Крышка откинулась, и нашим глазам предстало состояние вдов и сирот, которое, подобно маленькому овечьему стаду, сбилось в уголок от переноски и встряхивания ящика.
— Много судеб прошло через этот ящик! — сказал писец, приступая к чтению надписей на разных пакетах.
Не все эти пакеты имели отношение к женщинам, и несовершеннолетним. Тут же было имущество заключенных, расточителей и душевнобольных. Наконец он наткнулся на нужный пакет и, прочитав: «Лее, Генрих, сын покойного Рудольфа»,— подал его председателю. Тот вынул из обложки потемневший старый пергамент, к которому была подвешена наполовину раскрошившаяся печать серого воска. Он надел очки на медном обруче и развернул почтенный документ, держа его далеко перед собой.
— У того сельского писаря, который выправлял это обязательство, тоже зубы уже не болят! — заметил он.— Здесь стоит дата: «тысяча пятьсот тридцать девятый год, день святого Мартина». Добрая старая грамота!
При этом он устремил на меня строгий взгляд, но так как очки были пригодны только для чтения, я должен был показаться ему весьма туманной фигурой.
— Уже триста лет,— продолжал он,— это почтенное письмо переходит от поколения к поколению и все это время приносит пять процентов дохода!
— Если бы мы только имели их! — со смехом вставил дядя, чтобы отвлечь от меня внимание, которое снова сосредоточилось на мне.— Мои племянник владеет этим письмецом всего лишь около десяти лет, а неполных сорок лет назад оно еще принадлежало монастырю, настоятель которого продал его приблизительно во время революции. Вообще нельзя так вести счет. Это так же неверно, как если говорят, что таким-то трем старикам вместе двести семьдесят лет или двум супругам вместе — сто шестьдесят. Нет, каждому из стариков — по девяносто лет, а мужу и жене — по восемьдесят, так как ими прожиты одни и те же годы. Поэтому и наш молодой художник, продав письмецо, истратит не проценты трех столетий, а лишь основную сумму!
Это присутствующие хорошо знали. Но поскольку у каждого из них над усадьбой тяготели такие же древние бессрочные долговые обязательства и каждый смотрел на себя как на плательщика вечных процентов, они считали берущую руку меняющихся кредиторов также чем-то бессмертным и придавали данному финансовому орудию таинственное и преувеличенное значение. Таким образом, сознание важности всего дела в конце концов передалось и мне и подействовало на меня угнетающе. Я чувствовал себя так, словно сижу на скамье подсудимых и слышу обращенную ко мне укоризненную речь; чувствовал себя одновременно пострадавшим и виновным, хотя, по моему мнению, ничего дурного не совершил и не собирался совершить. Тем сильнее горел я желанием освободиться от этой стеснявшей меня зависимости. «Черта им знать, что такое свобода!» — поет студент о филистерах, не замечая, что он сам лишь вступил на путь к познанию свободы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ЧЕРЕП
Старый пергамент был с некоторой выгодой продан собирателю подобных документов, и мой отъезд теперь в самом деле был уже близок. В последний день апреля, выпавший на субботу, я уложил нужные мне вещи,— стены нашей комнаты еще не видели такого зрелища, и оно глубоко взволновало матушку. Большая папка с сомнительными плодами моей прежней деятельности, завернутая в клеенку, была прислонена к стене и имела, к некоторому утешению, значительный вес. А посреди комнаты стоял раскрытый сундучок, небольшой ковчег из елового дерева. В нижнем ряду я уже разложил те книги, которые намеревался взять с собой. Из книг я также выложил нечто вроде тайничка для черепа, получившего надежное место на самом дне. Этот череп некоторое время служил для украшения моей рабочей комнаты, а также для изучения основ анатомии, которое, правда, оборвалось на нижней челюсти, так что пока я умел назвать только некоторые кости черепной коробки. Я нашел его когда-то под кладбищенской стеной, куда, может быть, он был положен могильщиком, потому что хорошо сохранился. То был череп молодого человека, как видно было по тому, что все зубы уцелели. Поблизости лежала снятая с могилы старая каменная плита, изготовленная лет восемьдесят назад; на ней была выбита надпись с именем умершего в то время Альбертуса Цвихана. Хотя отнюдь не было доказано, что череп принадлежал именно Цвихану, я все же принял это за факт, так как, согласно рукописной хронике одного из соседских домов, с этим именем была связана удивительная история.
Речь шла, насколько в этом можно было разобраться, о побочном сыне некоего Цвихана, который долгие годы жил в Азии и там скончался. У голландки, родившей этого ребенка, был от какого-то пропавшего без вести любовника еще один внебрачный сын, по имени Иеронимус, которого она любила больше другого. Из любви к ней и уступая ее уговорам, Цвихан законным образом усыновил этого второго мальчика, но упустил возможность узаконить свой брак с этой женщиной и тем обеспечить общественное положение своего собственного сына. Усыновленный мальчик, когда подрос, покинул дом и бесследно пропал, как и его отец, а когда в конце концов старый Цвихан и следом за ним его подруга перешли в мир иной, обойденный сын Альбертус очутился один при доме и имуществе без хозяина. Он не стал колебаться и так ловко повел свои дела, что занял место того приемного сына, который один только имел права на наследство. Затем собрал все, что можно было, из состояния, приобретенного покойным отцом, и поспешно отплыл из азиатской колонии, чтобы вернуться на его родину.
После того как ему однажды приснилось, что его единоутробный брат погиб в море,— а в сны он твердо верил,— он действовал с чистой совестью, но все-таки был настолько хитер, что в родном городе отца, где его никогда не видали, умолчал о собственном существовании и, на основании привезенных с собою бумаг, выдал себя за своего брата. Он приобрел просторный дом с тихим, тенистым садом, где и прогуливался самым степенным образом. Соседи с любопытством наблюдали за ним, но он этого не замечал, и лишь когда он уже как следует обосновался, они стали выказывать заметное оживление, подобно тому, как на острове, куда буря выбрасывает путешественников, лишь понемногу начинают показываться туземцы. Через торговых людей пошел слух, что вновь прибывший располагает значительными доходами и вкладывает в дела капиталы, указывающие на солидное положение. На улице его начали дружелюбно приветствовать; стоило ему показаться у окна, чтобы взглянуть, какая на дворе погода, как в окнах домов по другую сторону переулка, то здесь, то там появлялись соседи. На узком закрытом балконе целыми днями сидела за прялкой, спиной к окну, молодая женщина. Она никогда не оглядывалась, и Альберту су никак не удавалось увидеть ее в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245