Петра усмехнулась.
Все старались не выказывать разочарования, которое испытывают. За исключением Шталя. Он сидел молча. Детектив Смолл посмотрел на закуски.
— Время смешения многих культур. Вот с этой культурой я еще не встречался. Я разбираюсь в блюдах.
— Это не так плохо, Марв, — заверил его Шлесингер. — Моя жена — вегетарианка, и мы часто ходим в индийские рестораны.
Он потянулся за самосой. Петра, Майло и Марвин Смолл положили себе закуски. Шталь не сделал этого.
Я съел бутерброд с копченой говядиной и выпил горячего чая со специями.
Шталь, казалось, пребывает где-то далеко, совсем в другом мире. Он приехал с большим белым конвертом и положил его перед собой. Хранил молчание и не вмешивался в разговор.
Все остальные продолжали есть, пока Смолл и Шлесингер давали краткий обзор дела Армана Мехрабиана и передавали по кругу фотографии с места преступления. Я быстро просмотрел их. Рана в абдоминальной области представляла собой ужасную разверстую дыру. Тени Беби-Боя и Василия Левича встали передо мной.
Мусорная свалка, как и в случаях с Анжеликой Бернет и Чайной Маранга.
Увертливость. Изобретательность.
Так я и сказал. Они выслушали меня без комментариев. Еще раз пробежались по всем делам. Первым заговорил Майло:
— Ну, так что там с генеалогическим древом семейства Мерфи, Эрик?
Шталь открыл белый конверт и извлек отпечатанную на компьютере генеалогическую схему.
— Я взял это из Интернета, но схема представляется мне надежной. У отца Эрны Мерфи, Дональда, были брат и сестра. Брат, Эдвард, женился на Колетт Браниган. Единственная кузина — дочь Мэри Маргарет. Эдвард умер. Колетт живет в Нью-Йорке, Мэри Маргарет — монахиня в Альбукерке.
— Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.
— Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.
— Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.
— Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?
Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.
— Это кто такой?
Шталь перегнулся через стол и прочитал:
— «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.
— Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.
— А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.
— Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.
— Крупный и сильный? — уточнил Майло.
— Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.
— О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.
— И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.
— Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.
— Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?
— Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.
Смолл прикоснулся кусам.
— Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?
— У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?
— Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.
— Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.
— Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.
— Тот, кто старше Кевина. Его возраст сразу ввел тебя в заблуждение.
— Сколько лет Шуллю? — спросила Петра.
— Тридцать пять — сорок.
— Возраст подходит.
— Каково происхождение семейных денег? — спросил Шлесингер.
— От второго мужа.
— Часть этих денег могла уйти к ее единственному живому сыну, — предположил я. — Известно ли, как умерли отец Шулля и его брат?
Шталь покачал головой.
— Ты хорошо поработал, Эрик, — улыбнулась Петра.
На мгновение в глазах Шталя вспыхнула искорка эмоций, но быстро угасла.
— Да, такова жизнь, — изрек Марвин Смолл. — Вдруг ни с того ни с сего все меняется.
— Наш философ, — добродушно заметил Шлесингер. — Я был бы рад хорошим переменам ради разнообразия. Вы, ребята, собираетесь разузнать побольше об этом профессоре?
— Да, как только разойдемся, — сказала Петра, — я прокручу его по банкам данных.
— Не советую беседовать с его мамулей, — проговорил Шталь. — Неприятная леди? — осведомился Майло.
— Не та, с кем мне хотелось бы выпить пива.
Шталь пошутил впервые, но тон его был серьезным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Все старались не выказывать разочарования, которое испытывают. За исключением Шталя. Он сидел молча. Детектив Смолл посмотрел на закуски.
— Время смешения многих культур. Вот с этой культурой я еще не встречался. Я разбираюсь в блюдах.
— Это не так плохо, Марв, — заверил его Шлесингер. — Моя жена — вегетарианка, и мы часто ходим в индийские рестораны.
Он потянулся за самосой. Петра, Майло и Марвин Смолл положили себе закуски. Шталь не сделал этого.
Я съел бутерброд с копченой говядиной и выпил горячего чая со специями.
Шталь, казалось, пребывает где-то далеко, совсем в другом мире. Он приехал с большим белым конвертом и положил его перед собой. Хранил молчание и не вмешивался в разговор.
Все остальные продолжали есть, пока Смолл и Шлесингер давали краткий обзор дела Армана Мехрабиана и передавали по кругу фотографии с места преступления. Я быстро просмотрел их. Рана в абдоминальной области представляла собой ужасную разверстую дыру. Тени Беби-Боя и Василия Левича встали передо мной.
Мусорная свалка, как и в случаях с Анжеликой Бернет и Чайной Маранга.
Увертливость. Изобретательность.
Так я и сказал. Они выслушали меня без комментариев. Еще раз пробежались по всем делам. Первым заговорил Майло:
— Ну, так что там с генеалогическим древом семейства Мерфи, Эрик?
Шталь открыл белый конверт и извлек отпечатанную на компьютере генеалогическую схему.
— Я взял это из Интернета, но схема представляется мне надежной. У отца Эрны Мерфи, Дональда, были брат и сестра. Брат, Эдвард, женился на Колетт Браниган. Единственная кузина — дочь Мэри Маргарет. Эдвард умер. Колетт живет в Нью-Йорке, Мэри Маргарет — монахиня в Альбукерке.
— Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.
— Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.
— Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.
— Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?
Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.
— Это кто такой?
Шталь перегнулся через стол и прочитал:
— «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.
— Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.
— А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.
— Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.
— Крупный и сильный? — уточнил Майло.
— Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.
— О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.
— И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.
— Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.
— Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?
— Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.
Смолл прикоснулся кусам.
— Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?
— У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?
— Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.
— Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.
— Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.
— Тот, кто старше Кевина. Его возраст сразу ввел тебя в заблуждение.
— Сколько лет Шуллю? — спросила Петра.
— Тридцать пять — сорок.
— Возраст подходит.
— Каково происхождение семейных денег? — спросил Шлесингер.
— От второго мужа.
— Часть этих денег могла уйти к ее единственному живому сыну, — предположил я. — Известно ли, как умерли отец Шулля и его брат?
Шталь покачал головой.
— Ты хорошо поработал, Эрик, — улыбнулась Петра.
На мгновение в глазах Шталя вспыхнула искорка эмоций, но быстро угасла.
— Да, такова жизнь, — изрек Марвин Смолл. — Вдруг ни с того ни с сего все меняется.
— Наш философ, — добродушно заметил Шлесингер. — Я был бы рад хорошим переменам ради разнообразия. Вы, ребята, собираетесь разузнать побольше об этом профессоре?
— Да, как только разойдемся, — сказала Петра, — я прокручу его по банкам данных.
— Не советую беседовать с его мамулей, — проговорил Шталь. — Неприятная леди? — осведомился Майло.
— Не та, с кем мне хотелось бы выпить пива.
Шталь пошутил впервые, но тон его был серьезным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104