обитает маленькая женщина-кошка с желто-зелеными глазами. Неприятная болезненная волна прошла под левой лопаткой, отдалась в плече и ухнула куда-то в желудок.
— Это что, все? — пробормотал он, машинально вытаскивая из кармана перчатки. — Совсем все?
Возможно, стоило вернуться — позвонить, постучать или самому открыть дверь. Но Алан, впавший после вспышки бешенства в тупое оцепенение, был не в состоянии это сделать. Да и что бы он сказал? Прогнали так прогнали… Сопротивляться окутывающей его липкой безысходности было бесполезно. Одно он понимал абсолютно отчетливо: на сей раз его любовь никуда не делась, хотя он и старался растравить ее побольней. А вот для Дорис, как бы она ни относилась к нему раньше, он теперь никто. Сейчас она сидит и горько плачет, а уже завтра почистит перышки и начнет новую жизнь, в которой для него не будет места. И он устроил это сам. И Нет смысла теперь гадать, что было бы, если бы разговор пошел в другую сторону и он произнес какие-нибудь другие слова. Все уже произошло, слишком многое сказано: он потерял ее. Бесповоротно.
Алан поднял воротник и побрел к своей машине, оскальзываясь на прошлогодних листьях, глазированных слоем грязноватого расползающегося снега.
— Да, похоже, это все, — повторил он уже громко. — Ну, доволен собой?
Уже сидя в машине, Алан попытался мысленно восстановить свой судьбоносный монолог. Почему-то вместо слов в памяти всплыли ощущения: он понял, что, вопя на Дорис, испытывал те же чувства, что и смертельно обиженный, готовый расплакаться ребенок, у которого взрослые отняли вожделенный стаканчик с мороженым. Он попробовал привести себя в порядок, загнав встрепанные, все еще беспорядочно блуждающие эмоции в клетку привычной холодной сдержанности, но это не удалось.
Потом вспомнилась фраза, с которой начался его разговор с Дорис. «Ты что, выпил?» — спросила она. «А это мысль, — подумал Алан. — Теперь мне остается только одно — напиться. Остальную программу на сегодня я уже выполнил». Какое-то время он размышлял, сделать ли ему это дома или лучше на людях. И наконец решил, что на людях будет унизительнее, а следовательно, и лучше: уж если вываляться в грязи, так с головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72