— Я только что звонил в управление. Квартира принадлежит Хансу Йоханссону, и его же имя на табличке внизу. Она никому не сдавалась!
Какое-то мгновение Эверт Гренс молча разглядывал дверь и красавчика в блестящем сером костюмчике, который думал, что дипломатический паспорт дает ему право пороть женщин. Потом перевел взгляд на полицейского, стоявшего позади Бенгта, и протянул руку за его дубинкой.
— Ах вот оно что. Ну так пусть Дима Шмаровоз подавится своим паспортом.
Он двинулся к двери. Человек в сером блестящем костюме тут же встал у него на пути, попятился и протестующе вскинул руки, заслоняя проход. Гренс, продолжая идти на него, сильно двинул ему концом дубинки в то место, где распахивался незастегнутый пиджак. И тот резко согнулся пополам, тут же забыв про литовскую территорию, что-то зашипел по-русски, прижимая обе руки к животу. Эверт Гренс прошел мимо него, громко подзывая врача, который ждал этажом ниже, жестом приказал полицейским следовать за ним и, проскочив длинную прихожую, миновал пустую гостиную.
Сперва он не понял, что перед ним.
Кровать была накрыта красным покрывалом, на нем голой спиной вверх лежала женщина. Он не сразу смог различить, где заканчивается ткань и начинается исполосованное тело, — все было красным, и одно сливалось с другим.
Давно он не видел, чтобы так изуродовали человека.
Освещение в неотложке Южной больницы всегда одно и то же.
Утром, днем, после обеда, вечером, ночью — льющийся свет был одинаковым в любое время суток.
Долговязый, худой молодой врач с усталыми глазами глядел на одну из обычных ламп на потолке в коридоре больницы. Он пытался собраться, идя рядом с каталкой, слушая медсестру и думая, что вот еще один пациент — и можно будет отправляться домой, под другой свет, который хоть иногда меняется.
— Женщина, без сознания, очевидно, подверглась избиению, множественные раны, перелом руки, подозревается внутреннее кровотечение. Самостоятельно дышит с трудом. Я уже позвонила в травматологию.
Молодой врач молча посмотрел на медсестру, ему так не хотелось ничего больше слышать! Не хотелось думать о людях и о том, как они истребляют друг друга.
— Надо интубировать.
Он кивнул, собираясь с силами, постоял мгновение рядом с носилками, на которых лежала женщина. Эти несколько секунд — они принадлежали только ему. У него был длинный день. Он видел множество молодых людей, больше, чем обычно, — своих ровесников и младше, — и он латал и лечил их истерзанные тела, делал все, что мог, но знал, что ни один из них не будет жить так же, как раньше. Он знал, что они всегда будут носить этот день с собой и это будет заметно, хотя многие из них спрячут его глубоко в себе и никогда не выпустят это воспоминание наружу.
Он изучал ее лицо. Она была не шведка. Не здешняя, хотя и не издалека. Светловолосая и, вероятно, красивая. Она была на кого-то похожа — он никак не мог вспомнить, на кого именно. Он вытащил бумагу из пластиковой папки, которую получил от санитара «скорой помощи». Прочитал краткую запись. Узнал, что ее зовут Лидия Граяускас, — это сообщила другая женщина, та, что находилась в той же квартире, где обнаружили эту.
Он рассматривал ее.
Все эти женщины.
Как она выглядела, когда он ее бил?
Что она говорила?
По коридору сновали люди в белых и зеленых халатах. Все ждали врача с черными усталыми глазами, искали его взгляда, всем своим видом показывали, что они готовы. Они подхватили каталку и покатили в травматологию, аккуратно подняли ее и положили на операционный стол. Они измерили пульс, давление, сделали ЭКГ. Открыли ей рот и откачали содержимое желудка. И она стала не столько человеческим телом, сколько цифрами и синусоидами приборов. Так им было легче.
Сказала ли она вообще хоть что-нибудь?
Может быть, она вскрикнула, как кричат люди, когда кто-то присваивает себе право их бить?
Человек с усталыми глазами никак не мог отделаться от этой мысли.
Он хотел видеть… правда, он не знал, что именно.
Один из коллег, стоявший в нескольких шагах от молодого врача, наконец решился действовать: он осторожно поднял женщину, которую, как они теперь знали, звали Лидия Граяускас, перевернул ее легонькое тело на бок и посмотрел на ее растерзанную в клочья, окровавленную спину и крикнул возмущенно и зло:
— Мне нужна помощь!
Врач с усталыми глазами рванулся к нему. И увидел то, что тот увидел первым.
Он стал считать.
Он остановился на тридцати.
Раны были красные, набухшие.
Он знал, как не дать им вырваться наружу. Слезам. Это случалось иногда, но он знал, как надо напрячь нервы, чтобы держаться как подобает профессионалу. Она станет для него только цифрами и синусоидами на мониторах. Он попробовал думать о ней именно так: «Я ее не знаю, я ее не знаю», — но на этот раз хитрость не сработала. Сегодня не получилось. Много всего накопилось за этот день — такого вот бессмысленного, чего он не в силах был понять.
И тогда он громко сказал об этих красных рваных ранах — то ли для того, чтобы услышать, как это будет звучать, то ли обращаясь к другим:
— Да ее вроде высекли!
И повторил это. Медленно и тихо:
— Ее высекли. От затылка до копчика. До мяса…
Квартира была и впрямь красивая, ему очень понравилось. Гладкий паркет, цветы в горшках в каждой комнате, высокие потолки — в таком доме должен царить мир и покой. Эверт Гренс сидел за столом в кухне на одном из легких пластиковых стульев. Вместе со Свеном Сундквистом и двумя криминалистами они обыскали всю квартиру в поисках ответов на вопросы: кем была женщина, которую подруга называла Лидией Граяускас, и кем была сама эта подруга, которая представилась как Алена Слюсарева, и кем был Дима Шмаровоз, что размахивал тут своим диппаспортом?
Обе, и избитая Граяускас, и ее подруга Слюсарева, как он понял, были проститутками с того берега Балтийского моря. Он и раньше встречал таких. Всегда одна история: молодые нищие девчонки, которым запудрили мозги. В один прекрасный день в их родной деревне появлялись люди, сулившие им золотые горы: работу, благосостояние. Их снабжали фальшивыми паспортами. И в тот самый миг, когда они брали этот паспорт в руки, они превращались из полных надежд подростков в падших женщин. Фальшивый паспорт стоил дорого, так что получали они его в долг. А долг надо было отрабатывать. Тем из них, что посмели отказаться, быстренько объясняли что к чему: они узнавали на собственной шкуре, что такое зверские побои. Их насиловали так, что промежность кровоточила, приставляли к виску пистолет: «Защелкни пасть, сука! Должок-то за ксиву и билет будешь отрабатывать, а не то я тебе еще вдую!» Он потом продал их. Тот парень, что бил, насиловал и тыкал пистолетом в висок, — продал. По три тысячи евро за каждую из девочек, которые переехали с востока на запад и теперь прилежно стонали, когда очередной клиент входил в них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79