Вот горное ущелье, где каждый звук, даже шелест шагов, вызывает громкое, яростное эхо, лавиной обрушивающееся со всех сторон на путников, сливающееся в грозную, недобрую, все время меняющуюся мелодию... В какое возбуждение пришла Арлина! Как кричала она в низкое слепое небо: «Эйя-а!.. Хей-я-а!..» И голос водопадом возвращался с небес — преображенный, неузнаваемый, подобный гласу богов...
Вот ленивая, медленная река: на берегах пасутся громадные — чуть ли не с крепостную башню — твари, похожие на ящериц. Глядеть жутко... а Эрвар преспокойно прошел мимо и даже пнул на ходу одну громадину: «Разлеглась, дурища, обходи тебя...» Тварь лишь качнула длинной шеей, сонно разглядывая людей...
Вот опять серая равнина, поросшая клочьями седой травы. От горизонта до горизонта ее пересекает дорога, выложенная черными гранитными плитами. Ни царапинки нет на отполированной до блеска поверхности камня. Плиты пригнаны друг к другу с ювелирной точностью, почти не видно стыков. Чьи руки мостили эту дорогу? Куда ведет она и откуда? Неизвестно... Путники прошли по блестящим плитам лишь не сколько шагов...
Вот Лес Хищных Деревьев, что выбрасывали в сторону путников длинные ветви, норовя захлестнуть, оплести... Тут пришлось поработать мечами. Беззвучно, тупо и упорно деревья вновь и вновь атаковали непрошеных гостей. Отсеченные щупальца хрустели под ногами. Хранитель прикрывал Арлину — Охотник сам мог о себе позаботиться... Впереди в чаще раздалось отчаянное верещание, и путники увидели, как одно из деревьев — кряжистое, серое, похожее на дуб — тащит к себе сопротивляющееся животное, напоминающее зайца, но размером с жеребенка. Распахнулась, как створки ворот, замшелая кора, ветви-щупальца запихали визжащую жертву в открывшийся провал, кора вновь сомкнулась. Верещание еще слышалось, но уже глуше. «Бедный зайка!» — жалостливо вздохнула Арлина. Эрвар раздраженно откликнулся: «Повстречалась бы ты этому зайчику на опушке... здесь не только деревья хищные...»
И сразу — новая страница: беловато-серая гора, изрытая норами, вокруг которых суетились громадные — не меньше кошки — муравьи. Подгорный Охотник предупредил, что идти надо осторожно, не задевая здешних хозяев: слюна у них такая, что прожигает камень... так они и норы себе прокладывают... Путники почтительно шли сквозь деловитое мельтешение гигантских насекомых. Муравьи, не обращая на гостей внимания, тащили какие-то ветви, камешки: то тут, то там слышалось шипение и поднимался легкий дымок — это, по словам Эрвара, в мягком склоне прожигались новые коридоры. У каждой норы стоял на задних лапках муравей — то ли часовой, то ли надсмотрщик за рабами. Минуя откос, Орешек прошел рядом с одним из часовых — и вздрогнул: в передних лапках муравей держал длинную палочку с остро отточенным концом. Не сучок, не веточка — в лапах у насекомого было копье!..
Когда очередная складка вывела путников в тесное ущелье меж высоких гранитных склонов, Эрвар остановился и предложил перекусить. Уставшая, переполненная впечатлениями Арлина охотно опустилась на камень, а в Хранителе проснулось беспокойство за оставленную крепость.
— Айфер и Аранша, наверное, вернулись в Найлигрим... дарнигар тревожится...
Эрвар не спеша разломил лепешку, протянул кусок госпоже.
— Айфер и Аранша сидят у пещеры, — снисходительно ответил он. — И вместе с ними нас ждет само Время.
— А дарнигар все равно тревожится! — фыркнула Арлина. — Я же видела, как он смотрел на Араншу, когда провожал отряд...
Охотник бросил взгляд вдоль ущелья и удовлетворенно кивнул:
— Хорошо идем... спокойно так, без неприятностей...
— Ничего себе — без неприятностей! — возмутилась Волчица и оглянулась на жениха: вспомнила, как беззащитно лежал он на дне впадины-ловушки.
— Да разве это неприятности? — хмыкнул Эрвар. — В лесу мечом пришлось помахать, да? Не видали вы, как этот мир умеет из людей жизнь выдавливать! А мы мирно идем, как на прогулочке...
Зря он это сказал. Спугнул удачу.
* * *
Рука чародея, черная на ослепительно сиреневом фоне шара, судорожно сжалась, словно длинные пальцы пытались процарапать стекло насквозь.
— Он здесь, Шайса! Он в Подгорном Мире!
Верный слуга, задремавший было под мелькание теней в зеркале, поспешно вскочил на ноги.
Он понял главное: господин простил его!
Вчера, сжигаемый страхом и стыдом, предстал Шайса перед магом и рассказал о неудаче — единственной за то время, что служил он своему повелителю.
Нет, Ворон не стал крушить все, что попадется под руку, — такое накатывало на него редко (на памяти Шайсы — лишь однажды). Гнев чародея был гневом беспощадной морозной полночи.
Джилинер умел тонко и глубоко причинять людям боль, душевную и физическую. Он разбирался в этом, как другие разбираются в музыке, вине, цветах. Поэтому Шайса старался как можно дальше в глубины памяти загнать те ужасные ползвона, что последовали за сообщением о невыполненном приказе. Нет, хозяин не стал убивать или калечить слугу, который мог еще не раз ему пригодиться. Но Шайсу до сих пор била крупная дрожь при мысли о наказании, которому подверг его маг.
После этого господин не заговаривал с ним, даже не глядел в его сторону. Это было мучительно. Матерый душегуб страдал, как пес, которого любимый хозяин пинком прогнал с глаз.
Шайса и сам не понимал, почему для него так важно внимание Джилинера, почему он так безоглядно ему предан. Но он знал, что лишь рядом с Вороном его жизнь имеет ценность и смысл.
Убийца сознавал, что раньше он был вечно голодным, злобным зверем... проклятие, у него не было даже памяти! Он не мог бы сказать себе, сколько лет вел тусклое, монотонное, незапоминающееся существование. (Шайса искренне так считал, хотя любой другой человек назвал бы его жизнь чередой черных злодейств.)
Маг подарил безымянному недоумку память, волю, кличку, что превратилась в имя, а главное — дал цель в жизни, и какую цель! Завоевание мира! Пусть не для себя, пусть для хозяина, однако это была крупная игра, а не грошовые убийства, которыми пробавлялся бродяга с тупым, полусонным мозгом...
Но было еще кое-что: твердая уверенность, что с Джилинером связана какая-то очень важная перемена, которая еще произойдет в судьбе Шайсы. Не деньги, не слава, не власть — что-то особенное, ослепительное, не поддающееся словам... Шайса не знал, откуда взялась эта мечта в его трезвой, не признающей пустых фантазий голове...
Так или иначе, весь вчерашний день он пребывал в тоскливом ужасе. Неужели хозяин никогда не простит его?
И вдруг этот грозный и радостный вскрик человека, забывшего мелкие житейские передряги перед лицом желанной мести:
— Да вот же, гляди! В ущелье... сам пришел ко мне в руки! Погоди, а рядом... Не может быть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213