Мне нужна высокая, статная, чтобы...
— Что, что ты говоришь? Да ты, чертяка, спроси мужа, пусть он тебе скажет, какой я была высокой, стройной, как тростиночка, когда мой Сотирач брал меня замуж...
— Да ведь это когда было!
— Ты положись на меня и ни о чем не беспокойся! Ежели потребуется драться, будем драться. С патрулем схватиться — и это раз плюнуть! Будем биться, а ты себе смотри — любуйся.
Мане давай ее успокаивать, убеждать, что никакой битвы не должно быть, ему нужна лишь стройная легкая женщина. Дока же уверяла, что и она легкая, и даже предлагала в том убедиться: «Пойдем на двор, поглядим, кто из нас лучше перепрыгнет через повозку!» Но Мане не соглашался и упорно твердил свое: ему-де нужна худенькая, высокая молодая девушка, и всего лишь на один час.
Ломали голову, советовались, прикидывали так и этак, вспоминали, кого бы можно было взять в помощь, и ничего не могли придумать. Все, кого Дока называла, не годились для столь необычного и даже опасного предприятия: та слишком труслива, та болтлива, та влюблена в Мане и будет лить воду на свою мельницу — повиснет у него на шее и повернет все в свою пользу или выкинет что-нибудь такое, что загубит так хорошо задуманное дело.
Думал Мане, думал, пока наконец не вспомнил о Петра-киевом Митанче, с которым читатель познакомился в пятой главе, своем закадычном друге детства. Хоть тот был и моложе его, но они до того ладили, что даже побратались. Вот Мане и решил, что Митанче просто создан для такого дела. Смелый, дерзкий, готовый на любое безрассудство и, что самое главное в данном случае, безусый и с тонкими, почти женскими чертами лица: наряди в женское платье — от высокой стройной женщины не отличишь. Доке понравилась эта идея, сама она осталась участницей заговора, в осуществлении задуманной мести ей предназначалась особая роль.
Митанче все еще жил вне родительского дома. Мать украдкой посылала ему деньги и всячески помогала, но отец, старый Петракии, по-прежнему сердился на сына и не желал о нем и слышать, хотя виновница их ссоры уже исчезла. Митанче из достоверных источников узнал, что его злополучная супруга Термина оказалась замешана в большой международной банде, с центром в Оршове, занимавшейся подделкой и распространением фальшивых форинтов.
Фальшивомонетчики были схвачены и осуждены на каторжные работы, в их числе и Термина. На том их роковая связь оборвалась, и Митанче снова был свободен. Но отец ничего не желал знать, не верил сыну, опасаясь его легкомыслия и, несмотря на все настояния матери, не разрешал приходить в дом даже на славу. Митанче жил на свое маленькое жалованье, и, если бы не тайная помощь матери,
ему пришлось бы совсем худо. И все же, вопреки трудным обстоятельствам, он сохранил свой веселый нрав и всегда был готов на любую дерзкую проделку.
О нем-то и вспомнил Манча, вспомнил и то, что Ми-танче терпеть не может старого Замфира за то, что тот подстрекнул отца на суровую расправу с сыном и что сейчас всячески поддерживал в нем упорство и непреклонность. Ненависть побратима к чорбаджи Замфиру оказалась ему на руку, теперь они могли разом, дружно обрушиться на общего врага.
Вечером Мане разыскал Митанче в купеческом клубе. Под рюмку анисовой, закусывая маслинами, они поговорили. Мане объяснил суть дела. Митанче, разумеется, тотчас согласился. Замысел и смекалка побратима привели его в восторг. Митанче потирал руки, весело смеялся и был наперед уверен, что все удастся наилучшим образом.
— Если надо, побратим,— восклицал Митанче,— я за тобой в огонь и воду! С тобой куда хочешь, побратим!
— Тебя-то я знаю! — растрогался Мане.
— Эх, побратим, как я буду рад, когда сядут в лужу на глазах у всего народа эти толстосумы! — яростно закончил Митанче, возненавидевший городскую знать после того, как его лишили наследства, и превратившийся в истинного плебея и демократа.— С удовольствием тебе помогу! Ты сдвинь феску набекрень и не горюй, за «кобеля в чикчирах» мы с лихвой отомстим... Почему не отдать за тебя девушку?! Кто они такие, чем лучше тебя?.. Вот досада, нет у меня сестры тебе под пару — сам бы ее выкрал и отдал тебе с радостью!..
— Эх! — ударяя себя кулаком в грудь, воскликнул Мане.— Только бы учинить скандал, чтоб пошли по околоткам сплетни, а там будь что будет! Ничего мне, побратим, на свете больше не нужно!.. Я просил ее руки, они отказали, коли так... опозорю... пусть потом ее сватает кому охота и не зазорно.
— Как же, сосватают, когда рак на горе свистнет...
— А сейчас, побратим, нам надо еще найти извозчика. Крепкого парня, молодца.
— Об этом не ломай головы! Я знаю такого, Ставре Яре кличут... Антик, а не извозчик!.. Ему любое дело под силу. Он такое может сделать, что другому и не снилось!.. Трех христианок из турецкого гарема выкрал и провез через границу... Запанибрата со всеми трактирщиками, хозяйками
бань да старыми турчанками. Цыганским консулом его прозвали...
Разыскали Ставре Яре. Он тут же согласился. Когда ему объяснили, что и как надо делать, Ставре сказал:
— Если хотите, можем, выкрасть всех теток по отцу и матери, всех крестных и сватьюшек. Я-то думал, что-нибудь серьезное, а это сущая пустяковина!..
Договорились, кто где что достанет. И когда встретиться в назначенном месте.
Мане будет дожидаться в Купеческом клубе, пока Ставре все приготовит и даст знать. На том и разошкись.
* * *
Вечер. У Пестрого источника, поросшего старым мхом и окруженного плакучими ивами, полно народу. Шум, крики, смех, толкотня, брань, звон оплеух, треск разбитых кувшинов, потом звяканье тесака и окрик жандарма: «Назад!» И опять звук, напоминающий затрещину, и громкое объяснение:
— Эй, я солдат, ревизская душа, плачу подати, брат! А потом опять:
— Эй ты, сопляк несчастный, на тебя еще обращать внимание!
Или:
— Тоже мне девушка! — и все в таком духе.
Одни уходят, другие приходят, народу у источника не убывает. Медленно спускаются сентябрьские сумерки. Люди торопливо закрывают лавки и спешат по домам. На Востоке говорят: «Голова хвоста не ждет»; нет выручки днем, при солнышке, не будет ее и вечером, при свече, поэтому и лавки запирают рано. И хотя до денег все они охочи, но любят и посибаритствовать, время для них — не деньги; мастера и торговцы засветло затворяют лавки и спешат домой тихо-мирно посидеть в семейном кругу, обсудить домашние дела; они совсем не стремятся провести как можно больше времени в лавке, а, наоборот, стараются урвать часок-другой для приятной домашней жизни, чтоб успеть перед ужином, до того как зажечь свечи, отдать распоряжения, все проверить, кого следует пожурить или похвалить. Одни, а таких большинство, идут прямо домой,— это те, кто каждый вечер кладет выручку в кошель и тащит его под мышкой домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Что, что ты говоришь? Да ты, чертяка, спроси мужа, пусть он тебе скажет, какой я была высокой, стройной, как тростиночка, когда мой Сотирач брал меня замуж...
— Да ведь это когда было!
— Ты положись на меня и ни о чем не беспокойся! Ежели потребуется драться, будем драться. С патрулем схватиться — и это раз плюнуть! Будем биться, а ты себе смотри — любуйся.
Мане давай ее успокаивать, убеждать, что никакой битвы не должно быть, ему нужна лишь стройная легкая женщина. Дока же уверяла, что и она легкая, и даже предлагала в том убедиться: «Пойдем на двор, поглядим, кто из нас лучше перепрыгнет через повозку!» Но Мане не соглашался и упорно твердил свое: ему-де нужна худенькая, высокая молодая девушка, и всего лишь на один час.
Ломали голову, советовались, прикидывали так и этак, вспоминали, кого бы можно было взять в помощь, и ничего не могли придумать. Все, кого Дока называла, не годились для столь необычного и даже опасного предприятия: та слишком труслива, та болтлива, та влюблена в Мане и будет лить воду на свою мельницу — повиснет у него на шее и повернет все в свою пользу или выкинет что-нибудь такое, что загубит так хорошо задуманное дело.
Думал Мане, думал, пока наконец не вспомнил о Петра-киевом Митанче, с которым читатель познакомился в пятой главе, своем закадычном друге детства. Хоть тот был и моложе его, но они до того ладили, что даже побратались. Вот Мане и решил, что Митанче просто создан для такого дела. Смелый, дерзкий, готовый на любое безрассудство и, что самое главное в данном случае, безусый и с тонкими, почти женскими чертами лица: наряди в женское платье — от высокой стройной женщины не отличишь. Доке понравилась эта идея, сама она осталась участницей заговора, в осуществлении задуманной мести ей предназначалась особая роль.
Митанче все еще жил вне родительского дома. Мать украдкой посылала ему деньги и всячески помогала, но отец, старый Петракии, по-прежнему сердился на сына и не желал о нем и слышать, хотя виновница их ссоры уже исчезла. Митанче из достоверных источников узнал, что его злополучная супруга Термина оказалась замешана в большой международной банде, с центром в Оршове, занимавшейся подделкой и распространением фальшивых форинтов.
Фальшивомонетчики были схвачены и осуждены на каторжные работы, в их числе и Термина. На том их роковая связь оборвалась, и Митанче снова был свободен. Но отец ничего не желал знать, не верил сыну, опасаясь его легкомыслия и, несмотря на все настояния матери, не разрешал приходить в дом даже на славу. Митанче жил на свое маленькое жалованье, и, если бы не тайная помощь матери,
ему пришлось бы совсем худо. И все же, вопреки трудным обстоятельствам, он сохранил свой веселый нрав и всегда был готов на любую дерзкую проделку.
О нем-то и вспомнил Манча, вспомнил и то, что Ми-танче терпеть не может старого Замфира за то, что тот подстрекнул отца на суровую расправу с сыном и что сейчас всячески поддерживал в нем упорство и непреклонность. Ненависть побратима к чорбаджи Замфиру оказалась ему на руку, теперь они могли разом, дружно обрушиться на общего врага.
Вечером Мане разыскал Митанче в купеческом клубе. Под рюмку анисовой, закусывая маслинами, они поговорили. Мане объяснил суть дела. Митанче, разумеется, тотчас согласился. Замысел и смекалка побратима привели его в восторг. Митанче потирал руки, весело смеялся и был наперед уверен, что все удастся наилучшим образом.
— Если надо, побратим,— восклицал Митанче,— я за тобой в огонь и воду! С тобой куда хочешь, побратим!
— Тебя-то я знаю! — растрогался Мане.
— Эх, побратим, как я буду рад, когда сядут в лужу на глазах у всего народа эти толстосумы! — яростно закончил Митанче, возненавидевший городскую знать после того, как его лишили наследства, и превратившийся в истинного плебея и демократа.— С удовольствием тебе помогу! Ты сдвинь феску набекрень и не горюй, за «кобеля в чикчирах» мы с лихвой отомстим... Почему не отдать за тебя девушку?! Кто они такие, чем лучше тебя?.. Вот досада, нет у меня сестры тебе под пару — сам бы ее выкрал и отдал тебе с радостью!..
— Эх! — ударяя себя кулаком в грудь, воскликнул Мане.— Только бы учинить скандал, чтоб пошли по околоткам сплетни, а там будь что будет! Ничего мне, побратим, на свете больше не нужно!.. Я просил ее руки, они отказали, коли так... опозорю... пусть потом ее сватает кому охота и не зазорно.
— Как же, сосватают, когда рак на горе свистнет...
— А сейчас, побратим, нам надо еще найти извозчика. Крепкого парня, молодца.
— Об этом не ломай головы! Я знаю такого, Ставре Яре кличут... Антик, а не извозчик!.. Ему любое дело под силу. Он такое может сделать, что другому и не снилось!.. Трех христианок из турецкого гарема выкрал и провез через границу... Запанибрата со всеми трактирщиками, хозяйками
бань да старыми турчанками. Цыганским консулом его прозвали...
Разыскали Ставре Яре. Он тут же согласился. Когда ему объяснили, что и как надо делать, Ставре сказал:
— Если хотите, можем, выкрасть всех теток по отцу и матери, всех крестных и сватьюшек. Я-то думал, что-нибудь серьезное, а это сущая пустяковина!..
Договорились, кто где что достанет. И когда встретиться в назначенном месте.
Мане будет дожидаться в Купеческом клубе, пока Ставре все приготовит и даст знать. На том и разошкись.
* * *
Вечер. У Пестрого источника, поросшего старым мхом и окруженного плакучими ивами, полно народу. Шум, крики, смех, толкотня, брань, звон оплеух, треск разбитых кувшинов, потом звяканье тесака и окрик жандарма: «Назад!» И опять звук, напоминающий затрещину, и громкое объяснение:
— Эй, я солдат, ревизская душа, плачу подати, брат! А потом опять:
— Эй ты, сопляк несчастный, на тебя еще обращать внимание!
Или:
— Тоже мне девушка! — и все в таком духе.
Одни уходят, другие приходят, народу у источника не убывает. Медленно спускаются сентябрьские сумерки. Люди торопливо закрывают лавки и спешат по домам. На Востоке говорят: «Голова хвоста не ждет»; нет выручки днем, при солнышке, не будет ее и вечером, при свече, поэтому и лавки запирают рано. И хотя до денег все они охочи, но любят и посибаритствовать, время для них — не деньги; мастера и торговцы засветло затворяют лавки и спешат домой тихо-мирно посидеть в семейном кругу, обсудить домашние дела; они совсем не стремятся провести как можно больше времени в лавке, а, наоборот, стараются урвать часок-другой для приятной домашней жизни, чтоб успеть перед ужином, до того как зажечь свечи, отдать распоряжения, все проверить, кого следует пожурить или похвалить. Одни, а таких большинство, идут прямо домой,— это те, кто каждый вечер кладет выручку в кошель и тащит его под мышкой домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42