— А кто? — Не понимающе удивился Ковбой-Трофим.
— Гибнет хор! — Спиркин рассмеялся. — Какого черта мы потащились в эту… Сызрань? — Последнее слово прозвучало, как ругательство. — Пока не поздно, вернемся. Не думай, что откорячку хочу слепить…
— Оставь свой гнусный жаргон хоть на время! — взвился Ковбой. — Мерзит! Хватит косить под вора в законе… Ты бизнесмен, а не Мишка Япончик с Малой Арнаутской… И меня приучил… Пойми, мне не столько нужны твои помощь и советы, сколько уверенность, что получу их, когда спрошу…, даже если не стану следовать им. — Ковбой-Трофим быстро брал себя в руки. — Гостиничные номера в Сызрани заказаны, а на хорошей машине ходу несколько часов.
— Где мы возьмем хорошие машины? — удивился Спиркин, смиряясь с поездкой и стараясь избегать жаргона, прилипчивого и модного…
— Я взял два вседорожника в рент на два дня… В одном — мы, в другом — твои молодцы…
Дорога была на удивление хорошей и Ковбой-Трофим уверенно вел арендованный вседорожник, используя всю силу двигателя, наслаждаясь скрипичными концертами Генделя, что благоразумно захватил с собой, объемно и мощно звучавшими из CD-плейера автомобиля, и периодически оборачиваясь к Толику Спиркину на заднем сиденьи.
— «Something is rotten in the state of Denmark» — Ковбой-Трофим в очередной раз повернулся назад. — Это про мой Цех Шекспир написал: следователи почти на каждом этаже…, раненый американец в реанимации…
— …самая блистательная женщина Цеха, брошенная всеми в подвале Вивария, после удаления почки, трансплантированной одному из первых лиц «Единственной России», — сокрушенно подумал Спиркин и отвернулся к окну, и почти воочию увидел свой последний визит в операционную за толстой железной дверью в подвале Вивария…
— Прости, Принцесса! — сказал он тогда, чувствуя неуместность своего темно-фиолетового в крупную серую клетку кашемирового пиджака и запах дорогого одеколона вокруг. — Ты добродетельнее всех, хоть грешила порой…, и если писать добродетель, то с тебя…, потому как не боялась и не заискивала, и не позволяла себе быть бездарной и трусливой, как другие, и привычно…, как все Лопухины в последнее столетье, готовилась к худшему…, к самому худшему…
Он строго посмотрел окрест: худой молчаливый анестезиолог Валентин с прямыми редкими серыми волосами на сплюснутой с боков голове и фонендоскопом на шее, который, казалось, не снимает даже в постели; симпатичная девушка-анестезистка Сашенька в серой майке с лейблом «Единственная Россия», теперь уже на английском: «The United Russia», что бесит так местных знатаков словесности; новый ассистент, Виталик, — пожилой мужчина небольшого роста в темно-коричневых круглых роговых очках послевоенных времен, очень модных сегодня, постоянно сползающих на кончик простонародного носа и замирающих там в нерешительности…
— Учитель твой и друг сердечный, Ковбой, повелел почку забрать… Редкостный реципиент объявился в Цехе из «Единственной России» с редкостной группой крови, как у тебя… Не прошу прощенья, Принцесса… Сам стану отвечать…, только вот не знаю пока перед кем…
Спиркин снял пиджак, надел прозрачный целофановый фартук поверх плотной рубашки серого цвета с темно-серым и таким же плотным галстуком с простроченными и от этого чуть выступающими над поверхностью, косыми линиями ткани, повязанным удручающе модным, чуть распущенным большим узлом, и встал к операционному столу, привычно уложив живот на край, ожидая команды анестезиолога, чтобы сделать разрез…
— Наклони стол в противоположную от меня сторону, Сашенька, — сказал Спиркин. — Не знаю, как сложится дальше ее судьба, но пусть хоть доступ к почке станет незаметен на теле… — И, повернувшись к Виталику, добавил: — Пойдем боковым вертикальным разрезом…, и видя уже вопрос в молчаливых Виталиковых глазах, добавил строго: — Знаю, что трудно… А ей…? — И опять почувствовал ком в горле, как в воскресенье, и уже не удивлялся, что не удается проглотить…
Через десять минут он осторожно уложил отмытую от крови почку младшей Лопухиной в стерильный пластиковый мешок с ограждающим раствором, терпеливо подождал пока неопытный еще пожилой Виталик откроет внутреннюю стерильную крышку контейнера-холодильника и, прежде чем сунуть туда почку, вложит ее в специальную емкость с мелко наколотым льдом…
— Надеюсь, в этот раз ты справился, Толик, и ее не привезут в приемное отделение, как американца, — донесся голос Ковбоя и Спиркин заорал в душе, опасно интерпретируя:
— Господи! Как недалек от ты истины, Глеб! — И сразу увидел Елену Лопухину, трудно пробуждавшуюся после наркоза на дорогом операционном столе в подвале Вивариума, и неопытного пожилого врача Виталика, равнодушно наблюдавшего за ней.
— Пусть она выживет, Боженька! — попросил он молча, совсем не удивляясь просьбе, лишь постигая постепенно разумом, которым начинал видеть…, правда смутно пока, что натворил руками своими и руками своих молодцов, а пуще…
— А что испытывал Ковбой-Трофим, трансплантируя почку Принцессы реципиенту из «Единственной России»? Руки точно не дрожали, когда накладывал сосудистые анастомозы, — размышлял Спиркин и спросил почти автоматически:
— Ты звонил в Отделение, Глебушка? Как наш реципиент поживает?
— Если он станет выходить за границы стандартной программы, мне позвонят. — Ковбой-Трофим не снижая скорости, обходил попутные машины, будто сильно спешил, удивляя встречный транспорт. — Хорошо бы приехать на место до конца рабочего дня…
— Если ты имеешь в виду ад, то пока не сделал ни одной ошибки, — печально улыбнулся Спиркин, избегая жаргона. — Не очень сильно старайся наезжать на встречные машины… Лучше пропускай… Надеюсь, в Сызрани нормированный рабочий день…
— Подожди в корридоре,Толян! — попросил Ковбой-Трофим и шагнул в дверь с надписью «Нач. Архива. УФСБ».
Пожилой майор с желто-седыми длинными прокуренными волосами на голове, чем-то похожий на отца академика, удивленно уставился на него, перебирая в жестких сухих пальцах со следами никотина дешевую сигарету «Прима» и перемещая языком табачные крошки на губах.
— Я профессор Трофимов… Директор одного из московских хирургических центров… — Он привычно сел на край майорова стола, не замечая как тот стал наливаться темной кровью, чтоб заорав и хлопнув ладонью, прогнать столичного визитера из кабинета… Что-то мешало… Майор непонимающе оглянулся на стены знакомого кабинета, понимая. что время упущено и кричать поздно, и втал, вынуждая слезть со стола странного старика, временами похожего на мальчишку. А тот и не думал слезать, и, продираясь сквозь мучительные сомнения и тревогу, сказал:
— Я родился здесь… давным-давно, — и опять посмотрел на майора, стараясь определить возраст, — кончил мужскую школу номер… Неважно… Мы жили… — Он назвал адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70