После работы переоделась, приняла душ, который с души тяжесть так и не смыл, и теперь, не зажигая света, смотрела, как за окном, в свете уличного фонаря, мелкой мошкой крутятся снежинки.
Странно, что прозвучавший вдруг звонок в ее голове сигналом не отозвался. Она даже не сразу сообразила, что кто-то позвонил в дверь. И пошла открывать, не гадая, кто это может быть, пока не коснулась дверной ручки. «А глазок?» — напомнил внутренний голос. Но Наташа не обратила внимания на его предупреждение: из ее души вдруг ушел страх, оставив вместо себя безразличие: будь что будет.
— Наташа, я замерз как собака, — сказал он жалобно. — Ты не напоишь меня чаем?
На шапке и пальто Валентина было столько снега, будто он стоял где-то вместо сугроба.
— Конечно, заходи, — торопливо отозвалась Наташа; ей самой в момент стало холодно.
Это ее и пугало. Она вдруг стала ощущать себя связанной с Валентином незримой пуповиной. Ему холодно, и она стала замерзать. Она даже прикусила губу, которая вдруг стала подрагивать у нее, как от озноба.
— Давай я отряхну тебя.
Она сбегала за веником и смела им снег. На коврике в коридоре тотчас образовалась лужа.
— Устроил тебе хлопоты, — пробормотал он.
— Это приятные хлопоты, — улыбнулась Наташа. Кажется, она наконец справилась с собой. Но не слишком ли откровенно прозвучало: приятные? Личный контролер в ее голове тотчас проснулся и стал анализировать его слова, пока Наташа не отмахнулась, заставляя себя сосредоточиться на визите гостя. — Тебе чай как — с травой или обычный?
— А трава у тебя какая, дурманная? — пошутил Валентин.
— Намекаешь, что я ведьма?
— Намекаю, — согласился он. — Но ты же на правду не обижаешься?
Валентин стоял посреди ее узкого коридора и, сжимая в руке перчатки, размахивал ими в такт словам. На мгновение у нее мелькнула мысль: случайно, он не пьян? Но запаха алкоголя не почувствовала и прикрикнула на него по-домашнему:
— Ты так и будешь стоять в пальто и таять на пол?
Он встрепенулся и стал раздеваться.
— До последнего момента я боялся, что ты передумаешь… Ах да, я и забыл, у меня же торт с собой. Если бы ты меня не пустила, я бы сел на площадке перед твоей дверью и с горя съел его один.
— Ты сладкоежка?
— Увы, — притворно вздохнул он, — мучаюсь всю свою жизнь. Говорят, мужчина должен отдавать сладкое женщинам и детям, а меня всегда жаба душит.
— Ладно, я дам тебе половину, — сказала Наташа.
— Ну, это уже кое-что, это обнадеживает. Значит, я не зря пришел…
Он протянул ей пакет, который до того держал в руках.
— Кажется, здесь не только торт.
— Ну и еще кое-что. Я хотел тебя попросить вместе со мной отметить мой первый шаг к выздоровлению.
— Тогда это второй шаг. Первый — твоя жизнь в общежитии.
Оказывается, та самая нить, что прежде существовала между звонками и центром их приема у нее в голове, теперь протянулась между ними, едва Наташа открыла дверь, и помогала ей понимать Валентина с полуслова.
Она пошла на кухню поставить чайник, и он потопал следом за ней и сказал:
— У тебя нигде не валяется кусочков дерматина? Пока закипит чайник, я починю твою дверь.
Как хорошо, что он не стал спрашивать, кто это мог сделать, и сокрушаться: какие негодяи, — а просто открыл ящик с инструментами и всяческими остатками стройматериалов и вышел на лестничную площадку.
Она слышала, как он там стучит молотком, а потом в приоткрытую дверь услышала запах краски и выглянула наружу. Валентин как раз закрашивал белой краской вначале, казалось, страшную, а теперь почему-то дурацкую надпись.
Через некоторое время Валентин вернулся — она слышала, как он убирает на место инструменты и моет руки в ванной. Ей стало тепло и покойно и показались смешными былые страхи.
Он возник в дверном проеме, поправляя очки, и сказал ей весело:
— Не суетись, Наташа, давай просто на кухне посидим. В прошлый раз нам этого не дали, надеюсь, сегодня никто не помешает.
— Нет уж, — не согласилась Наташа. — Не так часто у меня бывают гости. А в последнее время особенно. Я как в засаде, сижу и жду неприятностей. Так что ты пришел кстати.
— Спасибо, Наташа. А то я боялся быть тем, что хуже татарина. Но гораздо больше я боялся…
Он замолчал и присел на край табуретки.
— Чего боялся, договаривай.
— Боялся, что ты меня запрезираешь.
Она чуть было не сказала: «Я узнала о тебе такое, что уберегло меня от ошибки…» Но вспомнила изречение, прочитанное когда-то в альбоме у бабушки: «Хоть сердце разорвись, уста должны молчать!» К чему это относилось, она не знала, но моменту соответствовало. Ну почему в голову лезет такая дребедень?!
Она между тем вынимала из пакета то, что Валентин принес. Коньяк, а вовсе не шампанское.
Скосила на своего гостя глаз. Коньяк вроде не по протоколу.
— Наташа, ну кто отогревается шампанским?
Между прочим, она и слова не сказала про шампанское.
— Я вроде не замерзла.
— А ты — со мной. В крайнем случае соком разбавишь. Понимаешь, шампанское — это при полной победе пьют, а при частичной — коньяк. В нем дубильные вещества. Чтобы сердце укрепить.
Фантазер. На ходу все выдумал, а она верь?
Накрыла в своей единственной комнате небольшой столик со свечами, как любила. Имелся у Наташи подсвечник красивый, фарфоровый. Она его нарочно под свой столовый сервиз подбирала.
В общем, стол получился торжественный. Как будто Валентин к Наташе не просто в гости пришел, а предложение делать.
— Это хорошо, что ты свечи зажгла, — пробормотал он. — По крайней мере не так наглядно будет, когда я стану прятать глаза.
— Мне такое вступление не нравится, — покачала головой Наташа. — Терпеть не могу, когда люди при мне унижаются. — Она поневоле опять напряглась, и ушло куда-то чувство теплоты и умиротворенности, которому она только что начала радоваться.
— Все же немножко потерпи, — тон его был просительным, — если я верую в Любовь и в Жизнь, я должен покаяться и тем очиститься.
Она подумала, что в каком-нибудь американском фильме такой сцены наверняка бы не было. Может, это и неплохо, что люди предпочитают простые конкретные отношения. А нам непременно надо бить себя в грудь, истязать, выворачивать наизнанку, таким образом «очищаясь».
Но он не слышал этих ее мыслей. Да и услышав, последовал бы?
— Я женился без любви. Под давлением обстоятельств. Вернее, уступив им. И что самое смешное, в тот момент был ужасно горд своим благородством. Одна наша воспитательница в интернате говаривала нам порой: «Простота хуже воровства». Я не понимал этого. Тогда. Теперь понял. На собственном примере пришел к странному выводу: чувствовать себя подлецом менее унизительно, чем дураком. Мой жизненный монолог «быть или не быть» оказался таким бездарным, что вместо Гамлета на сцене появился Арлекин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Странно, что прозвучавший вдруг звонок в ее голове сигналом не отозвался. Она даже не сразу сообразила, что кто-то позвонил в дверь. И пошла открывать, не гадая, кто это может быть, пока не коснулась дверной ручки. «А глазок?» — напомнил внутренний голос. Но Наташа не обратила внимания на его предупреждение: из ее души вдруг ушел страх, оставив вместо себя безразличие: будь что будет.
— Наташа, я замерз как собака, — сказал он жалобно. — Ты не напоишь меня чаем?
На шапке и пальто Валентина было столько снега, будто он стоял где-то вместо сугроба.
— Конечно, заходи, — торопливо отозвалась Наташа; ей самой в момент стало холодно.
Это ее и пугало. Она вдруг стала ощущать себя связанной с Валентином незримой пуповиной. Ему холодно, и она стала замерзать. Она даже прикусила губу, которая вдруг стала подрагивать у нее, как от озноба.
— Давай я отряхну тебя.
Она сбегала за веником и смела им снег. На коврике в коридоре тотчас образовалась лужа.
— Устроил тебе хлопоты, — пробормотал он.
— Это приятные хлопоты, — улыбнулась Наташа. Кажется, она наконец справилась с собой. Но не слишком ли откровенно прозвучало: приятные? Личный контролер в ее голове тотчас проснулся и стал анализировать его слова, пока Наташа не отмахнулась, заставляя себя сосредоточиться на визите гостя. — Тебе чай как — с травой или обычный?
— А трава у тебя какая, дурманная? — пошутил Валентин.
— Намекаешь, что я ведьма?
— Намекаю, — согласился он. — Но ты же на правду не обижаешься?
Валентин стоял посреди ее узкого коридора и, сжимая в руке перчатки, размахивал ими в такт словам. На мгновение у нее мелькнула мысль: случайно, он не пьян? Но запаха алкоголя не почувствовала и прикрикнула на него по-домашнему:
— Ты так и будешь стоять в пальто и таять на пол?
Он встрепенулся и стал раздеваться.
— До последнего момента я боялся, что ты передумаешь… Ах да, я и забыл, у меня же торт с собой. Если бы ты меня не пустила, я бы сел на площадке перед твоей дверью и с горя съел его один.
— Ты сладкоежка?
— Увы, — притворно вздохнул он, — мучаюсь всю свою жизнь. Говорят, мужчина должен отдавать сладкое женщинам и детям, а меня всегда жаба душит.
— Ладно, я дам тебе половину, — сказала Наташа.
— Ну, это уже кое-что, это обнадеживает. Значит, я не зря пришел…
Он протянул ей пакет, который до того держал в руках.
— Кажется, здесь не только торт.
— Ну и еще кое-что. Я хотел тебя попросить вместе со мной отметить мой первый шаг к выздоровлению.
— Тогда это второй шаг. Первый — твоя жизнь в общежитии.
Оказывается, та самая нить, что прежде существовала между звонками и центром их приема у нее в голове, теперь протянулась между ними, едва Наташа открыла дверь, и помогала ей понимать Валентина с полуслова.
Она пошла на кухню поставить чайник, и он потопал следом за ней и сказал:
— У тебя нигде не валяется кусочков дерматина? Пока закипит чайник, я починю твою дверь.
Как хорошо, что он не стал спрашивать, кто это мог сделать, и сокрушаться: какие негодяи, — а просто открыл ящик с инструментами и всяческими остатками стройматериалов и вышел на лестничную площадку.
Она слышала, как он там стучит молотком, а потом в приоткрытую дверь услышала запах краски и выглянула наружу. Валентин как раз закрашивал белой краской вначале, казалось, страшную, а теперь почему-то дурацкую надпись.
Через некоторое время Валентин вернулся — она слышала, как он убирает на место инструменты и моет руки в ванной. Ей стало тепло и покойно и показались смешными былые страхи.
Он возник в дверном проеме, поправляя очки, и сказал ей весело:
— Не суетись, Наташа, давай просто на кухне посидим. В прошлый раз нам этого не дали, надеюсь, сегодня никто не помешает.
— Нет уж, — не согласилась Наташа. — Не так часто у меня бывают гости. А в последнее время особенно. Я как в засаде, сижу и жду неприятностей. Так что ты пришел кстати.
— Спасибо, Наташа. А то я боялся быть тем, что хуже татарина. Но гораздо больше я боялся…
Он замолчал и присел на край табуретки.
— Чего боялся, договаривай.
— Боялся, что ты меня запрезираешь.
Она чуть было не сказала: «Я узнала о тебе такое, что уберегло меня от ошибки…» Но вспомнила изречение, прочитанное когда-то в альбоме у бабушки: «Хоть сердце разорвись, уста должны молчать!» К чему это относилось, она не знала, но моменту соответствовало. Ну почему в голову лезет такая дребедень?!
Она между тем вынимала из пакета то, что Валентин принес. Коньяк, а вовсе не шампанское.
Скосила на своего гостя глаз. Коньяк вроде не по протоколу.
— Наташа, ну кто отогревается шампанским?
Между прочим, она и слова не сказала про шампанское.
— Я вроде не замерзла.
— А ты — со мной. В крайнем случае соком разбавишь. Понимаешь, шампанское — это при полной победе пьют, а при частичной — коньяк. В нем дубильные вещества. Чтобы сердце укрепить.
Фантазер. На ходу все выдумал, а она верь?
Накрыла в своей единственной комнате небольшой столик со свечами, как любила. Имелся у Наташи подсвечник красивый, фарфоровый. Она его нарочно под свой столовый сервиз подбирала.
В общем, стол получился торжественный. Как будто Валентин к Наташе не просто в гости пришел, а предложение делать.
— Это хорошо, что ты свечи зажгла, — пробормотал он. — По крайней мере не так наглядно будет, когда я стану прятать глаза.
— Мне такое вступление не нравится, — покачала головой Наташа. — Терпеть не могу, когда люди при мне унижаются. — Она поневоле опять напряглась, и ушло куда-то чувство теплоты и умиротворенности, которому она только что начала радоваться.
— Все же немножко потерпи, — тон его был просительным, — если я верую в Любовь и в Жизнь, я должен покаяться и тем очиститься.
Она подумала, что в каком-нибудь американском фильме такой сцены наверняка бы не было. Может, это и неплохо, что люди предпочитают простые конкретные отношения. А нам непременно надо бить себя в грудь, истязать, выворачивать наизнанку, таким образом «очищаясь».
Но он не слышал этих ее мыслей. Да и услышав, последовал бы?
— Я женился без любви. Под давлением обстоятельств. Вернее, уступив им. И что самое смешное, в тот момент был ужасно горд своим благородством. Одна наша воспитательница в интернате говаривала нам порой: «Простота хуже воровства». Я не понимал этого. Тогда. Теперь понял. На собственном примере пришел к странному выводу: чувствовать себя подлецом менее унизительно, чем дураком. Мой жизненный монолог «быть или не быть» оказался таким бездарным, что вместо Гамлета на сцене появился Арлекин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63