— В этом что-то есть… Подумаем позже вместе…
Бигль жил с неродившимся сыном Лорен внутри, учил Станиславу нью-йоркскому жаргону, а с Еленой, которая все сильнее привязывалась к нему, подолгу анализировал проблемы донорства человеческих зародышей, упрощая восприятие созданием системы собственных символов, понимая, что тащит его Лопухина на скользкую тропу подпольной трансплантологии, где бесчестье приходит, даже в случае достижения положительного результата, если он, разумеется, не является совершенно фантастическим научным прорывом, а бессмысленная и скоропалительная, в полном смысле слова, смерть от заказанной кем-то пули — ежедневная реальность, которая энергично машет шашкой над головой, как Слава — тупым секачем, нарезая морковь лабораторным кроликам…
— Если тобой двигают разумная аргументация и стремление удовлетворить собственные потребности, то в в соответствии с правилами менеджмента, ты должна идти туда, где люди безнравственно убивают свои зародыши, — сказал Фрэт и Лопухина недоуменно посмотрела на него. — Туда, где делают аборты…
Она улыбнулась: — Вавила говорит, если признать аборт убийством, то мастурбация, про которую ты недавно вспоминал — геноцид…
— Я говорил про женскую…
Лопухина обошла нескольких знакомых гинекологов, выбрала понадежней и не вводя в детали, попросила бережно извлечь на пробу парочку эмбрионов.
— В тех, что мы извлекаем, уже есть сердце, — многозначительно сказал гинеколог, с которым училась вместе когда-то.
— Разве я пришла к священнику? — удивилась Лопухина. — Ты делаешь аборты и выбрасываешь человеческие зародыши в эмалированные тазы, что стоят по бокам гинекологического кресла. Насколько я знакома с характером этой процедуры, никто никогда не интересовался сокращается ли сердце в кровавом комочке, который вы успеваете еще в матке расчленить кюретками… Если ты имеешь в виду гонорар…, назови сумму, но не связывай ее с наличием сердца в эмбрионе… Можешь ошибиться…
— Тысяча долларов в месяц, — сказал гинеколог, волнуясь, — и количество плодов станешь определять сам…
— Хорошо…, хоть и выходишь за грань рационального поведения… Будешь извлекать их вакуум-экстрактором.
Однако доставать, не повреждая, из матки беременных женщин скользкие комочки человеческих плодов, оказалось трудным делом. Еще труднее было определять живы ли они… К тому же на выживших могла губительно дейстовавать транспортировка, и Лопухина стала возить эмбрионы в термостатируемых контейнерах, погружая их в охлажденный консервирующий раствор, что использовался при перевозке донорских почек… Эти занятия требовали слишком много времени и сил, и Елена перепоручила доставку эмбрионов Станиславе, и теперь вечерами они подключали под старым, выпрошенным у микрохирургов операционным микроскопом, человеческие зародыши, отвергнутые матерями, к миниатюрному перфузионному устройству с подогретым и насыщенным кислородом раствором, чтобы определить сохранилась ли в них жизнь… Однако эмбрионы были нежизнеспособными… Они были мертвы…
— Пора, ноконец, удолить из Фрэта чертов Лорен плод, Ленсонна, — вспомнила вдруг Слава, раздраженная очередной неудачей. — Он там скоро лаять ночнет…
— А может, заговорит, — улыбнулась Лопухина. — Хорошо… Завтра и удалим. Закажи операционную и анестезиолога…
Плод удалили. Бигль быстро пришел в себя и обрадованный избавлением от затянувшейся беременности стал давать советы Лопухиной:
— Почему бы тебе не легализовать эти исследования? — спросил он однажды. — Получишь дополнительное финансирование, штаты, разрешения и иди к ожидаемому результату, меньшей кровью и без прокуратуры…
— Pill in your ears! — обиделась Лопухина, давно заболевшая нью-йоркским жаргоном. — Процедура подачи заявки требует усилий, сопоставимых с предполагаемыми исследованиями, а получение разрешения на клиническое применение может длиться годами… Даже если позволят заниматься этим, мне не добыть жизнеспособных человеческих эмбрионов…
— Почему?
— Их убивает не транспортировка, — печально сказала Лопухина. — Их убивает процедура аборта… Хорошо хоть, это не геноцид…
— Как же ты собираешься получить их? Неужто, как добываются сомнительные донорские органы, что иногда попадают к вам на записные трансплантации или уходят транзитом в Евротрансплант?
— В литературе не описано ни одного случая использования в качестве донора органов молодых женщин с беременностью в 6-12 недель…
— Значит, нелегальное донорство и кто-то или даже ты сама насильственно сделает вивисекцию, вскроет матку и извлечет неповрежденный эмбрион? А что будет с женщиной?
— Ничего… Зашьют… Она проснется… и все будет в порядке…
— Но она не сможет больше рожать!
— Сможет! Тысячи женщин рожают с помощью кесарева сечения по многу раз… Это не будет стоить ей здоровья…
— Это будет стоить гораздо больше… Жуткий промысел… В Америке такое невозможно…
— Возможно… Ты говоришь и действуешь так, будто каждый второй американец Фолкнер или Каунт Бейси… Знаешь сколько в мире способов лечения простатита…? Способов формирования и измерения общественного мнения не меньше…
— И ты пойдешь на это ради Ковбоя? Неужто людская любовь способна на такое…?
— Дурень! — рассмеялась Лопухина, не давая ему закончить. — Любовь способна на все…, даже больше… Ты что, книг не читаешь? — и спохватившись добавила: — Прости, Фрэт… Трудно помнить все время, что ты собака… Не знаю… Вряд ли мной движет любовь… или только любовь… Это чувство больше и сильнее, чем любовь, сексуальная страсть, преклонение, долг… вместе взятые…. Я больна им… и болезнь так мучительно сладостна и прекрасна, что выздоровление кажется адом… Есть что-то еще, что не дается даже в ощущениях… Как запах или мелодия, которые не можешь вспомнить… или понять. Я не только постоянно скрываю болезнь… Я прилагаю невиданные усилия, чтоб не выздороветь… Он моя самая любимая игрушка, как, наверное, и я его…, потерять которую равносильно… К тому же я на пороге открытия…, большого и очень серьезного…
— А Волошин…? Ты собираешься встать на путь, на котором мы все будем обречены, потому что не будет выбора: только смерть и немного любви…
Постарайся понять это и найди добровольца…
— С каким диагнозом я положу его на стол?
— И еще: поговори с Волошиным…, — не слушал ее Фрэт. — В нем больше порядочности, чем алчности и служебного рвения…, хоть его тоже можно купить и не только деньгами…
Лопухина госпитализировала в Отделение актера Рывкина, за которого небескорыстно просил когда-то Вавила, с диагнозом «хроническая почечная недостаточность».
— Как вас зовут, Рывкин? — спросила она строго, будто имя определит его дальнейшую судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Бигль жил с неродившимся сыном Лорен внутри, учил Станиславу нью-йоркскому жаргону, а с Еленой, которая все сильнее привязывалась к нему, подолгу анализировал проблемы донорства человеческих зародышей, упрощая восприятие созданием системы собственных символов, понимая, что тащит его Лопухина на скользкую тропу подпольной трансплантологии, где бесчестье приходит, даже в случае достижения положительного результата, если он, разумеется, не является совершенно фантастическим научным прорывом, а бессмысленная и скоропалительная, в полном смысле слова, смерть от заказанной кем-то пули — ежедневная реальность, которая энергично машет шашкой над головой, как Слава — тупым секачем, нарезая морковь лабораторным кроликам…
— Если тобой двигают разумная аргументация и стремление удовлетворить собственные потребности, то в в соответствии с правилами менеджмента, ты должна идти туда, где люди безнравственно убивают свои зародыши, — сказал Фрэт и Лопухина недоуменно посмотрела на него. — Туда, где делают аборты…
Она улыбнулась: — Вавила говорит, если признать аборт убийством, то мастурбация, про которую ты недавно вспоминал — геноцид…
— Я говорил про женскую…
Лопухина обошла нескольких знакомых гинекологов, выбрала понадежней и не вводя в детали, попросила бережно извлечь на пробу парочку эмбрионов.
— В тех, что мы извлекаем, уже есть сердце, — многозначительно сказал гинеколог, с которым училась вместе когда-то.
— Разве я пришла к священнику? — удивилась Лопухина. — Ты делаешь аборты и выбрасываешь человеческие зародыши в эмалированные тазы, что стоят по бокам гинекологического кресла. Насколько я знакома с характером этой процедуры, никто никогда не интересовался сокращается ли сердце в кровавом комочке, который вы успеваете еще в матке расчленить кюретками… Если ты имеешь в виду гонорар…, назови сумму, но не связывай ее с наличием сердца в эмбрионе… Можешь ошибиться…
— Тысяча долларов в месяц, — сказал гинеколог, волнуясь, — и количество плодов станешь определять сам…
— Хорошо…, хоть и выходишь за грань рационального поведения… Будешь извлекать их вакуум-экстрактором.
Однако доставать, не повреждая, из матки беременных женщин скользкие комочки человеческих плодов, оказалось трудным делом. Еще труднее было определять живы ли они… К тому же на выживших могла губительно дейстовавать транспортировка, и Лопухина стала возить эмбрионы в термостатируемых контейнерах, погружая их в охлажденный консервирующий раствор, что использовался при перевозке донорских почек… Эти занятия требовали слишком много времени и сил, и Елена перепоручила доставку эмбрионов Станиславе, и теперь вечерами они подключали под старым, выпрошенным у микрохирургов операционным микроскопом, человеческие зародыши, отвергнутые матерями, к миниатюрному перфузионному устройству с подогретым и насыщенным кислородом раствором, чтобы определить сохранилась ли в них жизнь… Однако эмбрионы были нежизнеспособными… Они были мертвы…
— Пора, ноконец, удолить из Фрэта чертов Лорен плод, Ленсонна, — вспомнила вдруг Слава, раздраженная очередной неудачей. — Он там скоро лаять ночнет…
— А может, заговорит, — улыбнулась Лопухина. — Хорошо… Завтра и удалим. Закажи операционную и анестезиолога…
Плод удалили. Бигль быстро пришел в себя и обрадованный избавлением от затянувшейся беременности стал давать советы Лопухиной:
— Почему бы тебе не легализовать эти исследования? — спросил он однажды. — Получишь дополнительное финансирование, штаты, разрешения и иди к ожидаемому результату, меньшей кровью и без прокуратуры…
— Pill in your ears! — обиделась Лопухина, давно заболевшая нью-йоркским жаргоном. — Процедура подачи заявки требует усилий, сопоставимых с предполагаемыми исследованиями, а получение разрешения на клиническое применение может длиться годами… Даже если позволят заниматься этим, мне не добыть жизнеспособных человеческих эмбрионов…
— Почему?
— Их убивает не транспортировка, — печально сказала Лопухина. — Их убивает процедура аборта… Хорошо хоть, это не геноцид…
— Как же ты собираешься получить их? Неужто, как добываются сомнительные донорские органы, что иногда попадают к вам на записные трансплантации или уходят транзитом в Евротрансплант?
— В литературе не описано ни одного случая использования в качестве донора органов молодых женщин с беременностью в 6-12 недель…
— Значит, нелегальное донорство и кто-то или даже ты сама насильственно сделает вивисекцию, вскроет матку и извлечет неповрежденный эмбрион? А что будет с женщиной?
— Ничего… Зашьют… Она проснется… и все будет в порядке…
— Но она не сможет больше рожать!
— Сможет! Тысячи женщин рожают с помощью кесарева сечения по многу раз… Это не будет стоить ей здоровья…
— Это будет стоить гораздо больше… Жуткий промысел… В Америке такое невозможно…
— Возможно… Ты говоришь и действуешь так, будто каждый второй американец Фолкнер или Каунт Бейси… Знаешь сколько в мире способов лечения простатита…? Способов формирования и измерения общественного мнения не меньше…
— И ты пойдешь на это ради Ковбоя? Неужто людская любовь способна на такое…?
— Дурень! — рассмеялась Лопухина, не давая ему закончить. — Любовь способна на все…, даже больше… Ты что, книг не читаешь? — и спохватившись добавила: — Прости, Фрэт… Трудно помнить все время, что ты собака… Не знаю… Вряд ли мной движет любовь… или только любовь… Это чувство больше и сильнее, чем любовь, сексуальная страсть, преклонение, долг… вместе взятые…. Я больна им… и болезнь так мучительно сладостна и прекрасна, что выздоровление кажется адом… Есть что-то еще, что не дается даже в ощущениях… Как запах или мелодия, которые не можешь вспомнить… или понять. Я не только постоянно скрываю болезнь… Я прилагаю невиданные усилия, чтоб не выздороветь… Он моя самая любимая игрушка, как, наверное, и я его…, потерять которую равносильно… К тому же я на пороге открытия…, большого и очень серьезного…
— А Волошин…? Ты собираешься встать на путь, на котором мы все будем обречены, потому что не будет выбора: только смерть и немного любви…
Постарайся понять это и найди добровольца…
— С каким диагнозом я положу его на стол?
— И еще: поговори с Волошиным…, — не слушал ее Фрэт. — В нем больше порядочности, чем алчности и служебного рвения…, хоть его тоже можно купить и не только деньгами…
Лопухина госпитализировала в Отделение актера Рывкина, за которого небескорыстно просил когда-то Вавила, с диагнозом «хроническая почечная недостаточность».
— Как вас зовут, Рывкин? — спросила она строго, будто имя определит его дальнейшую судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70