собаки и человека.
Первым это понял Ковбой-Трофим и спросил:
— Почему ты взял на себя эту миссию, а не доктор Лопухина или следователь Волошин, или бывший ординатор Вавила, или коллектив Цеха…? Разве мало там достойных людей…, умных и хорошо образованных, как любишь говорить…
— Потому что все они, в отличие от вас, действуют по правилам…
— Я тоже! — поспешил заверить Фрэта Ковбой-Трофим.
— Вот как?! — удивился бигль. — Разве изгоняя когда-то из клиники доктора Спиркина, увидев в нем соперника, который оперировал не хуже, а лучше, вы действовали в рамках правил?
— Пойми! Зависть сильнее и непримиримее, чем ненависть… Он и вправду был гением в хирургии… Не мог ему этого простить никак… Ему не надо было даже оперировать… Хватало того, что просто клал руку на больной живот, и человек выздоравливал.
— За это нельзя изгонять…
— Можно… Два больших хирурга в одной клинике непозволительная роскошь…
— А изгнав, в отместку или в качестве благодарности, вы втянули его в бандитский оборот нелегальных донорских органов, обставив все так, будто он главный, а вы — жертва, вынужденная подчиниться обстоятельствам…
— Это просто была разумная тактика…
— А Лопухина? — спросил Фрэт. — Разве не заслужила вашего покровительства? Умная, добрая, удивительно красивая и породистая, как лошади, которых вам так и не удалось заполучить.., говая ради вас на любые жертвы… Чем она провинилась?
— В ее покладистости и преданности постоянно сквозила такая самонадеянность и гордыня, и независимость, которым до сих пор не могу найти определения и оправдания, несмотря на то, что вырастил и воспитал, как большого хирурга, и дал все, о чем может только мечтать молодая женщина ее вазраста и специальности…
— А разве не платила она научными результатами, участием в бизнесе бандитском, телом своим удивительно прекрасным, по сравнению с которым ваши постоянные сексуальные партнерши кажутся обрубками корявых подмосковных осин, спиленных за ненадобностью? — удивился Фрэт, уже зная ответ.
— В сексе прелесть партнерши не является доминирующим фактором, — сказал Ковбой-Трофим, — Иногда уродина с кривыми ногами, потными подмышками и прыщами на спине обладает таким «поди сюда», которое не снится манекеншам из самых богатых и престижных модельных конюшен мира…
— Удивительная связь существует между вами и женщинами рода Лопухиных…, начиная с Машинистки — Лизы Лопухиной и прилежного пионера Глеба в заштатной Сызрани…, затем Анна и молодой хирург Трофимов…, наконец, Елена Лопухина и известнывй на весь мир академик Ковбой-Трофим… Странно, неправда ли? И всегда вы — злодей, а они…жертвы, хоть все и были влюблены в вас… — Фрэт подождал, надеясь услышать комментарий директора Цеха, но тот молчал. — Не может быть, чтоб вы никогда не задавались вопросом «почему?!». Традиционная ненависть простолюдина к аристократкам…, один из Эдиповых комплексов школьника, бездарно предавшего ни в чем неповинную девушку…, месть из чувства вины…? Этот последний случай редкостный даже для традиционной психиатрии…
— В них всех презрение к человеку из толпы, — неохотно заметил Ковбой и было видно, что думает совсем о другом.
— Это не повод…, чтоб предавать и убивать, — сказал Фрэт. — Елену Лопухину спасло чудо: доктор Спиркин не стал убивать ее после нефрэктомии… и мы никогда уже не узнаем почему он решил ослушаться вас… К тому же вы — не человек из толпы…
И оба сразу поняли, что безобидная дискуссия на темы общечеловеческих ценностей закончилась и текст, который собрался произнести Ковбой-Трофим в свое оправдание, про: «А я и не собирался убивать…» и который так и не произнес, проникшись бессмысленностью подобного заявления, уже ничего не изменит…
Они оба перешли в другой формат: бигль в свой, запомнившийся охотой на бесстрашного и мудрого медведя-людоеда в лесах, окружавших Мемфис, штат Теннеси, в начале прошлого века…, а Ковбой-Трофим никуда не перемещался, потому как постоянно носил в себе другой слой-формат, в котором похищали и потрошили людей ради донорских органов для серых трансплантаций…
Фрэт оглядел знакомый подвал с дорогой бестеневой лампой над операционным столом и увидел, как отдаляются стены, вытесняемые непролазным лиственным лесом в пригороде Мемфиса…, рекой в густых зарослях тростника и лозняка с одной стороны и высоким открытым берегом с другой, и стаю гончих…, и бросил напоследок Ковбой-Трофиму, как бросают неудобный в полете мяч-дыню в регби:
— Вам надо уйти из Цеха… самому…, торжественно и с почестями, если захотите, и еще одним орденом…, но самому…, чтоб Елена Лопухина могла выполнить свою миссию… Она… Она достойна… и заплатила за все… и расплатилась… единственная, способная очистить Цех от скверны, что так умело и старательно насаждали, и сделать его лидером мировой трансплантологии…
Лес был совсем близко: он уже чувствовал будоражащие тело запахи прелой листвы, под которой сновали отъевшиеся за лето мыши, перетаскивая в норы высохшие ягоды, желуди и грибы…, терпкий пот давно и сильно взапревших гончих, взмыленных лошадей, сбруи, охотничьих доспехов, тонкой, почти невидимой паутины без запаха, которая назойливо липла на лица, и надо всем этим великолепием запахов, движений и цветов мощно и сильно давлел дух раненного медведя, по кличке Старый Бен…, измученного погоней, огнестрельной раной, сильно кровоточащей и от этого еще более опасного и свирепого, не желавшего смиряться с надвигающимся поражением…
Фрэт успел оглянуться, чтоб увидеть реакцию Ковбой-Трофима на свои слова: мяч-дыня, брошенный им, летел удивительно прямо, не кувыркаясь в полете, лишь чуть покачиваясь, стремительно приближаясь к директору Цеха, который, как и бигль, не сводил с него глаз… А стая гончих, завидя Фрэта, шумно рвалась навстречу с поводков…, и он, врезаясь в них, подпрыгивая и громко лая в вострге, покусывая ближайших сородичей за потные бока, уже не боковым, но всеобъемлющим зрением разума увидел, как увернулся от подлетающего мяча Ковбой-Трофим и неспешно зашагал куда-то…
"Они взбежали на обрыв, продрались сквозь прибрежные кусты и увидели медведя: на задних лапах встал спиной к дереву, вкоруг вопят и каруселью вертятся собаки, и вот опять он — его тогда звали Лев — метнулся в прыжке.
На этот раз медведь не сшиб его на землю. Принял пса в обе лапы, словно в объятия, и упали вдвоем… Лев висел, вцепившись в глотку, на медведе, а тот, полуподнявшись, ударом лапы далеко отбросил одну из гончих и, вырастая, вырастая бесконечно, встал на дыби и принялся драть Фрэту-Льву брюхо передними лапами…"
Он стал терять сознание, а потом увидел, как из раны на животе показались нежно-розовые спавшиеся петли тонкого кишечника и начали дымиться в холодном осеннем воздухе леса…, и вспомнил незаконченный диалог с Ковбой-Трофимом в подвале институтского Вивария, и дыню-мяч, что летел удивительно прямо, и заспешил обратно, с трудом выбираясь из все еще крепких лап Старого Бена, с когтями, похожими на маленькие индейские топоры…
— Вам надо уйти из Цеха… самому!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Первым это понял Ковбой-Трофим и спросил:
— Почему ты взял на себя эту миссию, а не доктор Лопухина или следователь Волошин, или бывший ординатор Вавила, или коллектив Цеха…? Разве мало там достойных людей…, умных и хорошо образованных, как любишь говорить…
— Потому что все они, в отличие от вас, действуют по правилам…
— Я тоже! — поспешил заверить Фрэта Ковбой-Трофим.
— Вот как?! — удивился бигль. — Разве изгоняя когда-то из клиники доктора Спиркина, увидев в нем соперника, который оперировал не хуже, а лучше, вы действовали в рамках правил?
— Пойми! Зависть сильнее и непримиримее, чем ненависть… Он и вправду был гением в хирургии… Не мог ему этого простить никак… Ему не надо было даже оперировать… Хватало того, что просто клал руку на больной живот, и человек выздоравливал.
— За это нельзя изгонять…
— Можно… Два больших хирурга в одной клинике непозволительная роскошь…
— А изгнав, в отместку или в качестве благодарности, вы втянули его в бандитский оборот нелегальных донорских органов, обставив все так, будто он главный, а вы — жертва, вынужденная подчиниться обстоятельствам…
— Это просто была разумная тактика…
— А Лопухина? — спросил Фрэт. — Разве не заслужила вашего покровительства? Умная, добрая, удивительно красивая и породистая, как лошади, которых вам так и не удалось заполучить.., говая ради вас на любые жертвы… Чем она провинилась?
— В ее покладистости и преданности постоянно сквозила такая самонадеянность и гордыня, и независимость, которым до сих пор не могу найти определения и оправдания, несмотря на то, что вырастил и воспитал, как большого хирурга, и дал все, о чем может только мечтать молодая женщина ее вазраста и специальности…
— А разве не платила она научными результатами, участием в бизнесе бандитском, телом своим удивительно прекрасным, по сравнению с которым ваши постоянные сексуальные партнерши кажутся обрубками корявых подмосковных осин, спиленных за ненадобностью? — удивился Фрэт, уже зная ответ.
— В сексе прелесть партнерши не является доминирующим фактором, — сказал Ковбой-Трофим, — Иногда уродина с кривыми ногами, потными подмышками и прыщами на спине обладает таким «поди сюда», которое не снится манекеншам из самых богатых и престижных модельных конюшен мира…
— Удивительная связь существует между вами и женщинами рода Лопухиных…, начиная с Машинистки — Лизы Лопухиной и прилежного пионера Глеба в заштатной Сызрани…, затем Анна и молодой хирург Трофимов…, наконец, Елена Лопухина и известнывй на весь мир академик Ковбой-Трофим… Странно, неправда ли? И всегда вы — злодей, а они…жертвы, хоть все и были влюблены в вас… — Фрэт подождал, надеясь услышать комментарий директора Цеха, но тот молчал. — Не может быть, чтоб вы никогда не задавались вопросом «почему?!». Традиционная ненависть простолюдина к аристократкам…, один из Эдиповых комплексов школьника, бездарно предавшего ни в чем неповинную девушку…, месть из чувства вины…? Этот последний случай редкостный даже для традиционной психиатрии…
— В них всех презрение к человеку из толпы, — неохотно заметил Ковбой и было видно, что думает совсем о другом.
— Это не повод…, чтоб предавать и убивать, — сказал Фрэт. — Елену Лопухину спасло чудо: доктор Спиркин не стал убивать ее после нефрэктомии… и мы никогда уже не узнаем почему он решил ослушаться вас… К тому же вы — не человек из толпы…
И оба сразу поняли, что безобидная дискуссия на темы общечеловеческих ценностей закончилась и текст, который собрался произнести Ковбой-Трофим в свое оправдание, про: «А я и не собирался убивать…» и который так и не произнес, проникшись бессмысленностью подобного заявления, уже ничего не изменит…
Они оба перешли в другой формат: бигль в свой, запомнившийся охотой на бесстрашного и мудрого медведя-людоеда в лесах, окружавших Мемфис, штат Теннеси, в начале прошлого века…, а Ковбой-Трофим никуда не перемещался, потому как постоянно носил в себе другой слой-формат, в котором похищали и потрошили людей ради донорских органов для серых трансплантаций…
Фрэт оглядел знакомый подвал с дорогой бестеневой лампой над операционным столом и увидел, как отдаляются стены, вытесняемые непролазным лиственным лесом в пригороде Мемфиса…, рекой в густых зарослях тростника и лозняка с одной стороны и высоким открытым берегом с другой, и стаю гончих…, и бросил напоследок Ковбой-Трофиму, как бросают неудобный в полете мяч-дыню в регби:
— Вам надо уйти из Цеха… самому…, торжественно и с почестями, если захотите, и еще одним орденом…, но самому…, чтоб Елена Лопухина могла выполнить свою миссию… Она… Она достойна… и заплатила за все… и расплатилась… единственная, способная очистить Цех от скверны, что так умело и старательно насаждали, и сделать его лидером мировой трансплантологии…
Лес был совсем близко: он уже чувствовал будоражащие тело запахи прелой листвы, под которой сновали отъевшиеся за лето мыши, перетаскивая в норы высохшие ягоды, желуди и грибы…, терпкий пот давно и сильно взапревших гончих, взмыленных лошадей, сбруи, охотничьих доспехов, тонкой, почти невидимой паутины без запаха, которая назойливо липла на лица, и надо всем этим великолепием запахов, движений и цветов мощно и сильно давлел дух раненного медведя, по кличке Старый Бен…, измученного погоней, огнестрельной раной, сильно кровоточащей и от этого еще более опасного и свирепого, не желавшего смиряться с надвигающимся поражением…
Фрэт успел оглянуться, чтоб увидеть реакцию Ковбой-Трофима на свои слова: мяч-дыня, брошенный им, летел удивительно прямо, не кувыркаясь в полете, лишь чуть покачиваясь, стремительно приближаясь к директору Цеха, который, как и бигль, не сводил с него глаз… А стая гончих, завидя Фрэта, шумно рвалась навстречу с поводков…, и он, врезаясь в них, подпрыгивая и громко лая в вострге, покусывая ближайших сородичей за потные бока, уже не боковым, но всеобъемлющим зрением разума увидел, как увернулся от подлетающего мяча Ковбой-Трофим и неспешно зашагал куда-то…
"Они взбежали на обрыв, продрались сквозь прибрежные кусты и увидели медведя: на задних лапах встал спиной к дереву, вкоруг вопят и каруселью вертятся собаки, и вот опять он — его тогда звали Лев — метнулся в прыжке.
На этот раз медведь не сшиб его на землю. Принял пса в обе лапы, словно в объятия, и упали вдвоем… Лев висел, вцепившись в глотку, на медведе, а тот, полуподнявшись, ударом лапы далеко отбросил одну из гончих и, вырастая, вырастая бесконечно, встал на дыби и принялся драть Фрэту-Льву брюхо передними лапами…"
Он стал терять сознание, а потом увидел, как из раны на животе показались нежно-розовые спавшиеся петли тонкого кишечника и начали дымиться в холодном осеннем воздухе леса…, и вспомнил незаконченный диалог с Ковбой-Трофимом в подвале институтского Вивария, и дыню-мяч, что летел удивительно прямо, и заспешил обратно, с трудом выбираясь из все еще крепких лап Старого Бена, с когтями, похожими на маленькие индейские топоры…
— Вам надо уйти из Цеха… самому!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70