Но наш разговор был внезапно прерван приходом духовного лица, местного капеллана, которого кистер успел известить о появлении удивительного гостя, и тот, воспользовавшись своим правом в любое время приходить в замок к обеду, явился, чтобы удовлетворить свое любопытство. Капеллан был в высоких начищенных до блеска сапогах и в черном, тщательно вычищенном сюртуке; в одной руке он держал шляпу и палку, а другой описал круг в воздухе и с юмористически-преувеличенным поклоном представился как посланец хозяйки замка. Она поручила ему сказать, что стол накрыт и что она ждет нас на садовой террасе.
— Ибо,— сказал он шутливо,— я не устану носить ее цепи до тех пор, пока меня за них не поднимут на небеса!
Прежде всего я был представлен этому господину, а затем мы все вместе отправились к назначенному месту. Юная хозяйка, освещенная мягким солнечным светом, прогуливалась взад и вперед по террасе. Она приветливо поздоровалась со мной, сказала, что мы не видались целую вечность, и спросила, как я поживаю. Но, не дождавшись моего ответа, она попросила капеллана дать ей руку: тот не преминул сделать это со все той же шутливой церемонностью и направился к дому, а затем вверх по широкой лестнице. Мы с графом следовали за ними и наконец вошли в столовую. Уже это небольшое шествие по величественной лестнице и длинным коридорам невольно привело мне на память трудные тропы, по которым я пробирался не далее чем сутки назад, а когда мы вчетвером сидели за круглым столом и нас обслуживал одетый в черное, неслышно ступавший лакей в белых перчатках, я чувствовал себя совершенно подавленным чудесной переменой судьбы, которая была тесно связана с работой рук моих и с ушедшими в прошлое годами моей жизни. Но наша трапеза была так далека от пышности и всяких церемоний, тон беседы был таким свободным и непринужденным, что я вскоре всецело предался спокойному довольству и отбросил все заботы. Беседу вел преимущественно капеллан, перебрасываясь с девушкой бесчисленными остротами, значение которых мне было не всегда понятно.
— Вы знаете,— обратился он вдруг ко мне,— наша милостивая госпожа избрала меня своим веселым советником, или, вернее, духовным шутом при своем дворе, и я принял эту трудную должность лишь затем, чтобы спасти все же ее неверующую душу, в чем я и надеюсь преуспеть!
— Не верьте этому,— прервала его Доротея,— его преподобие, напротив, играет со мной, считая мою душу безнадежно погибшей, как шаловливый котенок играет с бабочкой и треплет ее в лапках.
— Не заходите слишком далеко в ваших шутках, друзья! — заметил граф.— Наш гость тоже большой хитрец, он возит с собой такого шута, вместе с которым не боится вступить в спор даже с сильными мира сего.
Тут он поделился с окружающими рассказом о черепе и лесном стороже. Удивление, встретившее этот рассказ, и успех, выпавший на его долю, побудили меня поведать историю самого Альбертуса Цвихана в том виде, в каком я считал ее за fable conveirue \ а именно — как он из-за двух красавиц, Корнелии и Афры, или, вернее, из-за своих колебаний между ними обеими, лишился и наследства и жизни. Доротея слушала меня, приоткрыв рот; вокруг цветущих губ ее играла улыбка, а короткие захлебывающиеся звуки, похожие на звон колокольчика, выдавали ее веселость, которую она, однако, пыталась скрыть.
— Ну, ему досталось поделом! — воскликнула она.— Он был подлый негодяй!
— Я не хотел бы судить о нем так жестоко,— рискнул я возразить,— по своему происхождению и воспитанию он был наполовину дикарь и с эгоизмом ребенка тянулся к каждому огоньку, который вспыхивал перед ним, не зная, что такое любовь и как можно обжечься об это пламя!
Но, высказав это мнение с видом знатока, я все же густо покраснел и сразу пожалел, что произнес эти слова: я не только заметил, какую мину скорчил капеллан, обратив к Доротее свое смешливое лицо с изувеченным носом (это было последствием сабельного удара, полученного еще в студенческие годы), но и почувствовал все слабые стороны моего собственного жизненного опыта, без чего я бы и не оказался здесь. Втайне я принял решение как можно скорее двинуться в путь, и когда после обеда зашла речь о том, как провести остаток дня, я выразил желание отыскать прежде всего мастера и заказать ему подрамники для восстанавливаемых картонов. Капеллан вызвался проводить меня к деревенскому столяру, который, как он полагал, без сомнения, мог справиться со столь несложной работой. Когда мы стали думать, где найти подходящий плотный материал, чтобы наклеить на него картоны, то выяснилось, что в церковном доме, забота о котором входила в круг обязанностей графа, как попечителя, как раз работает обойщик, живущий по соседству, и он занят оклейкой комнаты новыми обоями.
— У него достаточно бумаги, чтобы обтянуть три рамы,— сказал священник,— это длинные полосы, которые он нодкла-дывал под обои, чтобы мне было тепло зимой!
— Это не годится,— возразил граф,— здесь надо положить крепкий холст, чтобы он продержался. Так как этот человек делает и матрацы, то он, очевидно, сумеет достать такой материал. А пока что господин Лее даст ему соответствующий заказ. Затем пусть они оба, и столяр и обойщик, придут сюда,
1 Подходящую историю (франц.).
один с уже готовыми планками, другой с холстом, и здесь, под руководством художника, изготовят рамы точно по мерке.
Радуясь предстоящему занятию, я отправился с капелланом в близлежащую большую деревню, где находилась главная церковь новейшей постройки. Деревня носила имя графского или прежнего баронского рода, и капеллан, развлекавший меня по пути разговором, показал мне седые развалины старого родового замка на гребне горы. С его помощью я успешно завершил свое небольшое поручение и после длительной прогулки, предпринятой мною уже в одиночку, вернулся обратно в замок.
Граф куда-то уехал; спрашивать молодую хозяйку мне показалось неудобным. Поэтому я в одиночестве остался на террасе, разглядывая вечерние облака, этих приветливых спутников одинокого странника, которые без устали меняют свое обличье и привлекают к себе усталый взор, давая ему отвлечься и отдохнуть. «Что за чудесное явление! —думал я.— Здесь слиты воедино необходимейшее средство существования с бесконечным изобилием зрительных образов, равно существующих для бедного и богатого, молодого и старого и во всех случаях жизни являющихся зеркалом чувств и незримым судьей, от которого не ускользает ни одно движение души!»
От этого мирного созерцания меня пробудили легкие шаги Доротеи, звук которых мне уже был знаком. Она быстро поднялась по ступенькам террасы, держа в руках мою красиво переплетенную зеленую книгу.
— Как. вас оставили одного? — воскликнула она, увидев меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245
— Ибо,— сказал он шутливо,— я не устану носить ее цепи до тех пор, пока меня за них не поднимут на небеса!
Прежде всего я был представлен этому господину, а затем мы все вместе отправились к назначенному месту. Юная хозяйка, освещенная мягким солнечным светом, прогуливалась взад и вперед по террасе. Она приветливо поздоровалась со мной, сказала, что мы не видались целую вечность, и спросила, как я поживаю. Но, не дождавшись моего ответа, она попросила капеллана дать ей руку: тот не преминул сделать это со все той же шутливой церемонностью и направился к дому, а затем вверх по широкой лестнице. Мы с графом следовали за ними и наконец вошли в столовую. Уже это небольшое шествие по величественной лестнице и длинным коридорам невольно привело мне на память трудные тропы, по которым я пробирался не далее чем сутки назад, а когда мы вчетвером сидели за круглым столом и нас обслуживал одетый в черное, неслышно ступавший лакей в белых перчатках, я чувствовал себя совершенно подавленным чудесной переменой судьбы, которая была тесно связана с работой рук моих и с ушедшими в прошлое годами моей жизни. Но наша трапеза была так далека от пышности и всяких церемоний, тон беседы был таким свободным и непринужденным, что я вскоре всецело предался спокойному довольству и отбросил все заботы. Беседу вел преимущественно капеллан, перебрасываясь с девушкой бесчисленными остротами, значение которых мне было не всегда понятно.
— Вы знаете,— обратился он вдруг ко мне,— наша милостивая госпожа избрала меня своим веселым советником, или, вернее, духовным шутом при своем дворе, и я принял эту трудную должность лишь затем, чтобы спасти все же ее неверующую душу, в чем я и надеюсь преуспеть!
— Не верьте этому,— прервала его Доротея,— его преподобие, напротив, играет со мной, считая мою душу безнадежно погибшей, как шаловливый котенок играет с бабочкой и треплет ее в лапках.
— Не заходите слишком далеко в ваших шутках, друзья! — заметил граф.— Наш гость тоже большой хитрец, он возит с собой такого шута, вместе с которым не боится вступить в спор даже с сильными мира сего.
Тут он поделился с окружающими рассказом о черепе и лесном стороже. Удивление, встретившее этот рассказ, и успех, выпавший на его долю, побудили меня поведать историю самого Альбертуса Цвихана в том виде, в каком я считал ее за fable conveirue \ а именно — как он из-за двух красавиц, Корнелии и Афры, или, вернее, из-за своих колебаний между ними обеими, лишился и наследства и жизни. Доротея слушала меня, приоткрыв рот; вокруг цветущих губ ее играла улыбка, а короткие захлебывающиеся звуки, похожие на звон колокольчика, выдавали ее веселость, которую она, однако, пыталась скрыть.
— Ну, ему досталось поделом! — воскликнула она.— Он был подлый негодяй!
— Я не хотел бы судить о нем так жестоко,— рискнул я возразить,— по своему происхождению и воспитанию он был наполовину дикарь и с эгоизмом ребенка тянулся к каждому огоньку, который вспыхивал перед ним, не зная, что такое любовь и как можно обжечься об это пламя!
Но, высказав это мнение с видом знатока, я все же густо покраснел и сразу пожалел, что произнес эти слова: я не только заметил, какую мину скорчил капеллан, обратив к Доротее свое смешливое лицо с изувеченным носом (это было последствием сабельного удара, полученного еще в студенческие годы), но и почувствовал все слабые стороны моего собственного жизненного опыта, без чего я бы и не оказался здесь. Втайне я принял решение как можно скорее двинуться в путь, и когда после обеда зашла речь о том, как провести остаток дня, я выразил желание отыскать прежде всего мастера и заказать ему подрамники для восстанавливаемых картонов. Капеллан вызвался проводить меня к деревенскому столяру, который, как он полагал, без сомнения, мог справиться со столь несложной работой. Когда мы стали думать, где найти подходящий плотный материал, чтобы наклеить на него картоны, то выяснилось, что в церковном доме, забота о котором входила в круг обязанностей графа, как попечителя, как раз работает обойщик, живущий по соседству, и он занят оклейкой комнаты новыми обоями.
— У него достаточно бумаги, чтобы обтянуть три рамы,— сказал священник,— это длинные полосы, которые он нодкла-дывал под обои, чтобы мне было тепло зимой!
— Это не годится,— возразил граф,— здесь надо положить крепкий холст, чтобы он продержался. Так как этот человек делает и матрацы, то он, очевидно, сумеет достать такой материал. А пока что господин Лее даст ему соответствующий заказ. Затем пусть они оба, и столяр и обойщик, придут сюда,
1 Подходящую историю (франц.).
один с уже готовыми планками, другой с холстом, и здесь, под руководством художника, изготовят рамы точно по мерке.
Радуясь предстоящему занятию, я отправился с капелланом в близлежащую большую деревню, где находилась главная церковь новейшей постройки. Деревня носила имя графского или прежнего баронского рода, и капеллан, развлекавший меня по пути разговором, показал мне седые развалины старого родового замка на гребне горы. С его помощью я успешно завершил свое небольшое поручение и после длительной прогулки, предпринятой мною уже в одиночку, вернулся обратно в замок.
Граф куда-то уехал; спрашивать молодую хозяйку мне показалось неудобным. Поэтому я в одиночестве остался на террасе, разглядывая вечерние облака, этих приветливых спутников одинокого странника, которые без устали меняют свое обличье и привлекают к себе усталый взор, давая ему отвлечься и отдохнуть. «Что за чудесное явление! —думал я.— Здесь слиты воедино необходимейшее средство существования с бесконечным изобилием зрительных образов, равно существующих для бедного и богатого, молодого и старого и во всех случаях жизни являющихся зеркалом чувств и незримым судьей, от которого не ускользает ни одно движение души!»
От этого мирного созерцания меня пробудили легкие шаги Доротеи, звук которых мне уже был знаком. Она быстро поднялась по ступенькам террасы, держа в руках мою красиво переплетенную зеленую книгу.
— Как. вас оставили одного? — воскликнула она, увидев меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245