, что задавать лишние вопросы равноценно желанию кинуться под поезд, который вылетает из-за поворота к их станции.
Ульяна придавила носком сапога педаль газа, машина взрыкнула и понеслась, подпрыгивая на стыках плит. Подвеска жесткая, как и у старой модели «уазика», отметила она, в очередной раз подпрыгнув и ощутив это на собственном теле. «Ничего, не пешком идешь», — говорил ей отец, когда усаживал ее в детстве на заднее сиденье мотоцикла с коляской. Как давно это было! Так давно как будто и не с ней.
Они жили в селе, мимо которого она только что проехала. Именно мимо, потому что бетонка не заходила в само село. Село это называлось Ужма, оно-то и поделилось своим именем с заказником, и даже с ее собственным предприятием. Смешно, но на самом деле у нее свое предприятие. Кто бы мог подумать об этом, когда она ходила в школу, дралась с мальчишками, когда на нее жаловались соседи… Она была ужасной девчонкой, конечно, но что поделаешь?
Отец, ругая ее в очередной раз для порядка, потому что просила об этом мать, заканчивал:
— Ну вот, проработка закончена. — Он разглаживал лоб, разводил по местам свои густые светлые брови и говорил ей тихо: — Не бери в голову. Из хороших девочек получаются только… — Он прикладывал палец к губам и уже совсем тихо, чтобы мать точно не услышала, добавлял: — О.с.т. — А потом, натешившись ее мучительными усилиями догадаться, что это такое за шифр, он объяснял: — Очень скучные тетки.
Ульяна понимающе улыбалась отцу в ответ. И они вместе смеялись. Мать не знала, над чем именно они смеются, но была уверена, что веселятся они подозрительно рано после суровой «проборки».
А потом настал день, когда отец ей сказал:
— Улька, садись в люльку. — Он подмигнул ей, подчеркивая, что каламбурит совершенно сознательно. А это всегда означало, что он скажет ей что-то важное.
— А зачем?
— Поедем, красотка, кататься! — пропел он строчку из старинного романса.
Она насторожилась: ей было уже четырнадцать, и она с необыкновенной остротой начинала чувствовать людей. Выскочила из-за стола, за которым делала уроки, быстро натянула джинсы и куртку, сбросив тренировочные штаны, в которых ходила дома, сунула ноги в кроссовки, а на голову насадила кепку-бейсболку красного цвета козырьком назад. Длинная коса соломенного цвета змеилась до пояса, она схватила ее и спрятала под куртку — деревенские люди давно ее напугали, что если волосы не убирать в лесу, не прятать, то «лесные ребята» — так на всякий случай прилично величали чертей — будут к ней цепляться, прикидываясь ветками деревьев.
— Запряга-ай! — крикнул отец и резко дернул педаль газа ногой, вставив ключ в замок зажигания.
Больше всего Ульяна любила этот миг — мгновение старта. Она всегда думала, что даже если знаешь, куда едешь, то все равно не знаешь, куда приедешь.
На этот раз она как в воду глядела. Но не в буквальном смысле — они с отцом приехали в охотничью избушку в заказнике, где она бывала бессчетное число раз.
— Ну что, дочь моя, — он потирал руки, а это означало, что отец волнуется, и очень сильно, — я хочу спросить тебя, можешь ли ты меня отпустить, но… не забыть?
Дочь удивленно смотрела на отца.
— Ульяна, я говорю с тобой первой. — Он вздохнул. — Я не стану тебе морочить голову туфтой, мол, такое случается в жизни, когда… Со мной это случилось, Ульяна. Мне сейчас тридцать семь лет. Я влюбился, дочка. — Он шумно вздохнул, а Ульяне показалось, что на нее подуло холодным ветром. — Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с мамой больше не любим друг друга. Понимаешь… — он запустил пятерню в волосы, — ей неинтересно со мной. А мне с ней. Когда мы влюбились друг в друга… и когда родилась ты, мы были другими. Очень, очень молодыми. А сейчас я чувствую себя старым, и мне скучно жить вот так. Я влюбился. Она… — Он втянул воздух. — Она оперная певица. — Он умолк, словно его самого поразило, как звучит это здесь, в глуши, в тайге: «оперная певица». — Она живет в Москве. Я уеду туда. Но, дочь моя, я хочу не просто взять и уехать, а чтобы ты меня отпустила. Если можешь — с легким сердцем. Я твой отец и всегда им останусь. Понимаешь? До самой смерти. — Он опустил глаза на руки, которые лежали на столе, хлопал одной рукой по другой, не зная, что еще можно делать сейчас этими руками. — Конечно, можно было бы продолжать жить под одной крышей, объясняя себе, что я это делаю ради тебя. Но ты скоро, очень скоро, всего через несколько лет, станешь совсем взрослой. Ты уйдешь от меня. Я не буду тебе больше нужен. Это естественно. Но я хочу, чтобы ты чувствовала себя моей дочерью. Я сделаю для тебя все. Ты будешь приезжать ко мне в Москву?
— А… твоя…
— Моя жена? Она замечательная. Она талантливая. Она капризная и противная. Но я люблю ее. И тебя я люблю.
— Но… ты маму… совсем не любишь? Потому что она… старая?
— Старая? Да что ты. Она моложе меня на два года. Она молодая, она красивая. Но я ей не нужен. — Он вздохнул. — Ты пока не можешь этого понять…
— Могу. — Она пожала плечами. — Ты не хочешь с ней спать. — Ульяна многозначительно усмехнулась какой-то горькой, недетской усмешкой.
— Я, конечно, понимаю, что ты знаешь, откуда берутся дети…
— Я знаю и о том, что надо делать, чтобы они не брались, — гордо бросила Ульяна.
Сначала отец оторопел, а потом его лицо вдруг стало серьезным.
— А вот это хорошо. Я хвалю за это.
— А… вы с мамой не знали об этом, когда рожали меня? — Ее голос зазвенел в комнатке с печкой, на которой уже фыркал, собираясь закипеть, чайник, закопченный до черноты.
— Знали, Ульяна. Но мы хотели, чтобы у нас была ты.
— Значит, ты тогда любил маму?
— И она тогда любила меня. — Он покачал головой и сказал: — Ты знаешь, что ты красивая девочка?
— Знаю, — не задумываясь ответила Ульяна.
— А ты слышала, что красивые дети рождаются только от любви?
— Н-нет.
— Так вот знай. И когда сама захочешь родить красивого ребенка, то делай это только по любви.
Ульяна молчала.
— Мама уже знает?
— Догадывается.
— Ты мне сказал первой?
— Второй.
— А кому первому? — запальчиво спросила Ульяна, словно кто-то покусился на ее собственность.
— Николаю Сомову, моему другу.
— П-почему?
— Потому что мы познакомились у него… Ульяна кивнула.
— Ты все поняла, дочка?
— А если бы я сказала, что не отпущу тебя?
— Я бы все равно ушел.
— Тогда зачем ты меня спрашивал?
— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение. Всегда лучше, когда человек сам принимает решение. Что бы он ни делал и какое бы решение ни принимал.
… Бетонка поворачивала к болоту, на котором местные собирали осенью, после первых заморозков, клюкву. Здесь ее было видимо-невидимо, и они с матерью и отцом ездили сюда за ягодой. Многие из села выносили ведрами клюкву к поезду, единственному, который останавливался в Ужме на три минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Ульяна придавила носком сапога педаль газа, машина взрыкнула и понеслась, подпрыгивая на стыках плит. Подвеска жесткая, как и у старой модели «уазика», отметила она, в очередной раз подпрыгнув и ощутив это на собственном теле. «Ничего, не пешком идешь», — говорил ей отец, когда усаживал ее в детстве на заднее сиденье мотоцикла с коляской. Как давно это было! Так давно как будто и не с ней.
Они жили в селе, мимо которого она только что проехала. Именно мимо, потому что бетонка не заходила в само село. Село это называлось Ужма, оно-то и поделилось своим именем с заказником, и даже с ее собственным предприятием. Смешно, но на самом деле у нее свое предприятие. Кто бы мог подумать об этом, когда она ходила в школу, дралась с мальчишками, когда на нее жаловались соседи… Она была ужасной девчонкой, конечно, но что поделаешь?
Отец, ругая ее в очередной раз для порядка, потому что просила об этом мать, заканчивал:
— Ну вот, проработка закончена. — Он разглаживал лоб, разводил по местам свои густые светлые брови и говорил ей тихо: — Не бери в голову. Из хороших девочек получаются только… — Он прикладывал палец к губам и уже совсем тихо, чтобы мать точно не услышала, добавлял: — О.с.т. — А потом, натешившись ее мучительными усилиями догадаться, что это такое за шифр, он объяснял: — Очень скучные тетки.
Ульяна понимающе улыбалась отцу в ответ. И они вместе смеялись. Мать не знала, над чем именно они смеются, но была уверена, что веселятся они подозрительно рано после суровой «проборки».
А потом настал день, когда отец ей сказал:
— Улька, садись в люльку. — Он подмигнул ей, подчеркивая, что каламбурит совершенно сознательно. А это всегда означало, что он скажет ей что-то важное.
— А зачем?
— Поедем, красотка, кататься! — пропел он строчку из старинного романса.
Она насторожилась: ей было уже четырнадцать, и она с необыкновенной остротой начинала чувствовать людей. Выскочила из-за стола, за которым делала уроки, быстро натянула джинсы и куртку, сбросив тренировочные штаны, в которых ходила дома, сунула ноги в кроссовки, а на голову насадила кепку-бейсболку красного цвета козырьком назад. Длинная коса соломенного цвета змеилась до пояса, она схватила ее и спрятала под куртку — деревенские люди давно ее напугали, что если волосы не убирать в лесу, не прятать, то «лесные ребята» — так на всякий случай прилично величали чертей — будут к ней цепляться, прикидываясь ветками деревьев.
— Запряга-ай! — крикнул отец и резко дернул педаль газа ногой, вставив ключ в замок зажигания.
Больше всего Ульяна любила этот миг — мгновение старта. Она всегда думала, что даже если знаешь, куда едешь, то все равно не знаешь, куда приедешь.
На этот раз она как в воду глядела. Но не в буквальном смысле — они с отцом приехали в охотничью избушку в заказнике, где она бывала бессчетное число раз.
— Ну что, дочь моя, — он потирал руки, а это означало, что отец волнуется, и очень сильно, — я хочу спросить тебя, можешь ли ты меня отпустить, но… не забыть?
Дочь удивленно смотрела на отца.
— Ульяна, я говорю с тобой первой. — Он вздохнул. — Я не стану тебе морочить голову туфтой, мол, такое случается в жизни, когда… Со мной это случилось, Ульяна. Мне сейчас тридцать семь лет. Я влюбился, дочка. — Он шумно вздохнул, а Ульяне показалось, что на нее подуло холодным ветром. — Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с мамой больше не любим друг друга. Понимаешь… — он запустил пятерню в волосы, — ей неинтересно со мной. А мне с ней. Когда мы влюбились друг в друга… и когда родилась ты, мы были другими. Очень, очень молодыми. А сейчас я чувствую себя старым, и мне скучно жить вот так. Я влюбился. Она… — Он втянул воздух. — Она оперная певица. — Он умолк, словно его самого поразило, как звучит это здесь, в глуши, в тайге: «оперная певица». — Она живет в Москве. Я уеду туда. Но, дочь моя, я хочу не просто взять и уехать, а чтобы ты меня отпустила. Если можешь — с легким сердцем. Я твой отец и всегда им останусь. Понимаешь? До самой смерти. — Он опустил глаза на руки, которые лежали на столе, хлопал одной рукой по другой, не зная, что еще можно делать сейчас этими руками. — Конечно, можно было бы продолжать жить под одной крышей, объясняя себе, что я это делаю ради тебя. Но ты скоро, очень скоро, всего через несколько лет, станешь совсем взрослой. Ты уйдешь от меня. Я не буду тебе больше нужен. Это естественно. Но я хочу, чтобы ты чувствовала себя моей дочерью. Я сделаю для тебя все. Ты будешь приезжать ко мне в Москву?
— А… твоя…
— Моя жена? Она замечательная. Она талантливая. Она капризная и противная. Но я люблю ее. И тебя я люблю.
— Но… ты маму… совсем не любишь? Потому что она… старая?
— Старая? Да что ты. Она моложе меня на два года. Она молодая, она красивая. Но я ей не нужен. — Он вздохнул. — Ты пока не можешь этого понять…
— Могу. — Она пожала плечами. — Ты не хочешь с ней спать. — Ульяна многозначительно усмехнулась какой-то горькой, недетской усмешкой.
— Я, конечно, понимаю, что ты знаешь, откуда берутся дети…
— Я знаю и о том, что надо делать, чтобы они не брались, — гордо бросила Ульяна.
Сначала отец оторопел, а потом его лицо вдруг стало серьезным.
— А вот это хорошо. Я хвалю за это.
— А… вы с мамой не знали об этом, когда рожали меня? — Ее голос зазвенел в комнатке с печкой, на которой уже фыркал, собираясь закипеть, чайник, закопченный до черноты.
— Знали, Ульяна. Но мы хотели, чтобы у нас была ты.
— Значит, ты тогда любил маму?
— И она тогда любила меня. — Он покачал головой и сказал: — Ты знаешь, что ты красивая девочка?
— Знаю, — не задумываясь ответила Ульяна.
— А ты слышала, что красивые дети рождаются только от любви?
— Н-нет.
— Так вот знай. И когда сама захочешь родить красивого ребенка, то делай это только по любви.
Ульяна молчала.
— Мама уже знает?
— Догадывается.
— Ты мне сказал первой?
— Второй.
— А кому первому? — запальчиво спросила Ульяна, словно кто-то покусился на ее собственность.
— Николаю Сомову, моему другу.
— П-почему?
— Потому что мы познакомились у него… Ульяна кивнула.
— Ты все поняла, дочка?
— А если бы я сказала, что не отпущу тебя?
— Я бы все равно ушел.
— Тогда зачем ты меня спрашивал?
— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение. Всегда лучше, когда человек сам принимает решение. Что бы он ни делал и какое бы решение ни принимал.
… Бетонка поворачивала к болоту, на котором местные собирали осенью, после первых заморозков, клюкву. Здесь ее было видимо-невидимо, и они с матерью и отцом ездили сюда за ягодой. Многие из села выносили ведрами клюкву к поезду, единственному, который останавливался в Ужме на три минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64