М. Ядринце-ва и писателя Шашкова, выступившего в Томске с чтением публичных лекций по истории Сибири. Лекции эти взволновали весь город, в одной из них Шашков под аплодисменты и сочувственные крики всего зала провозгласил, что сибирякам нужен свой университет. В лекциях этих были ярко освещены нравы тогдашнего сибирского чиновничества. Его произвол. Казнокрадство. Или же, говоря старомодным емким словом историка Карамзина,— казнодейство. Взяточничество. Мздоимство. Презрительное отношение к простому трудовому народу.
А между тем идея создания в Сибири своего университета встретила в обеих столицах России — Москве и Санкт-Петербурге и в самой Сибири немало злобных противников. К числу их примыкал и генерал-губернатор Восточной Сибири. Сей сиятельный вельможа безумно боялся, что университет превратится в рассадник так называемого сибирского сепаратизма.
Кстати, автором этого словечка был небезызвестный М. Н. Катков — махровый реакционер-публицист времен царствования двух Александров — II и III. В «Московских ведомостях» он — Катков — напечатал, как теперь бы сказали, целую серию статей, в которых обличал окраины Российской империи в этом самом сепаратизме, то есть в стремлении отделиться от России.
Однако представители «сибирского патриотизма», в числе которых были и члены потанинского кружка, созданного им в Томске, не разобравшись в провокаторском толковании Катковым этого прогрессивного их движения — впоследствии сами — с явным вызовом — стали называть себя «сибирскими сепаратистами». Но ни у одного из этих молодых людей даже и в помыслах не было отделения Сибири от России.
К тому времени — в шестидесятых годах — в Томске, как и в прочих городах Сибири, волны общественного пробуждения, докатившиеся сюда из России, вызывали повышенный интерес к политической жизни и среди здешней молодежи. То тут, то там возникали полулегальные кружки, где читались всякие литературные и политические новинки. Подпольные прокламации. Брошюры. Листовки.
О существовании таких молодежных кружков, возникших в шестидесятых годах в различных городах Сибири, полиция, разумеется, знала и зорко исподтишка наблюдала за ними. Но на особом подозрении был у томской жандармерии потанинский кружок. Ведя за этим кружком неусыпную слежку, полиция наконец накрыла всех его участников на одном из загородных собраний потанинцев и тут же — с ходу — арестовала их. Вместе с Григорием Николаевичем здесь были схвачены члены его кружка — друзья по Петербургскому университету — Наумов, Ядринцев, Шашков. А затем были арестованы и иркутские «сепаратисты»— Щукин, Колосов и Щапов.
Все арестованные «сепаратисты» были отправлены по этапу в Омск и заключены потом в казематы тамошнего острога — того самого «Мертвого дома», в котором провел четырехгодичное заточение великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский, покинувший это мрачное тюремное заведение всего за десятилетие до водворения в него потанинских «сепаратистов».
В конце следствия, длившегося полгода, Потанин вручил следователю письменное признание, в котором утверждал, что был главным агитатором в кружке, ратовавшем не за отделение Сибири от России, а за устранение препятствий, мешавших экономическому и культурному процветанию этого обширного, сказочно богатого, малообжитого края.
И только через три года — все это время потанинские «сепаратисты» провели в Омском остроге — сюда поступил судебный приговор из Московского отделения Сената.
Григорий Николаевич Потанин — главарь и организатор «сепаратского» его кружка — был приговорен к 15 годам каторги. Однако найдя смягчающие обстоятельства, суд сократил срок каторжных работ для Потанина до 5 лет. Все же остальные участники потанинского кружка были отправлены в ссылку и лишены гражданских прав.
Перед отправкой на каторгу в финляндскую крепость — Свеаборг — над Григорием Николаевичем был совершен обряд гражданской казни. В четвертом часу хмурого сентябрьского утра он был доставлен из крепостного каземата в полицейское управление. Здесь его посадили на нелепую — похожую на степную арбу — деревянную колесницу, а затем доставили на ней под жандармским конвоем к воротам базарной площади, где был сооружен эшафот.
Было холодно. Моросило. Дул мятежный, раскидистый северный ветер. Неуютным, сирым и сумрачным выглядел Омск в этот ранний осенний час. И совсем немного случайных прохожих ошарашенно толпилось, с ужасом взирая на высокий помост эшафота, на котором стоял в сером арестантском халате человек с наголо обритой головой, с подвешенной доской на груди, с грубо намалеванной на ней дегтем надписью — государственный преступник!
Проворный палач с показной нарочитой свирепостью привязал воровинной веревкой руки Григория Николаевича к позорному столбу, а затем закрыл его лицо сорванным с его головы брезентовым капюшоном.
Стояла мертвая тишина. Слышны были только заунывные посвисты сырого студеного ветра. И щуплый, дряхловатый судейский чиновник огласил глуховатым, простуженным, хриплым голосом приговор сенатской комиссии.
После этого мрачного обряда гражданской казни палач — с той же грубой проворностью — отвязал осужденного от столба. Затем Григорий Николаевич снова посажен был на нелепую скрипучую колесницу и доставлен на ней в то же самое полицейское управление.
Здесь в последний раз — перед пятилетней разлукой их — встретился Григорий Николаевич с пятеркой своих друзей по былому кружку, осужденных на тот же срок, что и он, в ссылку, которую суждено им было отбыть в Архангельской и Олонецкой губерниях.
Дав возможность осужденному каторжнику проститься с его друзьями, жандармы доставили его в здание кордегардии, где в комнате караульного офицера ловкий кузнец вмиг заковал на ногах Григория Николаевича весомые кандалы. Все было кончено.
Свечи былой вольной жизни померкли. И молодой ученый, страстно мечтавший о неведомых странах и дальних странствиях, отправлялся теперь в неблизкое свое путешествие. По терновой дороге, закованный намертво в кандалы!..
Однако спустя два года судьбе было угодно явить к изгнаннику милость, и он получил из Петербурга известие о помиловании. Причиной тому было заступничество П. П. Семенова-Тян-Шанского,— влиятельного ученого, обратившегося с личным ходатайством к шефу жандармов о помиловании Потанина. Шеф не устоял перед авторитетом знаменитого путешественника, и помилование было дано.
Воротясь в Петербург, Григорий Николаевич встретил весьма доверительное, благожелательное, участливое отношение к себе со стороны П. П. Семенова-Тян-Шанского, который — при первой же встрече их — категорично заявил Потанину, что первую же экскурсию в Центральную Азию он оставляет за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
А между тем идея создания в Сибири своего университета встретила в обеих столицах России — Москве и Санкт-Петербурге и в самой Сибири немало злобных противников. К числу их примыкал и генерал-губернатор Восточной Сибири. Сей сиятельный вельможа безумно боялся, что университет превратится в рассадник так называемого сибирского сепаратизма.
Кстати, автором этого словечка был небезызвестный М. Н. Катков — махровый реакционер-публицист времен царствования двух Александров — II и III. В «Московских ведомостях» он — Катков — напечатал, как теперь бы сказали, целую серию статей, в которых обличал окраины Российской империи в этом самом сепаратизме, то есть в стремлении отделиться от России.
Однако представители «сибирского патриотизма», в числе которых были и члены потанинского кружка, созданного им в Томске, не разобравшись в провокаторском толковании Катковым этого прогрессивного их движения — впоследствии сами — с явным вызовом — стали называть себя «сибирскими сепаратистами». Но ни у одного из этих молодых людей даже и в помыслах не было отделения Сибири от России.
К тому времени — в шестидесятых годах — в Томске, как и в прочих городах Сибири, волны общественного пробуждения, докатившиеся сюда из России, вызывали повышенный интерес к политической жизни и среди здешней молодежи. То тут, то там возникали полулегальные кружки, где читались всякие литературные и политические новинки. Подпольные прокламации. Брошюры. Листовки.
О существовании таких молодежных кружков, возникших в шестидесятых годах в различных городах Сибири, полиция, разумеется, знала и зорко исподтишка наблюдала за ними. Но на особом подозрении был у томской жандармерии потанинский кружок. Ведя за этим кружком неусыпную слежку, полиция наконец накрыла всех его участников на одном из загородных собраний потанинцев и тут же — с ходу — арестовала их. Вместе с Григорием Николаевичем здесь были схвачены члены его кружка — друзья по Петербургскому университету — Наумов, Ядринцев, Шашков. А затем были арестованы и иркутские «сепаратисты»— Щукин, Колосов и Щапов.
Все арестованные «сепаратисты» были отправлены по этапу в Омск и заключены потом в казематы тамошнего острога — того самого «Мертвого дома», в котором провел четырехгодичное заточение великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский, покинувший это мрачное тюремное заведение всего за десятилетие до водворения в него потанинских «сепаратистов».
В конце следствия, длившегося полгода, Потанин вручил следователю письменное признание, в котором утверждал, что был главным агитатором в кружке, ратовавшем не за отделение Сибири от России, а за устранение препятствий, мешавших экономическому и культурному процветанию этого обширного, сказочно богатого, малообжитого края.
И только через три года — все это время потанинские «сепаратисты» провели в Омском остроге — сюда поступил судебный приговор из Московского отделения Сената.
Григорий Николаевич Потанин — главарь и организатор «сепаратского» его кружка — был приговорен к 15 годам каторги. Однако найдя смягчающие обстоятельства, суд сократил срок каторжных работ для Потанина до 5 лет. Все же остальные участники потанинского кружка были отправлены в ссылку и лишены гражданских прав.
Перед отправкой на каторгу в финляндскую крепость — Свеаборг — над Григорием Николаевичем был совершен обряд гражданской казни. В четвертом часу хмурого сентябрьского утра он был доставлен из крепостного каземата в полицейское управление. Здесь его посадили на нелепую — похожую на степную арбу — деревянную колесницу, а затем доставили на ней под жандармским конвоем к воротам базарной площади, где был сооружен эшафот.
Было холодно. Моросило. Дул мятежный, раскидистый северный ветер. Неуютным, сирым и сумрачным выглядел Омск в этот ранний осенний час. И совсем немного случайных прохожих ошарашенно толпилось, с ужасом взирая на высокий помост эшафота, на котором стоял в сером арестантском халате человек с наголо обритой головой, с подвешенной доской на груди, с грубо намалеванной на ней дегтем надписью — государственный преступник!
Проворный палач с показной нарочитой свирепостью привязал воровинной веревкой руки Григория Николаевича к позорному столбу, а затем закрыл его лицо сорванным с его головы брезентовым капюшоном.
Стояла мертвая тишина. Слышны были только заунывные посвисты сырого студеного ветра. И щуплый, дряхловатый судейский чиновник огласил глуховатым, простуженным, хриплым голосом приговор сенатской комиссии.
После этого мрачного обряда гражданской казни палач — с той же грубой проворностью — отвязал осужденного от столба. Затем Григорий Николаевич снова посажен был на нелепую скрипучую колесницу и доставлен на ней в то же самое полицейское управление.
Здесь в последний раз — перед пятилетней разлукой их — встретился Григорий Николаевич с пятеркой своих друзей по былому кружку, осужденных на тот же срок, что и он, в ссылку, которую суждено им было отбыть в Архангельской и Олонецкой губерниях.
Дав возможность осужденному каторжнику проститься с его друзьями, жандармы доставили его в здание кордегардии, где в комнате караульного офицера ловкий кузнец вмиг заковал на ногах Григория Николаевича весомые кандалы. Все было кончено.
Свечи былой вольной жизни померкли. И молодой ученый, страстно мечтавший о неведомых странах и дальних странствиях, отправлялся теперь в неблизкое свое путешествие. По терновой дороге, закованный намертво в кандалы!..
Однако спустя два года судьбе было угодно явить к изгнаннику милость, и он получил из Петербурга известие о помиловании. Причиной тому было заступничество П. П. Семенова-Тян-Шанского,— влиятельного ученого, обратившегося с личным ходатайством к шефу жандармов о помиловании Потанина. Шеф не устоял перед авторитетом знаменитого путешественника, и помилование было дано.
Воротясь в Петербург, Григорий Николаевич встретил весьма доверительное, благожелательное, участливое отношение к себе со стороны П. П. Семенова-Тян-Шанского, который — при первой же встрече их — категорично заявил Потанину, что первую же экскурсию в Центральную Азию он оставляет за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48