он расплатился, когда жена покинула его…
После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.
Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.
Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:
«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».
Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.
— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.
— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!
— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…
— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.
Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.
— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!
— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.
Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:
— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?
2
Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».
А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.
Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:
— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!
Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.
— Рекс! — Из одного конца комнаты.
— Прошу прощения. — Из другого конца.
— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?
— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.
— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?
— Разумеется, нет! Конечно, иди.
— Благодарю.
Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.
Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.
Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.
Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:
«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».
Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.
— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.
— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!
— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…
— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.
Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.
— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!
— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.
Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:
— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?
2
Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».
А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.
Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:
— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!
Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.
— Рекс! — Из одного конца комнаты.
— Прошу прощения. — Из другого конца.
— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?
— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.
— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?
— Разумеется, нет! Конечно, иди.
— Благодарю.
Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.
Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84