Жившей на первом этаже мексиканке-домоправительнице Шарави, одетый в костюм с галстуком, представился инспектором страховой компании. Текст на визитке подтверждал это.
Бывший парковый служащий, объяснил Даниэл, обратился в компанию с требованием возместить ущерб, причиненный землетрясением, поэтому сейчас необходимо убедиться в том, что мистер Тенни действительно проживал здесь во время стихийного бедствия.
– Проживал, – тягуче произнесла мексиканка и смолкла.
– Долго?
– Пару лет. – Женщина пожала плечами.
– Он был спокойным жильцом?
– Вел себя тихо, платил вовремя.
– То есть хлопот не причинял?
– Нет. По правде говоря, я его почти не помню. – Дверь закрылась.
Проверка прошлого Тенни тоже не дала ничего нового. За медицинской помощью не обращался, в клиниках не лежал, записей о нарушениях правил движения нет, как нет и намеков на какую-либо противозаконную деятельность.
Даниэлу пришлось полдня изобретательно лгать в различных учреждениях – с целью убедиться в том, что в радиусе ста миль от города Тенни никуда не обращался с просьбами о социальной помощи, не пытался устроиться на работу ни в одном городке, округе или в разбросанных тут и там зеленых массивах парков и природных заказников.
Значит, он уехал или просто исчез.
И все-таки что-то с парнем было не в порядке, так подсказывала Шарави интуиция. А как еще назвать это чувство? Неясное и смутное, о котором он никогда не говорил с коллегами. Но не принимать его в расчет было бы глупо.
Во-первых, Даниэл знал: Тенни – индивидуалист-одиночка, ему нет деда до инструкций и правил. Читал книжки в рабочее время. Подчеркивал, что он – белый. Сложить все это вместе, и получится определенный тип личности.
Второе: фургон. Перед глазами неотвязно стояла картина того, как Рэймонда Ортиса затаскивают в распахнутую дверцу фургона.
С того дня, как Тенни вышвырнули из парка, машины никто не видел. А вышвырнули его вскоре после исчезновения мальчика.
Залитые кровью кроссовки...
Зеву Кармели он не сказал о Тенни ни слова.
Дипломат звонил Шарави ежедневно между пятью и восемью часами вечера, выходя из себя, если не заставал Даниэла на месте, даже зная, что тот занят делом Айрит и ничем больше.
Сегодня звонок застал Шарави в тот момент, когда он сидел в кухне перед включенным сканером и готовил себе сандвич с тунцом.
– Они делятся с тобой информацией?
– Мы работаем вместе.
– Это уже лучше. Пока... ничего?
– К сожалению, нет, Зев.
Тишина в трубке. Затем неизменный вопрос:
– Стерджис – он, по-твоему, знает, что делает?
– По-моему, да.
– Я не слышу энтузиазма в твоем голосе.
– Знает, Зев. Он нисколько не хуже тех, с кем мне приходилось работать. У него серьезный подход.
– И к тебе тоже?
Почти такой, как бы мне хотелось, подумал Даниэл.
– Да. Жаловаться не на что.
– А психиатр?
– Тоже делает все, что может.
– Но никаких гениальных догадок?
– Пока нет.
Про Петру Коннор и Альварадо Шарави говорить не стал. К чему усложнять?
– Ладно. Продолжай держать меня в курсе.
– Разумеется.
Положив трубку, Даниэл проглотил сандвич, сказал слово благодарности Богу, нараспев прочел ma'ariv и вновь углубился в чтение «Утечки мозгов». Кое-что в содержании ускользало от его внимания: диаграммы, статистические выкладки. Удивительно скучная книга, но, кто знает, может, именно тут удастся отыскать недостающее звено?
Нагромождением заумных терминов и цифр доктор Артур Холдэйн пытается скрыть сущность своей теории, но основная его мысль предельно ясна: интеллектуалы всегда и во всем стоят выше остальных смертных, а посему необходимо поощрять их к активному деторождению. Люди недалекие и тупые в спокойные и добрые времена являются... досадным излишеством природы. Во времена испытаний они превращаются в ненужное бремя.
Сухо и скучно, зато – бестселлер. Некоторым людям для того, чтобы почувствовать себя победителями, необходимо избавиться от всех других.
Он вчитался в биографию Холдэйна.
Еще один житель Нью-Йорка.
Обложка утверждала, что автор является сотрудником института Лумиса, однако манхэттенский агент не засек ни одного телефонного звонка Холдэйна в офис Лумиса. Проживал доктор в квартале Ривердэйл, в Бронксе.
– Приличный район, – сказал агент. – Довольно высокая плата, но в целом ничего особенного.
– А семья?
– У него жена, четырнадцатилетняя дочь и собака, минишнауцер. Два раза в неделю ужинают вне дома, обычно в итальянском ресторанчике. Однажды посетили китайский. Как правило, он почти не выходит, даже в церкви по воскресеньям не появляется.
– Сидит взаперти?
– Иногда целыми днями. Может, пишет новую книгу. Машины, кстати, у него нет. Мы прослушиваем его телефон, но ведь есть еще и электронная почта, а пароль к компьютеру пока не подобран. Пока. По Санджеру и даме с кислым лицом, то есть Хелле Крэйнпул, тоже никаких новостей. Оба знают только работу и дом. Скучная парочка.
– Скучная и умная.
– Это ты так говоришь.
– Это они так говорят.
Агент засмеялся.
Агентом была двадцативосьмилетняя уроженка Дании, работавшая для прикрытия фоторепортером в «Нью-Йорк таймс». Полное отсутствие какой-либо связи с правительством Израиля, за исключением денежных переводов, ежемесячно поступавших в банк на Каймановых островах. Не еврейка.
– Фотографии есть?
– А как же. Запускаю. Привет.
Из прорези факса пополз лист с изображением худощавого мужчины ближе к пятидесяти, с бородкой, в очках на узком лице. Волнистые седые волосы непокорно торчат на висках. Одет в легкий пиджак, темные брюки и рубашку с расстегнутым воротом. Радом семенит на поводке маленький шнауцер.
Абсолютно непримечательная личность.
А он ожидал увидеть чудовище?
Ханна Арендт называла зло банальностью, за что ополчила против себя всех интеллектуалов с их подчеркнутым пренебрежением к буржуазной философии.
Но та же Арендт в течение длительного времени поддерживала трогательные, прямо-таки мазохистские отношения с философом Мартином Хайдеггером, известным антисемитом. Поэтому в глазах Даниэла ее мнение было весьма спорным.
Из собственного опыта Шарави знал, что банальным очень часто бывает преступление.
И почти всегда – нелогично глупым.
Но зло?
Во всяком случае, не то, с которым он столкнулся в деле Мясника.
Равно как и не теперешнее.
Оно было нечеловеческим.
Мозг Шарави отказывался этому верить.
* * *
Жене постучал в ветровое стекло, и Даниэл открыл дверцу «тойоты». Старик забрался внутрь. В темноте его черное лицо было почти неразличимым, а темная одежда только усиливала сходство с ночным призраком.
В неверном свете уличных фонарей едва белели лишь волосы.
– Привет, – проговорил Жене, стараясь устроиться в тесноте поудобнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113