Чувство вины ему несвойственно. Предки по отцовской линии не жаловали подобное чувство и так неохотно передавали его по наследству, что оно почти совершенно выродилось. Его собственный род занятий тоже этому способствовал. Он столько раз вламывался в чужие дома, что считал такой способ простой повседневностью. Но реакция Алекс обожгла сильнее, чем пощечина, заставив ощутить себя ничтожным и жалким.
Часа два, не меньше, он сидел в темнеющей комнате, слушая стук капель по стеклу и все сильнее впадая в уныние.
Гадкую штуку он проделал, гадкую. Обидеть любимую женщину — что может быть хуже?
И она дала ему понять ее ничтожество. Еще как. Если в будущем она возьмется проделывать такой фокус со своими детьми, они будут послушными до безобразия! Если только он как отец не противопоставит этому свое здоровое влияние.
Между прочим, его мать тоже умела пробудить в нем что-то сродни раскаянию. Вот и теперь ее голос настойчиво звучит в его сознании: «Ты должен извиниться, мой мальчик! Скажи, что сожалеешь, и тебе самому станет приятнее на душе!»
Кажется, такой голос называется угрызениями совести.
Не в силах больше выносить его нашептывания, Дункан бросился к машине и в самый кратчайший срок затормозил перед домом Алекс. Она ответила на звонок таким ледяным тоном, что сердце у него встрепенулось: она ждала его.
— Я страшно сожалею… — прошептал он в домофон.
Пожилая пара с другого этажа как раз направлялась домой. Они ему были знакомы. Мужчина открыл парадное, пропустил жену и выжидательно посмотрел на Дункана.
— Что ты сказал? Я не расслышала.
Он скрипнул зубами. И без того извинение далось нелегко, но повторить его при свидетелях — уже слишком.
— Я страшно сожалею!!! — рявкнул Дункан.
— Криком, молодой человек, еще никто не добился прощения, — назидательно заметила пожилая леди. — Надо явиться с шампанским и цветами. Именно так поступает мой Гарольд, и взгляните — мы женаты уже сорок восемь лет.
— С кем ты разговариваешь? — заинтересовалась Алекс.
— С мистером Гарольдом…
— И Дафной Ролан?
— Да, с ними. Они полагают, что я заслуживаю снисхождения. — Чувствуя в пожилой леди союзницу, Дункан ей заговорщически подмигнул.
— А они в курсе твоих прегрешений?
— Нет. Хочешь, чтобы я их ввел?
Из домофона послышалось сочное проклятие. Дункан не решился бросить взгляд на миссис Ролан из страха прочесть у нее на лице негодование.
— Поднимайся! — скомандовала Алекс.
Войдя за пожилой парой в парадное, он склонился к руке миссис Ролан и с чувством произнес:
— Спасибо! Вы помогли мне преодолеть первый барьер.
— Послушайте моего совета, — вмешался мистер Ролан. — Как бы она вас ни назвала, кротко соглашайтесь.
— Попробую. — Дункан рассудил, что мужчина, сумевший продержаться в браке сорок восемь лет, не может дать плохого совета. — А что делать, когда она, наконец, выдохнется?
— Как что? Разумеется, поцеловать!
Ну, за поцелуем дело не станет, подумал он и, не в силах дожидаться лифта, направился к лестнице. Алекс отворила дверь с видимой неохотой.
— У тебя есть пять минут.
— Я страшно сожалею!
Извинившись, Дункан ощутил законную гордость. Он не просто извинился, а попросил прощения трижды, причем один раз при свидетелях. Теперь Алекс как будто полагалось упасть ему в объятия. Однако она не спешила.
Что же выходит, он зря опозорил извинениями всю мужскую линию своих предков? Не говоря уже о глупой откровенности. Отец назвал бы его круглым дураком. А мать? Как она отнеслась бы к его поведению?
— Почему ты закатил глаза? — спросила Алекс с подозрением.
— Обращаюсь к духу своей матери за советом.
— Почему именно к ней?
— Она добрая женщина. Узнай она, что я тайком шарил в твоей квартире, пришла бы в ужас.
— После многих лет брака с вором?
— Воровство — всего лишь бизнес. У родных, друзей и близких воровать нехорошо.
— Как благородно с вашей стороны!
— Только с материнской. Отец без всяких вломился бы куда угодно и потом ни за что не признался бы. Видишь, как я честен! Неужели мне за примерное поведение ничего не причитается?
Алекс в красном кимоно, которое так и просило, чтобы ему позволили соскользнуть на пол, шелестя шелком, всем своим видом демонстрировала неприступность. Глаза ее оставались печальными, не оставляя никаких иллюзий насчет того, что доведется хотя бы коснуться красного шелка. Дункан отдал бы все за один прежний, ласковый и зовущий взгляд.
— За честность — плюс одно очко. За то, что растоптал мое доверие, — минус десять.
— Я могу только повторить, что страшно сожалею и никогда больше так не поступлю. Алекс, ну, пожалуйста! Не перечеркивай все, что между нами было.
— Ты сам все перечеркнул.
Дункан ощутил, что уже достиг в своем раскаянии критической точки. На большее он просто не способен.
— Ты когда-нибудь держала в руках ключ от квартиры любовника? Бывало так, что он уходил на работу, а ты задерживалась в постели или под душем?
— Ну… да. При чем тут это?
— И что, ты ни разу не заглянула ни в шкаф, ни в стол?
— Ну, допустим… нет! Не так, как ты!
— Ты никогда… ну, я не знаю… не совала нос в аптечку, чтобы выяснить, какие лекарства он принимает? Не включала компьютер, чтобы узнать, не приходят ли ему письма от другой?
Алекс вспыхнула, и он понял, что попал в точку.
— Ты говоришь о совсем иных вещах! Серьезные и долгие отношения — все равно что совместная жизнь, а в совместной жизни все общее и всюду открыт доступ. Когда остаешься один в квартире с разрешения владельца, то получаешь право…
— Разнюхивать?
— Удовлетворить здоровое любопытство!
— Вот и я о том же. В тот день, уходя на работу, ты предложила мне остаться. Сама предложила, помнишь? — улыбнулся Дункан.
— Ты отказался!
— Но мог бы и согласиться. По твоей теории, ты дала мне право удовлетворить «здоровое любопытство».
Некоторое время Алекс не отвечала, теребя пояс кимоно и покусывая губу. Она явно взвешивала его доводы.
— И все равно ты поступил отвратительно!
— Согласен, и я страшно сожалею. Не заставляй меня снова и снова унижаться, это против моей натуры!
— Не унижаться, а признавать ошибку. Тут ты не силен.
— Так я прощен или нет? — осведомился Дункан, привлекая Алекс к себе.
— А что мне остается с такой наследственностью? Мы с тобой одного поля ягоды — потомки воров. Приходится быть терпимее.
— Мне нужно сейчас же, немедленно оказаться с тобой в постели, не то умру!
Теперь, когда он лишь чудом не потерял Алекс, она казалась вдвое, втрое, в миллион раз драгоценнее.
Кимоно порхнуло на пол, в точности так, как он и представлял. Поскольку тело Алекс все еще покрывали синяки, он начал с того, что поцеловал их все — осторожно, бережно. А потом тем же манером он любил ее снова и снова, надеясь, что нежность хотя бы намекнет ей на то, что он так до сих пор и не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84