ох, чё о ей говорить, не женщина—бездушная машина, даже родного мужа ухитрилась обложить налогом, почти весь заработок забирает, вытерпеть такую может только мужик с ангельской душой, вроде меня.
Аспанбаем своего ученика назвал сам Иван, родители нарекли сына Астыкбаем. Астык — это «урожай», «хлеб», мальчик родился в год обильного урожая, но мать его умерла, отец женился на другой и исчез из аула, как в воду канул; мальчик жил сначала по очереди у дальних родственников, работал на них, чтобы оправдать пропитание, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, сблизился с Иваном, и тот усыновил его: наступили и у Аспанбая счастливые деньки!
Все бы хорошо, да вот только Иван периодически страдает запоями и, чувствуя приближение «проклятой болезни», дает Аспанбаю свободу от себя: что-то опять начинает корчить меня и знобить, поясницу ломит; иди-ка к своим родственникам, негоже тебе на это смотреть, а поправлюсь— позову. С болезнью Ивана примирилась и Марфа, В такие дни она привозит мужу ящик вермута, запирает его в большой комнате и через окошко выдает «паек». Вот когда наступают для Аспанбая черные дни! Примерно домах в двенадцати у него живут богатые родичи, которые могут приютить парня, но самый близкий родственник, к кому он обязан идти в первую очередь,— старик Уренгей, человек скверного характера, всегда ищущий, с кем бы сцепиться. К нему-то идти сущее наказание. Впрочем, его крики еще можно кое-как стерпеть, но сноха Уренгея и вовсе невыносима, она — закусившее удила чудовище; пока даст чашу с едой, не останется у вас ни капли человеческого достоинства: «Ну, ешь, самурай, а потом пригони корову!.. Эй, самурай, быстро забей досками дыру в сарае!» Заладила одно — самурай, самурай — и твердит, и твердит... Аспанбай, с лицом шоколадного цвета, жесткими смоляными кудрями, словно отлит из бронзы, его необычная смуглость почему-то задевает сноху. «Нет, ты не казах, ты цыган»,— не преминет оскорбить она его; Аспанбай не отвечает ей, как она заслуживает, отвечает всем, кивая: да, хорошо, дядя, хорошо, келин. Однако его немногословность еще больше ярит злыдню-сноху. Это еще один повод почесать язык. «Ах, хитрюга дармоед! Прикидывается идиотом, а зачем тогда книги читает?» За широким солдатским ремнем Аспанбая всегда торчит книга. Читает сидя, лежа, на ходу. «Совсем дураком хочет стать!» — заключает келий.
Было одно обстоятельство, которое оправдывало его имя—Аспанбай. В определенное время он глядел на часы, которые всегда имел при себе, потом бежал на холм Тастобе, что касался восточной окраины аула, и смотрел на небо. Смотрел недолго, тут же возвращался. Если заветный час наступал, когда Аспанбай работал, он бросал все и бежал на холм. Али как-то спросил юношу: «Чего ты там видишь?»— «Самолет-ракету!» — ответил Аспанбай. Али понял: в определенное время над аулом пролетает сверхзвуковой самолет и оставляет за собой белый след-спираль, тающий в голубом небе. Глядя на поведение Аспанбая, аулчане поговаривали, жалея его: бедняжка, рассудок у
него шаткий, то приходит, то уходит.
Аспанбай видел сегодня вот какой сон. Обычно во сне Он летал, но сегодня стоял возле старой полуразрушенной землянки, крыша заросла травой, ни окон, ни дверей. Аспанбай ждал кого-то, кажется, дядю Али, а может, не его. Помнит смутно. Вдруг откуда ни возьмись появилась злая сноха Уренгея. Правда, это только Аспанбай решил, что появилась сноха, человек же, схвативший его за воротник, не похож на нее: лицо широкое, усы торчком, калмык, что ли... Аспанбай хочет оттолкнуть его, но не хватает сил, широкоскулая сноха приближает свое лицо к лицу Аспанбая, надувает щеки и начинает вращать белками; Аспанбай выказывает свою обиду.— Хорошо, женге,— горько говорит он,— больше не приду к вам, а кино буду смотреть в клубе, отпустите мой воротник...— После его словлая женге исчезает. Аспанбай видит алую зарю, но она становится красно-зелеными и желто-зелеными облаками. Эти странные облака проливаются на землю дождем. Вдали, внизу, у подножия скалы, показался всадник; не успевает Аспанбай оглянуться, как всадник уже стоит рядом.— Эй ты, озорник,— говорит он. Аспанбай узнает своего покойного деда, это рыжебородый голубоглазый человек. Он протягивает Аспанбаю повод гнедого густогривого жеребца.—Крепко держи повод,— говорит он внуку,— не удержишь—пропадешь. «Надо надеть на коня путы»,— думает Аспанбай. Смотрит — а деда нет, землянки нет, рядом стоит какая-то вышка и сверкает металлом. «Ракета»;—
предполагает Аспанбай. Ракета такая высокая, что черные тучи цепляются за ее верхушку и рвутся на части; под вышкой стоит маленький-маленький дядя Али с папиросой в руках и чего-то ждет.— Дядя, куда вы уезжаете? — спрашивает Аспанбай.— Ох, хитрец, откуда узнал? Я и правда собираюсь улетать,— говорит Али.— Вы, значит, бросаете меня, дядя? — Что же делать, там ты не найдешь себе применения, там могут жить только другие.— Кто эти «другие»?— Не поймешь, молод еще! — Али громко хохочет, но смех его похож не на смех, а на фырканье овцы. Вдруг ракета начинает медленно подниматься.— Залезай быстрее!— кричит Али. Видно, забыл, что не хотел брать Аспанбая с собой. Паренек крепко ухватился за какой-то железный поручень. Похожая на сигару ракета продолжает подниматься; Али, уже совсем малюсенький, бегает внизу туда-сюда.— Мне-то, мне-то руку дай! — кричит он. Аспанбай протягивает ему руку, и в тот же миг тяжеленный Али повисает на нем; ракета набирает скорость, со свистом бьет в лицо холодный ветер, они несутся по голубому прозрачному небу, рассекая белые, словно молоко, облака; левая рука Аспанбая, кажется, сейчас сломается; правую стянула судорога; Аспанбай смотрит на землю, земли нет. За его руку держится Али, за руку Али еще кто-то, а дальше — целая цепочка людей. «Как же это я всех держу?»— думает Аспанбай, а ракета поднимается все выше; правая рука онемела, левая вот-вот оборвется...— Держи, не отпускай!—кричит Али.— Коке, что же мне делать, я больше не могу! Вы же упадете, разобьетесь вдребезги... Ко-ке!.. Пальцы стали отрываться от поручня, сколько людей должно сейчас упасть! Рука Али становится влажной и выскальзывает из руки Аспанбая.— Ко-ке!—и он заревел от ужаса...
Тут Аспанбай проснулся и увидел, что они с Иваном и Али лежат на стоге сена, но никто не спит, видимо, он своими стонами разбудил их. Аспанбай, оглядевшись кругом, обрадовался, что все только приснилось, и вытер рукой влажный лоб.
— Ох, дядя! — только и сказал он. У него уже стало привычкой сдерживать слова, готовые сорваться с языка.
Иван-печник спросил, протирая глаза:
— Ты чего кричал?
— Да так, ничего...— отмахнулся Аспанбай.
Они собирают подушки, одеяла, слезают со стога; сойдя вниз, друзья умываются в реке и движутся к «объекту».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Аспанбаем своего ученика назвал сам Иван, родители нарекли сына Астыкбаем. Астык — это «урожай», «хлеб», мальчик родился в год обильного урожая, но мать его умерла, отец женился на другой и исчез из аула, как в воду канул; мальчик жил сначала по очереди у дальних родственников, работал на них, чтобы оправдать пропитание, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, сблизился с Иваном, и тот усыновил его: наступили и у Аспанбая счастливые деньки!
Все бы хорошо, да вот только Иван периодически страдает запоями и, чувствуя приближение «проклятой болезни», дает Аспанбаю свободу от себя: что-то опять начинает корчить меня и знобить, поясницу ломит; иди-ка к своим родственникам, негоже тебе на это смотреть, а поправлюсь— позову. С болезнью Ивана примирилась и Марфа, В такие дни она привозит мужу ящик вермута, запирает его в большой комнате и через окошко выдает «паек». Вот когда наступают для Аспанбая черные дни! Примерно домах в двенадцати у него живут богатые родичи, которые могут приютить парня, но самый близкий родственник, к кому он обязан идти в первую очередь,— старик Уренгей, человек скверного характера, всегда ищущий, с кем бы сцепиться. К нему-то идти сущее наказание. Впрочем, его крики еще можно кое-как стерпеть, но сноха Уренгея и вовсе невыносима, она — закусившее удила чудовище; пока даст чашу с едой, не останется у вас ни капли человеческого достоинства: «Ну, ешь, самурай, а потом пригони корову!.. Эй, самурай, быстро забей досками дыру в сарае!» Заладила одно — самурай, самурай — и твердит, и твердит... Аспанбай, с лицом шоколадного цвета, жесткими смоляными кудрями, словно отлит из бронзы, его необычная смуглость почему-то задевает сноху. «Нет, ты не казах, ты цыган»,— не преминет оскорбить она его; Аспанбай не отвечает ей, как она заслуживает, отвечает всем, кивая: да, хорошо, дядя, хорошо, келин. Однако его немногословность еще больше ярит злыдню-сноху. Это еще один повод почесать язык. «Ах, хитрюга дармоед! Прикидывается идиотом, а зачем тогда книги читает?» За широким солдатским ремнем Аспанбая всегда торчит книга. Читает сидя, лежа, на ходу. «Совсем дураком хочет стать!» — заключает келий.
Было одно обстоятельство, которое оправдывало его имя—Аспанбай. В определенное время он глядел на часы, которые всегда имел при себе, потом бежал на холм Тастобе, что касался восточной окраины аула, и смотрел на небо. Смотрел недолго, тут же возвращался. Если заветный час наступал, когда Аспанбай работал, он бросал все и бежал на холм. Али как-то спросил юношу: «Чего ты там видишь?»— «Самолет-ракету!» — ответил Аспанбай. Али понял: в определенное время над аулом пролетает сверхзвуковой самолет и оставляет за собой белый след-спираль, тающий в голубом небе. Глядя на поведение Аспанбая, аулчане поговаривали, жалея его: бедняжка, рассудок у
него шаткий, то приходит, то уходит.
Аспанбай видел сегодня вот какой сон. Обычно во сне Он летал, но сегодня стоял возле старой полуразрушенной землянки, крыша заросла травой, ни окон, ни дверей. Аспанбай ждал кого-то, кажется, дядю Али, а может, не его. Помнит смутно. Вдруг откуда ни возьмись появилась злая сноха Уренгея. Правда, это только Аспанбай решил, что появилась сноха, человек же, схвативший его за воротник, не похож на нее: лицо широкое, усы торчком, калмык, что ли... Аспанбай хочет оттолкнуть его, но не хватает сил, широкоскулая сноха приближает свое лицо к лицу Аспанбая, надувает щеки и начинает вращать белками; Аспанбай выказывает свою обиду.— Хорошо, женге,— горько говорит он,— больше не приду к вам, а кино буду смотреть в клубе, отпустите мой воротник...— После его словлая женге исчезает. Аспанбай видит алую зарю, но она становится красно-зелеными и желто-зелеными облаками. Эти странные облака проливаются на землю дождем. Вдали, внизу, у подножия скалы, показался всадник; не успевает Аспанбай оглянуться, как всадник уже стоит рядом.— Эй ты, озорник,— говорит он. Аспанбай узнает своего покойного деда, это рыжебородый голубоглазый человек. Он протягивает Аспанбаю повод гнедого густогривого жеребца.—Крепко держи повод,— говорит он внуку,— не удержишь—пропадешь. «Надо надеть на коня путы»,— думает Аспанбай. Смотрит — а деда нет, землянки нет, рядом стоит какая-то вышка и сверкает металлом. «Ракета»;—
предполагает Аспанбай. Ракета такая высокая, что черные тучи цепляются за ее верхушку и рвутся на части; под вышкой стоит маленький-маленький дядя Али с папиросой в руках и чего-то ждет.— Дядя, куда вы уезжаете? — спрашивает Аспанбай.— Ох, хитрец, откуда узнал? Я и правда собираюсь улетать,— говорит Али.— Вы, значит, бросаете меня, дядя? — Что же делать, там ты не найдешь себе применения, там могут жить только другие.— Кто эти «другие»?— Не поймешь, молод еще! — Али громко хохочет, но смех его похож не на смех, а на фырканье овцы. Вдруг ракета начинает медленно подниматься.— Залезай быстрее!— кричит Али. Видно, забыл, что не хотел брать Аспанбая с собой. Паренек крепко ухватился за какой-то железный поручень. Похожая на сигару ракета продолжает подниматься; Али, уже совсем малюсенький, бегает внизу туда-сюда.— Мне-то, мне-то руку дай! — кричит он. Аспанбай протягивает ему руку, и в тот же миг тяжеленный Али повисает на нем; ракета набирает скорость, со свистом бьет в лицо холодный ветер, они несутся по голубому прозрачному небу, рассекая белые, словно молоко, облака; левая рука Аспанбая, кажется, сейчас сломается; правую стянула судорога; Аспанбай смотрит на землю, земли нет. За его руку держится Али, за руку Али еще кто-то, а дальше — целая цепочка людей. «Как же это я всех держу?»— думает Аспанбай, а ракета поднимается все выше; правая рука онемела, левая вот-вот оборвется...— Держи, не отпускай!—кричит Али.— Коке, что же мне делать, я больше не могу! Вы же упадете, разобьетесь вдребезги... Ко-ке!.. Пальцы стали отрываться от поручня, сколько людей должно сейчас упасть! Рука Али становится влажной и выскальзывает из руки Аспанбая.— Ко-ке!—и он заревел от ужаса...
Тут Аспанбай проснулся и увидел, что они с Иваном и Али лежат на стоге сена, но никто не спит, видимо, он своими стонами разбудил их. Аспанбай, оглядевшись кругом, обрадовался, что все только приснилось, и вытер рукой влажный лоб.
— Ох, дядя! — только и сказал он. У него уже стало привычкой сдерживать слова, готовые сорваться с языка.
Иван-печник спросил, протирая глаза:
— Ты чего кричал?
— Да так, ничего...— отмахнулся Аспанбай.
Они собирают подушки, одеяла, слезают со стога; сойдя вниз, друзья умываются в реке и движутся к «объекту».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137