— Директор Цеха сидел удивительно прямо на неудобной скамье, очень современный, в любимых своих прогулочных одеждах серо-коричневых цветов из замши и кожи такой тонкой выделки, что казались обычной тканью, в двухстороннем шейном платке, улыбчивый и строгий, необычайно демократичный и недоступный…, «Небожитель, короче», — как любил говорить Вавила, — символизируя собой системы непреходящих ценностей и принципов страны.
— Нет — Ответил Волошин. — С нашей стороны не последует заявлений. — Он встал, протянул руку Лопухиной: — Думаю профессор Трофимов прав, Ленсанна. Становится прохладно… Вам лучше спуститься вниз…
Внизу, в передней части пароходика, где были накрыты столы, заваленные фуршетной едой, у стены в двух глубоких креслах, неизвестно как затесавшихся сюда, чопорно сидели Станислава и Эйбрехэм. Станислава в коротком платье на бретельках, черном и шероховатом, купленном в очень дорогом нью-йоркском бутике, мусолила в руке высокую рюмку с шампанским, а возле негра на полу, рядом со снятыми лакированными туфлями, которые несмотря на гигантские размеры, невыносимо жали, стоял широкий стакан толстого стекла, на четверть заполненный виски, и время от времени опасно кренился под ударами незаметной волны. Рядом с Эйбрехэмом в носках и свадебном сюртуке сидел Фрэт, а возле Славы на парусиновом стульчике примостился Вавила, как и негр, облаченный в непривычный смокинг…
Если Авраам испытывал некоторое смятение от происходящего, растерянно улыбался, демонстрируя удивительные зубы, непохожие на настоящие, и крепко держался лопатой-рукой за Станиславу, которая изо всех сил старалась приободрить его, пеориодически улыбаясь и нежно нашептывая что-то в ухо, понимая в душе, что счастье в браке с ним здесь, в России, не найдет, если не принесет его сама…, с собой…, то сильно подвыпивший Вавила чувстовал себя совершенно раскованно и непринужденно, и тащился во всю, наслаждаясь свадьбой, пароходиком, короткой дружеской беседой на глазах всего Цеха с Ковбой-Трофимом, впервые в жизни надетым смокингом, уважительными взглядами коллег, странной улыбкой Лопухиной, пожатием руки Волошина, дружбой с ветеринаром, Станиславой и биглем, и казалось нет здесь счастливее и радостнее его…
— Помни, девочка! — будто прочел недавние Славины мысли, вещал Вавила, автоматически поглаживая полноватое бедро. — Влюбившись люди теряют рассудок, чтоб потом, в браке, заметить это…
— Не парься, Вавила! Don't worry… — вяло среагировала она.
— What about the honeymoon? — спросил улыбаясь подошедший Волошин.
— Только три дня, — оживилась Слава. — Абрашка должен контролировать ход ремонтных работ в Виварии… Нам хватит. — Она перестала, наконец, окать.
— В пятницу жду вас с Эйбрехэмом у себя на даче, — сказала Лопухина. — Волошин подвезет вас… Не забудь взять с собой Фрэта…
— Можно мне, Ленсанна, вместе с Фрэтом и молодоженами…? — настырно спросил Вавила, рассчитывая на вежливое «Конечно!». И тут же понимая, что не следовало напрашиваться, и стараясь сгладить предстоящую неловкость, добавил: — …в качестве прилично зарабатывающего руководителя департамента внешних связей Цеха… Вы говорили: «Бедность не может быть сестрой высокого ума…».
— Фрэт говорил! — оборвала его Лопухина… — А еще он говорил, что для некоторых размышление — состояние почти противоестественное. Похоже, тебя имел в виду… Правда, бигль? — И отвернувшись, и посмотрев на Волошина, привычно маячащего теперь за спиной, сказала:
— Нам пора, Славка! Будь счастлива! Bye Abraham! See you on Friday evening in the country.
Они встали оба: негр-гигант, чуть пригнувший голову под потолком, элегантный и строгий, хоть в носках, и вправду, похожий на большой концертный рояль с высоко поднятой крышкой и пюпитром для нот, и крупная тоже, чуть полноватая, белолицая, юнная женщина, смотрящаяся рядом с ним худенькой топ-моделью из команды известного на весь мир модельера, и Лопухина, восхищенная прелестью этой пары, кричаще разной и удивительно гармонично встроенной друг в друга, не удержалась и, приблизив к Станиславе лицо, и целуя в щеку, провела рукой по бедрам девушки, задержав на мгновение руку на твердой ягодице…
Под утро, мокрая от пота, с распухшими от поцелуев губами и синяками под глазами на осунувшемся за ночь и от этого еще более скуластом и прекрасном лице, с похудевшим телом девочки-подростка и грудью взрослой женщины, пытаясь безуспешно, который раз, расправить под собой свернувшуюся в трубку влажную мятую простыню, трудно дыша и накручивая на длинный указательный палец с ухоженным ногтем пружинисто-жесткие волосы Волошинского лобка, Лопухина сказала:
— Мне все еще кажется, что ту первую встречу в гостинице Россия после теннисного матча на Кубок Кремля придумала я сама…
— Это я ее придумал, доктор Лопухина, — сказал Волошин серьезно. — Постараюсь прямо сейчас воспроизвести по памяти… — И принялся осторожно высвобождать из тугого кольца волос ее палец, чтобы переместиться вниз, к бедрам, уже начинающим свой медленный путь в стороны и вверх…, и переместившись, коснулся пальцами узкого светлого кустика над лобком с заметно тяжелеющей под ним, набухающей плотью, сразу ставшей влажной и требовательной, готовой к недозволенным ласкам…, и он, как в тот первый раз, убрав пальцы и упреждая ее желания, стал целовать кожу тугими с царапающей щетиной губами, которые, опалили лицо и вновь переместились вниз, и стали бродить по телу без всякого плана, обжигая сумасшедшим жаром, пока, наконец, не почувствовала и не прониклась сверхзадачей его действий, и не стала помогать, втягиваясь в губительный ритм ласки, которая, и она уже знала это, должна была привести его губы…, этот колючий жаждущий рот в то единственное место, уже горячечное и болезненное, которое трепетно поджидало исцеления, истекая влагой мучительного нетерпения…
— Я собралась выступить на институтской конференции, Игорь! — сказала Лопухина, глядя в быстро светлеющее окно. Закутанная в темный банный халат Nike, она сидела на кровати, поджав под себя ноги и аккуратно стряхивала пепел на пол собственной спальни. — Я должна это сделать…, и институтский люд ждет от меня поступков…
— Мы уже обсуждали эту возможность, — сказал Волошин, поднимая с пола широкий стакан с водкой на дне и поглаживая кончиками пальцев плоский дворянский живот перед собою. — Каждый раз мы оба соглашались с бессмысленностью подобного действия… Ты даже знаешь, почему…
— Значит оставить все как есть…, как было?! У кого из сотрудников Цеха выдерут почку или печень в следующий раз…? У Вавилы, Станиславы, Авраама?! Или заставят их сделать это с другими?! Налей мне водки чуть-чуть… В черном холодильнике на кухне…, верхняя дверца…
Она сделала несколько мелких глотков подряд, будто пробовала сильно горячий кофе, не поморщилась, тряхнула головой и темные волосы мощным столбом взмыли кверху, застыв там ненадолго, чтоб потом покойно и гладко опуститься обратно…
— Я должна сделать это, Игорь… Вавила привычно струсил и отказался идти против Ковбой-Трофима… Значит я… Больше некому… Ты сядешь где-нибудь сбоку и если станет совсем туго или невмоготу просто уведешь меня оттуда…
— Ты собралась воевать не с ветрянными мельницами, девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Нет — Ответил Волошин. — С нашей стороны не последует заявлений. — Он встал, протянул руку Лопухиной: — Думаю профессор Трофимов прав, Ленсанна. Становится прохладно… Вам лучше спуститься вниз…
Внизу, в передней части пароходика, где были накрыты столы, заваленные фуршетной едой, у стены в двух глубоких креслах, неизвестно как затесавшихся сюда, чопорно сидели Станислава и Эйбрехэм. Станислава в коротком платье на бретельках, черном и шероховатом, купленном в очень дорогом нью-йоркском бутике, мусолила в руке высокую рюмку с шампанским, а возле негра на полу, рядом со снятыми лакированными туфлями, которые несмотря на гигантские размеры, невыносимо жали, стоял широкий стакан толстого стекла, на четверть заполненный виски, и время от времени опасно кренился под ударами незаметной волны. Рядом с Эйбрехэмом в носках и свадебном сюртуке сидел Фрэт, а возле Славы на парусиновом стульчике примостился Вавила, как и негр, облаченный в непривычный смокинг…
Если Авраам испытывал некоторое смятение от происходящего, растерянно улыбался, демонстрируя удивительные зубы, непохожие на настоящие, и крепко держался лопатой-рукой за Станиславу, которая изо всех сил старалась приободрить его, пеориодически улыбаясь и нежно нашептывая что-то в ухо, понимая в душе, что счастье в браке с ним здесь, в России, не найдет, если не принесет его сама…, с собой…, то сильно подвыпивший Вавила чувстовал себя совершенно раскованно и непринужденно, и тащился во всю, наслаждаясь свадьбой, пароходиком, короткой дружеской беседой на глазах всего Цеха с Ковбой-Трофимом, впервые в жизни надетым смокингом, уважительными взглядами коллег, странной улыбкой Лопухиной, пожатием руки Волошина, дружбой с ветеринаром, Станиславой и биглем, и казалось нет здесь счастливее и радостнее его…
— Помни, девочка! — будто прочел недавние Славины мысли, вещал Вавила, автоматически поглаживая полноватое бедро. — Влюбившись люди теряют рассудок, чтоб потом, в браке, заметить это…
— Не парься, Вавила! Don't worry… — вяло среагировала она.
— What about the honeymoon? — спросил улыбаясь подошедший Волошин.
— Только три дня, — оживилась Слава. — Абрашка должен контролировать ход ремонтных работ в Виварии… Нам хватит. — Она перестала, наконец, окать.
— В пятницу жду вас с Эйбрехэмом у себя на даче, — сказала Лопухина. — Волошин подвезет вас… Не забудь взять с собой Фрэта…
— Можно мне, Ленсанна, вместе с Фрэтом и молодоженами…? — настырно спросил Вавила, рассчитывая на вежливое «Конечно!». И тут же понимая, что не следовало напрашиваться, и стараясь сгладить предстоящую неловкость, добавил: — …в качестве прилично зарабатывающего руководителя департамента внешних связей Цеха… Вы говорили: «Бедность не может быть сестрой высокого ума…».
— Фрэт говорил! — оборвала его Лопухина… — А еще он говорил, что для некоторых размышление — состояние почти противоестественное. Похоже, тебя имел в виду… Правда, бигль? — И отвернувшись, и посмотрев на Волошина, привычно маячащего теперь за спиной, сказала:
— Нам пора, Славка! Будь счастлива! Bye Abraham! See you on Friday evening in the country.
Они встали оба: негр-гигант, чуть пригнувший голову под потолком, элегантный и строгий, хоть в носках, и вправду, похожий на большой концертный рояль с высоко поднятой крышкой и пюпитром для нот, и крупная тоже, чуть полноватая, белолицая, юнная женщина, смотрящаяся рядом с ним худенькой топ-моделью из команды известного на весь мир модельера, и Лопухина, восхищенная прелестью этой пары, кричаще разной и удивительно гармонично встроенной друг в друга, не удержалась и, приблизив к Станиславе лицо, и целуя в щеку, провела рукой по бедрам девушки, задержав на мгновение руку на твердой ягодице…
Под утро, мокрая от пота, с распухшими от поцелуев губами и синяками под глазами на осунувшемся за ночь и от этого еще более скуластом и прекрасном лице, с похудевшим телом девочки-подростка и грудью взрослой женщины, пытаясь безуспешно, который раз, расправить под собой свернувшуюся в трубку влажную мятую простыню, трудно дыша и накручивая на длинный указательный палец с ухоженным ногтем пружинисто-жесткие волосы Волошинского лобка, Лопухина сказала:
— Мне все еще кажется, что ту первую встречу в гостинице Россия после теннисного матча на Кубок Кремля придумала я сама…
— Это я ее придумал, доктор Лопухина, — сказал Волошин серьезно. — Постараюсь прямо сейчас воспроизвести по памяти… — И принялся осторожно высвобождать из тугого кольца волос ее палец, чтобы переместиться вниз, к бедрам, уже начинающим свой медленный путь в стороны и вверх…, и переместившись, коснулся пальцами узкого светлого кустика над лобком с заметно тяжелеющей под ним, набухающей плотью, сразу ставшей влажной и требовательной, готовой к недозволенным ласкам…, и он, как в тот первый раз, убрав пальцы и упреждая ее желания, стал целовать кожу тугими с царапающей щетиной губами, которые, опалили лицо и вновь переместились вниз, и стали бродить по телу без всякого плана, обжигая сумасшедшим жаром, пока, наконец, не почувствовала и не прониклась сверхзадачей его действий, и не стала помогать, втягиваясь в губительный ритм ласки, которая, и она уже знала это, должна была привести его губы…, этот колючий жаждущий рот в то единственное место, уже горячечное и болезненное, которое трепетно поджидало исцеления, истекая влагой мучительного нетерпения…
— Я собралась выступить на институтской конференции, Игорь! — сказала Лопухина, глядя в быстро светлеющее окно. Закутанная в темный банный халат Nike, она сидела на кровати, поджав под себя ноги и аккуратно стряхивала пепел на пол собственной спальни. — Я должна это сделать…, и институтский люд ждет от меня поступков…
— Мы уже обсуждали эту возможность, — сказал Волошин, поднимая с пола широкий стакан с водкой на дне и поглаживая кончиками пальцев плоский дворянский живот перед собою. — Каждый раз мы оба соглашались с бессмысленностью подобного действия… Ты даже знаешь, почему…
— Значит оставить все как есть…, как было?! У кого из сотрудников Цеха выдерут почку или печень в следующий раз…? У Вавилы, Станиславы, Авраама?! Или заставят их сделать это с другими?! Налей мне водки чуть-чуть… В черном холодильнике на кухне…, верхняя дверца…
Она сделала несколько мелких глотков подряд, будто пробовала сильно горячий кофе, не поморщилась, тряхнула головой и темные волосы мощным столбом взмыли кверху, застыв там ненадолго, чтоб потом покойно и гладко опуститься обратно…
— Я должна сделать это, Игорь… Вавила привычно струсил и отказался идти против Ковбой-Трофима… Значит я… Больше некому… Ты сядешь где-нибудь сбоку и если станет совсем туго или невмоготу просто уведешь меня оттуда…
— Ты собралась воевать не с ветрянными мельницами, девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70