Когда он опустил руку, отвернулся и направился к небольшой черной палатке, установленной поблизости, цыгане поднялись и стали медленно двигаться к своим кибиткам, оставленным у дороги в нескольких милях к северо-востоку от Арля. Позади кибиток смутно вырисовывались очертания древнего монастыря Монмажур.
Особенно привлекали внимание кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета, где жила мать Александре и три девушки-цыганки, кибитка Кзерды, которую теперь буксировал трак ярко-желтого цвета, и импозантный зеленый «ролле-ройс» ле Гран Дюка. Крыша кабриолета была опущена, так как утро стояло жаркое. Девушка-шофер без головного убора — явный признак того, что сейчас она не на службе, — стояла с Лилой около машины. Ле Гран Дюк, развалившись на заднем сиденье, освежался каким-то напитком из открытого бара и безучастно посматривал вокруг.
— Я никогда не считала цыган религиозными, — сказала Лила.
— Понятно, понятно, — милостиво кивнул ле Гран Дюк. — Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. — Он помолчал, подумал и поправил себя: — Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и... Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.
— Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все-таки та черная палатка?
— Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. — Он посмотрел на часы: — Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.
— Тебе он не нравится? — спросила Лила с любопытством. — Ты думаешь, что он...
— Я ничего не знаю о нем, — ответил ле Гран Дюк. — Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.
Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.
— Приветствую тебя, сын мой! — Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.
— Откройся, Серл, — сказал Кзерда грубо.
Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.
— Люди могут услышать, — произнес священник холодно. — Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».
— Для меня ты Серл, и всегда будешь им, — ответил Кзерда презрительно. — Симон Серл, лишенный духовного сана, поп-расстрига. Звучит-то как!
— Я прибыл сюда не в бирюльки играть, — сказал Серл мрачно. — Я прибыл от Гэюза Строма.
Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.
— Я думаю, — продолжал Серл тихо, — что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.
— Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! — Тина, девушка-цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку-исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо — очень бледно. — Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.
Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.
— Ты будешь осторожна, Тина? — спросила мать Мари озабоченно. — Твой отец... Ты должна думать о своем отце.
— Все будет хорошо, мама, — сказала Мари. — Тина знает. Теперь она знает. — Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: — Она так любила Александре. Вы же знаете.
— Я знаю, — ответила ее мать печально. — Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.
Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб-ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:
— И куда же ты идешь, моя хорошая? — У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.
— Погулять. — Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. — Мне нужен свежий воздух.
— Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?
— Ты что, думаешь, я убегу?
Он скривился снова:
— Ты слишком напугана, чтобы убежать.
С гордым вызовом она произнесла:
— Я не боюсь Пьера Лакабро!
— С какой стати ты должна бояться меня? — Он поднял руки ладонями вверх. — Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.
Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.
Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер-ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.
— А что я? Я, — с вызовом сказал он, — пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.
— Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.
— Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...
— Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. — Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. — Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.
Кзерда долго смотрел на него.
— Кто этот Гэюз Стром?
— Я не знаю.
— Мы когда-то были друзьями, Симон Серл...
— Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.
— Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? — Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Особенно привлекали внимание кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета, где жила мать Александре и три девушки-цыганки, кибитка Кзерды, которую теперь буксировал трак ярко-желтого цвета, и импозантный зеленый «ролле-ройс» ле Гран Дюка. Крыша кабриолета была опущена, так как утро стояло жаркое. Девушка-шофер без головного убора — явный признак того, что сейчас она не на службе, — стояла с Лилой около машины. Ле Гран Дюк, развалившись на заднем сиденье, освежался каким-то напитком из открытого бара и безучастно посматривал вокруг.
— Я никогда не считала цыган религиозными, — сказала Лила.
— Понятно, понятно, — милостиво кивнул ле Гран Дюк. — Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. — Он помолчал, подумал и поправил себя: — Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и... Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.
— Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все-таки та черная палатка?
— Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. — Он посмотрел на часы: — Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.
— Тебе он не нравится? — спросила Лила с любопытством. — Ты думаешь, что он...
— Я ничего не знаю о нем, — ответил ле Гран Дюк. — Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.
Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.
— Приветствую тебя, сын мой! — Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.
— Откройся, Серл, — сказал Кзерда грубо.
Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.
— Люди могут услышать, — произнес священник холодно. — Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».
— Для меня ты Серл, и всегда будешь им, — ответил Кзерда презрительно. — Симон Серл, лишенный духовного сана, поп-расстрига. Звучит-то как!
— Я прибыл сюда не в бирюльки играть, — сказал Серл мрачно. — Я прибыл от Гэюза Строма.
Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.
— Я думаю, — продолжал Серл тихо, — что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.
— Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! — Тина, девушка-цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку-исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо — очень бледно. — Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.
Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.
— Ты будешь осторожна, Тина? — спросила мать Мари озабоченно. — Твой отец... Ты должна думать о своем отце.
— Все будет хорошо, мама, — сказала Мари. — Тина знает. Теперь она знает. — Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: — Она так любила Александре. Вы же знаете.
— Я знаю, — ответила ее мать печально. — Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.
Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб-ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:
— И куда же ты идешь, моя хорошая? — У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.
— Погулять. — Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. — Мне нужен свежий воздух.
— Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?
— Ты что, думаешь, я убегу?
Он скривился снова:
— Ты слишком напугана, чтобы убежать.
С гордым вызовом она произнесла:
— Я не боюсь Пьера Лакабро!
— С какой стати ты должна бояться меня? — Он поднял руки ладонями вверх. — Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.
Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.
Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер-ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.
— А что я? Я, — с вызовом сказал он, — пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.
— Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.
— Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...
— Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. — Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. — Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.
Кзерда долго смотрел на него.
— Кто этот Гэюз Стром?
— Я не знаю.
— Мы когда-то были друзьями, Симон Серл...
— Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.
— Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? — Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52