Он будет повторять это снова и снова, и каждый раз она или кто-то из ее коллег будет вынужден спасать его шкуру. А потом стоять вот так безвольно посреди палаты, смотреть и чувствовать себя разбитым, уставшим и несчастным. Это их врачебный долг.
Она ненавидела его за это.
Она подошла к его койке. Долг. Врачебный долг.
— Ну что, снова очнулся?
— Черт, что за хрень?
— Передозировка. В этот раз мы едва справились.
Он стянул повязку с головы: вчера он упал лицом на пол. Он держал повязку одной рукой, а второй принялся ковырять язву, что была у него в носу. Эту его отвратительную привычку ей никогда не удавалось побороть, хотя она честно пыталась. При каждой их встрече. Она посмотрела в записи. В принципе, в этом не было нужды — ведь она и так знала о нем почти все. Хильдинг Ольдеус, двадцать восемь лет. Она скользнула взглядом по колонке цифр и дат. Двенадцатый раз он здесь. Двенадцатый раз он попадает сюда с передозировкой героина. В пятую или шестую их встречу она еще сильно переживала, даже плакала. Теперь ей безразлично.
Она должна выполнять свою работу. Лечить всех с равным усердием.
Этого она изменить не могла.
— Тебе повезло. Человек, который вызвал «скорую», видимо, твой приятель, сделал тебе и искусственное дыхание, и массаж сердца прямо там, на месте. В кабинке моментальной фотографии на Центральном вокзале.
— Ольссон.
— Иначе на этот раз твой организм не выдержал бы.
Он копался в ране в носу. Она хотела было его остановить, как делала обычно, но вспомнила, что его рука скоро снова потянется к язве, так что пусть себе хоть всю рожу расцарапает, если хочет.
— Я не желаю тебя больше здесь видеть.
— Сеструха, ядрен батон…
— Никогда больше.
Хильдинг попытался сесть в кровати, но тотчас же упал назад, побледнел и схватился рукой за лоб.
— Вот видишь. Не дала мне денег — теперь мучаюсь. Концентрированный герыч, сечешь?
— Извини?
— Змея. Предательница.
Лиса Орстрём вздохнула:
— Слушай, ты. Это не я намешала героин с лимонной кислотой. Это не я набрала эту гадость в шприц. Это не я кололась. Это был ты, Хильдинг. Все это сделал ты.
— Болтай-болтай. Много ты понимаешь.
— Не понимаю. Я практически ничего не понимаю в том, о чем говорю.
Она остановилась. Не сегодня. Он остался жить. Придется с этим считаться. Она принялась вспоминать, как так получилось, что его проблема медленно, но верно переросла в их общую, в ее проблему. Каждый шприц — держала в руке она, каждый раз в мерзкую ночлежку — попадала она, каждый раз передозировка и остановка дыхания — были у нее. Она ходила в группу аутотренинга, на все эти курсы «помоги себе сам», там ей объяснили, что она была вовлечена в этот круговорот. Что ее собственные чувства ничего не значили, и были долгие периоды в ее жизни, когда их почти совсем не существовало. Важным было только одно — наркозависимость Хильдинга. Это и только это управляло ею, управляло всей их семьей.
Не успела она встать и выйти в коридор, как он принялся ее звать. Она решила не возвращаться к нему и уйти к своим пациентам, но он кричал все громче и громче. Она постояла в коридоре несколько минут, плача от ярости, а потом ворвалась к нему в палату.
— Чего ты хочешь?!
— Сеструха, ну че ты, как эта…
— Чего! Ты! Хочешь?!!
— Ну чего, мне просто так вот тут валяться? У меня ж передоз!
Лиса Орстрём почувствовала, что на нее с беспокойством смотрят и пожилой мужчина с коликами, и молодой парень, который так не хотел умирать. Они смотрели на нее, и она должна была сделать все, чтобы внушить им мужество, поддержать их. Но она не могла. Только не сейчас.
— Сеструха, мне бы транквилизаторов…
— Нет. Уж кто-кто, а ты ничего здесь не получишь. Хочешь — дождись своего врача и спроси его. Но учти — получишь тот же ответ.
— Стесолид, а?
Она проглотила комок в горле, слезы сами собой побежали по щекам. Он всегда доводил ее до слез.
— Мы боролись за тебя все эти годы. Мама, я и Ульва. Мы жили бок о бок с твоей наркоманией. Так что нечего тут лежать и ныть.
Но Хильдинг и не слышал ее слов. Правда, голос ее ему не понравился.
— Или рогипнолу, а?
— Мы радовались, когда ты сидел. Как и теперь, в Аспсосе. Понимаешь ты или нет? Тогда мы по крайней мере знали, где ты.
— Валиум, а?
— В следующий раз. В следующий раз сделай это как следует. Будешь превышать дозу — сделай так, чтобы получить настоящий передоз и сдохнуть наконец.
Лиса Орстрём наклонилась вперед, прижала обе руки к животу и отвернулась — он не должен видеть, что она плачет. Она ничего больше не произнесла, ни слова, она только встала с его кровати и направилась к пожилому мужчине, который наконец нашел кнопку, и резкий звук его сигнала заливал коридор. Он сидел, держась рукой за грудь. Ему нужно было болеутоляющее: у рака есть свои причуды. Она поздоровалась с ним, взяла его за руку, но тут же повернулась к Хильдингу:
— Кстати. К тебе приходили.
Брат ничего не ответил.
— Я обещала сказать, как только ты очнешься.
Она направилась к двери, вышла и тут же исчезла в зелено-голубых больничных коридорах.
Хильдинг посмотрел ей вслед. Он не понимал.
Как кто-то мог узнать, что он здесь?
Он сам-то не вполне был в этом уверен.
Йохум Ланг вышел из машины, припаркованной возле входа в Южную больницу. Всего пара часов в кожаном салоне — и он научился ненавидеть его запах так же, как ненавидел запах своей тюремной камеры, в которой провел два года и четыре месяца. Запахи, конечно, разные, но что-то общее в них все же было: способность проникать во все поры. Запах власти и контроля, запах несвободы. Ланг уже понял, что, в сущности, никакой разницы нет — сидеть в камере и выполнять приказы вертухая или быть на воле и выполнять приказы Мио.
Он миновал несколько человек, что тосковали по дому, стоя у подъезда больницы; прошел по коридору, вечно полному спешащих куда-то людей, и втиснулся в лифт, который подмигивал огоньками и приветливым голосом сообщал, на каком этаже собирается остановиться.
Он сам виноват.
Это его собственная ошибка.
У Йохума Ланга была своя мантра. Он читал ее каждый раз, потому что знал: она сработает.
Он сам виноват.
Он знал, где тот лежит, в каком отделении. Шестой этаж. Зал номер два.
Быстрыми шагами он направился туда. Он хотел покончить с этим как можно скорее.
В палате было тихо. Старикан напротив него и парнишка, который выглядел скорее мертвым, чем живым, — оба спали. Хильдинг не любил тишину. Никогда она ему не нравилась. Он беспокойно огляделся вокруг, уставился на дверь: он ждал.
Он увидел его, как только тот открыл дверь. С его одежды текло — видно, на улице шел дождь.
— Йохум?
Сердце екнуло. Он яростно копнул в язве в носу, пытаясь отделаться от страха, который уже терзал его.
— Какого хрена ты тут делаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79