Вскоре она совсем перестала подавать признаки жизни, и кругом воцарилась испуганная тишина.
Наконец мы решились унести бедняжку, не подававшую признаков жизни, и поискать для нее пристанища в жилой части дома, где ей можно было бы оказать помощь. Горный король взял ее под руки, «боготворец» придерживал ноги, и так они осторожно понесли свою легкую, переливчато-серебряную ношу. Я шел впереди, а оба витражиста следовали за нами со скрипками под мышкой, так как не имели времени уложить их, а оставить боялись: это были хорошие инструменты.
На беду, Розалия уже уехала в город в сопровождении Эриксона, ни с кем не попрощавшись, чтобы не побудить этим гостей покинуть дом и не прервать их развлечений. Но, к счастью, появилась домоправительница, или экономка, и направила наше печальное шествие в свою комнату, где неподвижную Агнесу опустили на удобное ложе, устроенное при помощи принесенных подушек.
— Ничего страшного,— сказала старуха, заметив наш испуг.— Барышня захмелела, это скоро пройдет!
— Нет, у нее горе! — шепнул я экономке.
— Ну, значит, бедняжка заливала горе вином! — возразила она.— Кто же дает молодой девушке столько пить?
Тут уж мы покраснели и стояли, пристыженные и смущенные, пока славная женщина не прогнала нас, предварительно осведомившись, где живет пострадавшая.
— Экипаж хозяйки еще раз пошлют сюда на случай непредвиденной надобности,— сказала экономка,— и мы позаботимся о барышне!
Рейнгольд вызвался остаться в доме и настаивал на своем предложении. Он просил меня предоставить ему дальнейшую защиту покинутой, и я согласился, так как знал его за хорошего, достойного человека. Такова уж была судьба Агнесы — в течение всего праздника она переходила из рук в руки, как некогда попавшая в рабство царская дочь.
Я расстался со скрипачами, которым нужно было позаботиться о своих инструментах, и отправился в путь. К этому времени все гости — и здесь и в лесу — уже двинулись обратно в город, и дорога была запружена колясками и тележками. Не найдя сразу знакомых, которые подвезли бы меня, я решил идти пешком и, для того чтобы меня не сбили быстро катившиеся и обгонявшие друг друга экипажи, направился по боковой тропинке, которая тянулась по опушке вдоль дороги. Ущербный месяц слабо светил сквозь деревья, и густой подлесок местами затруднял ходьбу. Вскоре я нагнал одинокого путника; он яростно сражался с ветками боярышника и побегами ежевики. Это был Люс, под темным плащом которого виднелась тонкая полотняная одежда, цеплявшаяся за колючки терновника.
Мы узнали друг друга, и я рассказал ему о случившемся таким тоном, что не трудно было угадать, какие я делаю выводы. Люс, сам выдерживавший большие дозы спиртного и считавший опьянение состоянием, недостойным мужчины, обозлился и начал отпускать всякие упреки по моему адресу.
— Недурная история! — воскликнул он.— Вот каковы ваши геройские подвиги: напоили неопытную девушку! Поистине, в хорошие руки я передал бедного ребенка!
— Передал! — запальчиво возразил я.— Покинул, предал — вот что ты хочешь сказать! — И я излил на него поток обвинений, далеко превышавших мои права.— Неужели так трудно,— закончил я,— обуздать свои влечения и с благодарностью удовольствоваться таким прекрасным даром божьим? Неужели ради тебя весь мир должен перевернуться и свег смениться мраком?
Меж тем Люс успел отцепиться от шипов. Видя, что не может меня запугать, он покорился и, когда мы, шагая друг за другом, двинулись дальше, спокойно сказал:
— Оставь меня в покое, ты ничего не понимаешь! Вскипев, я ответил ему:
— Долго я уверял себя, что в твоей натуре скрыто нечто такое, чего я не могу охватить своим опытом и о чем не могу судить! Но теперь я хорошо вижу, что тобой владеет самое обыкновенное себялюбие и пренебрежение к другим. Оно бросается в глаза и вызывает отвращение. О, если бы только ты знал, как это уродует тебя и как огорчает твоих друзей, тогда бы ты из этого же самого себялюбия переломил себя и счистил это безобразное пятно!
— Говорю тебе еще раз,— возразил Люс, оборачиваясь ко мне,—ты ничего не понимаешь! И в моих глазах это лучшее извинение для твоих непозволительных речей. Эх ты, добродетельный герой! Делал ли ты за свою жизнь хоть что-нибудь, кроме того, от чего нельзя было уклониться? Ты и теперь не делаешь ничего такого и еще меньше окажешься на это способен, если у тебя будет насюящее переживание!
— По крайней мере, надеюсь, я в любое время буду в силах бросить то, что признаю дурным и недостойным.
— Ты всегда,— спокойно заметил Люс, снова отворачиваясь от меня,— ты всегда будешь бросать то, что тебе неприятно!
Я нетерпеливо хотел прервать его, но он повысил голос и продолжал:
— Если 1Ы когда-нибудь попадешь между двух женщин, то, вероятно, и будешь бегать за обеими, если обе тебе приятны. Это проще, чем остановить свой выбор на одной! И, может быть, будешь прав! Что касается меня, то знай: глаз — зачинатель и хранитель любви или ее истребитель. Я могу решить, что буду верен, но глаз ничего не решает: он повинуется вечным законам природы. Когда Лютер признавался, что не может взглянуть на женщину, не пожелав ее, он говорил, как обыкновенный человек. Только такая женщина, свободная от всякого своенравия, от всего болезненного и странного, женщина такого несокрушимого здоровья, такой жизнерадостности, доброты и ума, как Розалия, может привязать меня навсегда. Не без стыда вижу я теперь, с какой диковинкой в лице этой Агнесы, способной через день надоесть, готов я был связать свою судьбу! Но и ты стыдись того, что бродишь по свету, как голая схема, как бесплотная тень! Постарайся найти наконец интерес в жизни, найти всепоглощающую страсть, вместо того чтобы надоедать другим пустой болтовней!
Слова его уязвили меня, и я несколько минут молчал. Сам того не зная, Люс, приведя пример с двумя женщинами, попал в цель,— ведь еще совсем мальчиком я был в таком положении. И все-таки мне не хотелось мириться с голландцем. Выпитое вино, а также, быть может, длившееся уже более суток возбуждение разжигали мой боевой задор, и я снова начал решительным тоном:
— Судя по этим словам, ты как будто не слишком расположен оправдать те надежды, которые легкомысленно возбудил в девушке?
— Я не возбуждал никаких надежд,— сказал Люс— Я свободен, я сам себе хозяин перед любой женщиной и перед всем светом! А впрочем, если я и могу что-либо сделать для этой девочки, то лишь одно: я готов быть ей истинным и бескорыстным другом, без рисовки и громких фраз! И скажу тебе в последний раз: не заботься о моих любовных делах, я это решительно запрещаю!
— Нет, буду!—воскликнул я.— Либо ты признаешь на этот раз долг верности и чести, либо я доберусь до самых недр твоей души и докажу тебе, что ты поступаешь дурно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245
Наконец мы решились унести бедняжку, не подававшую признаков жизни, и поискать для нее пристанища в жилой части дома, где ей можно было бы оказать помощь. Горный король взял ее под руки, «боготворец» придерживал ноги, и так они осторожно понесли свою легкую, переливчато-серебряную ношу. Я шел впереди, а оба витражиста следовали за нами со скрипками под мышкой, так как не имели времени уложить их, а оставить боялись: это были хорошие инструменты.
На беду, Розалия уже уехала в город в сопровождении Эриксона, ни с кем не попрощавшись, чтобы не побудить этим гостей покинуть дом и не прервать их развлечений. Но, к счастью, появилась домоправительница, или экономка, и направила наше печальное шествие в свою комнату, где неподвижную Агнесу опустили на удобное ложе, устроенное при помощи принесенных подушек.
— Ничего страшного,— сказала старуха, заметив наш испуг.— Барышня захмелела, это скоро пройдет!
— Нет, у нее горе! — шепнул я экономке.
— Ну, значит, бедняжка заливала горе вином! — возразила она.— Кто же дает молодой девушке столько пить?
Тут уж мы покраснели и стояли, пристыженные и смущенные, пока славная женщина не прогнала нас, предварительно осведомившись, где живет пострадавшая.
— Экипаж хозяйки еще раз пошлют сюда на случай непредвиденной надобности,— сказала экономка,— и мы позаботимся о барышне!
Рейнгольд вызвался остаться в доме и настаивал на своем предложении. Он просил меня предоставить ему дальнейшую защиту покинутой, и я согласился, так как знал его за хорошего, достойного человека. Такова уж была судьба Агнесы — в течение всего праздника она переходила из рук в руки, как некогда попавшая в рабство царская дочь.
Я расстался со скрипачами, которым нужно было позаботиться о своих инструментах, и отправился в путь. К этому времени все гости — и здесь и в лесу — уже двинулись обратно в город, и дорога была запружена колясками и тележками. Не найдя сразу знакомых, которые подвезли бы меня, я решил идти пешком и, для того чтобы меня не сбили быстро катившиеся и обгонявшие друг друга экипажи, направился по боковой тропинке, которая тянулась по опушке вдоль дороги. Ущербный месяц слабо светил сквозь деревья, и густой подлесок местами затруднял ходьбу. Вскоре я нагнал одинокого путника; он яростно сражался с ветками боярышника и побегами ежевики. Это был Люс, под темным плащом которого виднелась тонкая полотняная одежда, цеплявшаяся за колючки терновника.
Мы узнали друг друга, и я рассказал ему о случившемся таким тоном, что не трудно было угадать, какие я делаю выводы. Люс, сам выдерживавший большие дозы спиртного и считавший опьянение состоянием, недостойным мужчины, обозлился и начал отпускать всякие упреки по моему адресу.
— Недурная история! — воскликнул он.— Вот каковы ваши геройские подвиги: напоили неопытную девушку! Поистине, в хорошие руки я передал бедного ребенка!
— Передал! — запальчиво возразил я.— Покинул, предал — вот что ты хочешь сказать! — И я излил на него поток обвинений, далеко превышавших мои права.— Неужели так трудно,— закончил я,— обуздать свои влечения и с благодарностью удовольствоваться таким прекрасным даром божьим? Неужели ради тебя весь мир должен перевернуться и свег смениться мраком?
Меж тем Люс успел отцепиться от шипов. Видя, что не может меня запугать, он покорился и, когда мы, шагая друг за другом, двинулись дальше, спокойно сказал:
— Оставь меня в покое, ты ничего не понимаешь! Вскипев, я ответил ему:
— Долго я уверял себя, что в твоей натуре скрыто нечто такое, чего я не могу охватить своим опытом и о чем не могу судить! Но теперь я хорошо вижу, что тобой владеет самое обыкновенное себялюбие и пренебрежение к другим. Оно бросается в глаза и вызывает отвращение. О, если бы только ты знал, как это уродует тебя и как огорчает твоих друзей, тогда бы ты из этого же самого себялюбия переломил себя и счистил это безобразное пятно!
— Говорю тебе еще раз,— возразил Люс, оборачиваясь ко мне,—ты ничего не понимаешь! И в моих глазах это лучшее извинение для твоих непозволительных речей. Эх ты, добродетельный герой! Делал ли ты за свою жизнь хоть что-нибудь, кроме того, от чего нельзя было уклониться? Ты и теперь не делаешь ничего такого и еще меньше окажешься на это способен, если у тебя будет насюящее переживание!
— По крайней мере, надеюсь, я в любое время буду в силах бросить то, что признаю дурным и недостойным.
— Ты всегда,— спокойно заметил Люс, снова отворачиваясь от меня,— ты всегда будешь бросать то, что тебе неприятно!
Я нетерпеливо хотел прервать его, но он повысил голос и продолжал:
— Если 1Ы когда-нибудь попадешь между двух женщин, то, вероятно, и будешь бегать за обеими, если обе тебе приятны. Это проще, чем остановить свой выбор на одной! И, может быть, будешь прав! Что касается меня, то знай: глаз — зачинатель и хранитель любви или ее истребитель. Я могу решить, что буду верен, но глаз ничего не решает: он повинуется вечным законам природы. Когда Лютер признавался, что не может взглянуть на женщину, не пожелав ее, он говорил, как обыкновенный человек. Только такая женщина, свободная от всякого своенравия, от всего болезненного и странного, женщина такого несокрушимого здоровья, такой жизнерадостности, доброты и ума, как Розалия, может привязать меня навсегда. Не без стыда вижу я теперь, с какой диковинкой в лице этой Агнесы, способной через день надоесть, готов я был связать свою судьбу! Но и ты стыдись того, что бродишь по свету, как голая схема, как бесплотная тень! Постарайся найти наконец интерес в жизни, найти всепоглощающую страсть, вместо того чтобы надоедать другим пустой болтовней!
Слова его уязвили меня, и я несколько минут молчал. Сам того не зная, Люс, приведя пример с двумя женщинами, попал в цель,— ведь еще совсем мальчиком я был в таком положении. И все-таки мне не хотелось мириться с голландцем. Выпитое вино, а также, быть может, длившееся уже более суток возбуждение разжигали мой боевой задор, и я снова начал решительным тоном:
— Судя по этим словам, ты как будто не слишком расположен оправдать те надежды, которые легкомысленно возбудил в девушке?
— Я не возбуждал никаких надежд,— сказал Люс— Я свободен, я сам себе хозяин перед любой женщиной и перед всем светом! А впрочем, если я и могу что-либо сделать для этой девочки, то лишь одно: я готов быть ей истинным и бескорыстным другом, без рисовки и громких фраз! И скажу тебе в последний раз: не заботься о моих любовных делах, я это решительно запрещаю!
— Нет, буду!—воскликнул я.— Либо ты признаешь на этот раз долг верности и чести, либо я доберусь до самых недр твоей души и докажу тебе, что ты поступаешь дурно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245