Худую славу за хвост не удержишь, и что кому втемяшится в голову, то колом не вышибешь. Общественное мнение оставалось неизменным, суды-пересуды продолжались и даже обогатились и украсились новыми остротами и насмешками. Со всех сторон на Таску сыпались вопросы, на которые после такого неопровержимого доказательства, что все ложь и клевета, та никак не рассчитывала. Одна знакомая спросила: «У кого вы ее нашли? У Манулача или у Манчи?» — другая: «Когда вы ее вернули в дом?» — третья: «На винограднике поймали?» — а четвертая вообще привела ее в ярость: «Неужто с жандармами вернули? А что сказал господин начальник?» И так, кого ни возьми, все задавали вопросы один глупее другого, и Таска, поджав хвост, удрала к себе на виноградники. Разожгла кадило, окадила ладаном свой летник, опустилась на колени перед иконой и на греческом языке предала анафеме всех, а главным образом Мане, который, по ее убеждению, все это и устроил.
Однажды пущенная молва не заглохла, и никто не был в силах ее опровергнуть. К Зоне прилепилось прозвище По-бегушка, хоть ее и воротили. То, что ее вернули, еще не значило, что к ней вернулась прежняя добрая слава. Все просто считали, что вернуть ее было легче легкого. Да и как могло быть иначе — богатый Замфир прекрасно ладит с господином начальником!
Популярнее всего растолковывал это некий господин Милислав Экономия, который подписывался в газете «Здешний», а прозвище Экономия получил из-за своего, можно сказать, призвания, ибо темой его постоянных и излюбленных разговоров в кабачке, за столом была экономия. Какое-то время он учился в сельскохозяйственной школе, но своей земли, чтобы рационально ее обрабатывать, у него не было, а служить у крупных землевладельцев не хотелось, дабы не способствовать разорению мелких хозяйств и созданию латифундий, больших экономии и поместий. Отчасти по этой причине, а отчасти из убеждения, что народ должен перво-наперво завоевать политические свободы, он и занялся юриспруденцией. Адвокатствовал, писал статьи, задавал в газетах тому или иному министру вопросы, под которыми подписывался «Небойша», ездил с депутациями, представлял газету, привлекался к суду за острые передовицы и усердно радел о всевозможных нуждах народа. Он ненавидел несправедливость и неравноправие как экономическое, так и политическое и вел смелые разговоры между своими в излюбленном кабачке «У доброй препеченицы», где был завсегдатаем и неизменно разглагольствовал о прошлогоднем и нынешнем урожае, об общинных закромах, о ненастье и засухе и желал крестьянину дождя. А когда падал долгожданный дождь, он радостно потчевал всех вокруг сидящих табаком, приговаривая: «Скручивай, слава тебе господи! Этакий ливень — благословенье божье, не жалко и угостить!» И если бы кто-нибудь спросил: «Скажи, Милисав, что бы ты предпочел, положа руку на сердце,— получить миллион или чтобы выпал добрый дождь для нашего крестьянина?» — «Клянусь честью,— уверял Милисав («старая земледельческая косточка!»),— клянусь честью и вот этим причастием, впрочем, куда я хватил, это ведь не вино,— клянусь вот этой ракией и этим благословением, что падает с неба,— даже не поглядел бы на миллион!» И еще добавил бы: «Будь здоров, брат, для чего мне деньги? Дай только дождичка; если будет что у нашего кормильца, нашего мужика сиволапого, будет и у меня. Дай только дождичка, благословения господня, мужику-горемыке...»
Вот каким объективным, справедливым и несебялюбивым был Милисав Экономия, чье мнение мы изложим подробно и точно, как по стенографической записи. А мнением такой особы, полагаю, пренебрегать не следует. Не удивительно, что его субъективное мнение вскоре завоевало весь город и стало объективным, общим мнением...
— Ах, я так и знал,— говорил Милисав опять же в кругу своих собутыльников, сидя в кабачке «У доброй пре-печеницы»,— что все получится по старой нашей поговорке: «Грех — в мех, да в мешок, да в лубок, да под лавку», раз это коснулось богатого дома. Потому что, братцы милые, это проще пареной репы! У туза Замфира дома, магазины, хутора и виноградники, а господин начальник опять же не побрезгует хорошо пожрать нашармака,— вот все и улаживается... Ворон ворону глаз не выклюет. Тяжко бедняку! Богачу легко, тяжко нам — мне, тебе и вон тому! — Экономия указал на своего заимодавца Любисава.— Тяжко порядочным людям!.. Знаю я все это,— продолжал Милисав, удерживая на губе окурок и скручивая новую цигарку,— потому и ругаюсь. Разве мне приятно сторониться людей? Вы порой диву даетесь, почему, дескать, молчу, почему всех чуждаюсь, и порой, клянусь вам, назюзюкаюсь вот этой ра-кией!.. (В свое время и это всплывет наружу...) А все от тоски, брат... Не могу... не могу смотреть, что кругом делается, и весь сказ! Только подумай... Возьми наши газеты!.. Газеты, газетчики, это, братец, клянусь богом, самые честные и, конечно, единственно порядочные сыны нашей родины, но они профаны... Ну и что мы читаем в газетах? По-вздоряд двое бедняков, потузят малость друг друга, а уж в газетах распишут во всех подробностях: «Вчера, дескать, повздорили два гражданина и после чисто базарной свары подрались, переполошив весь околоток, словно мы в Центральной Африке, а не в цивилизованной Европе... Что на это скажут иностранцы? А наших недремлющих полицейских ищи-свищи, пощадите,— говорят они,— избавьте от таких дел!» Вот как пишут, когда речь идет о бедняках. А если дубасят друг друга зонтами господа так, что кругом треск стоит,— дадут лишь короткую заметку: «Мы были очевидцами неприятной сцены, нам остается лишь выразить сожаление и пожелание, чтобы такое никогда не повторялось...»
Или еще лучше: живут, к примеру, невенчанно господа — никто им слова в упрек не скажет, не назовет своим именем. Да выдай ему, братец, напрямик: попу — поп, бобу — боб!.. Так нет, прячут, замазывают, дескать, симпатизируют друг другу, состоят, мол, в морганатическом браке, или гражданском, или диком, либо у них непозволительные или недопустимые отношения,— и все в таком роде. А если бедняки, по примеру господ, сойдутся, не имея материальной возможности официально зарегистрировать брак, тогда просто: тотчас подберут нужное выражение и назовут своим именем — «спутались»... И тиснут в газету: «Ломовой извозчик, скажем, Прока и прачка Coca живут на глазах горожан и полиции невенчанно. Живут на соблазн порядочным людям, вводя в грех честных мирных соседей. Мы весьма удивлены, что наша рачительная полиция, такая ревностная и ретивая, когда дело идет о наказании за невыпо-лотый перед домом бурьян или за невывезенный со двора навоз, в данном случае так индифферентна и медлительна по отношению к этому нравственному навозу!..» Эх,— заканчивает Милисав,— противно рассказывать, только расстраиваешься, целый день потом все из рук валится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Однажды пущенная молва не заглохла, и никто не был в силах ее опровергнуть. К Зоне прилепилось прозвище По-бегушка, хоть ее и воротили. То, что ее вернули, еще не значило, что к ней вернулась прежняя добрая слава. Все просто считали, что вернуть ее было легче легкого. Да и как могло быть иначе — богатый Замфир прекрасно ладит с господином начальником!
Популярнее всего растолковывал это некий господин Милислав Экономия, который подписывался в газете «Здешний», а прозвище Экономия получил из-за своего, можно сказать, призвания, ибо темой его постоянных и излюбленных разговоров в кабачке, за столом была экономия. Какое-то время он учился в сельскохозяйственной школе, но своей земли, чтобы рационально ее обрабатывать, у него не было, а служить у крупных землевладельцев не хотелось, дабы не способствовать разорению мелких хозяйств и созданию латифундий, больших экономии и поместий. Отчасти по этой причине, а отчасти из убеждения, что народ должен перво-наперво завоевать политические свободы, он и занялся юриспруденцией. Адвокатствовал, писал статьи, задавал в газетах тому или иному министру вопросы, под которыми подписывался «Небойша», ездил с депутациями, представлял газету, привлекался к суду за острые передовицы и усердно радел о всевозможных нуждах народа. Он ненавидел несправедливость и неравноправие как экономическое, так и политическое и вел смелые разговоры между своими в излюбленном кабачке «У доброй препеченицы», где был завсегдатаем и неизменно разглагольствовал о прошлогоднем и нынешнем урожае, об общинных закромах, о ненастье и засухе и желал крестьянину дождя. А когда падал долгожданный дождь, он радостно потчевал всех вокруг сидящих табаком, приговаривая: «Скручивай, слава тебе господи! Этакий ливень — благословенье божье, не жалко и угостить!» И если бы кто-нибудь спросил: «Скажи, Милисав, что бы ты предпочел, положа руку на сердце,— получить миллион или чтобы выпал добрый дождь для нашего крестьянина?» — «Клянусь честью,— уверял Милисав («старая земледельческая косточка!»),— клянусь честью и вот этим причастием, впрочем, куда я хватил, это ведь не вино,— клянусь вот этой ракией и этим благословением, что падает с неба,— даже не поглядел бы на миллион!» И еще добавил бы: «Будь здоров, брат, для чего мне деньги? Дай только дождичка; если будет что у нашего кормильца, нашего мужика сиволапого, будет и у меня. Дай только дождичка, благословения господня, мужику-горемыке...»
Вот каким объективным, справедливым и несебялюбивым был Милисав Экономия, чье мнение мы изложим подробно и точно, как по стенографической записи. А мнением такой особы, полагаю, пренебрегать не следует. Не удивительно, что его субъективное мнение вскоре завоевало весь город и стало объективным, общим мнением...
— Ах, я так и знал,— говорил Милисав опять же в кругу своих собутыльников, сидя в кабачке «У доброй пре-печеницы»,— что все получится по старой нашей поговорке: «Грех — в мех, да в мешок, да в лубок, да под лавку», раз это коснулось богатого дома. Потому что, братцы милые, это проще пареной репы! У туза Замфира дома, магазины, хутора и виноградники, а господин начальник опять же не побрезгует хорошо пожрать нашармака,— вот все и улаживается... Ворон ворону глаз не выклюет. Тяжко бедняку! Богачу легко, тяжко нам — мне, тебе и вон тому! — Экономия указал на своего заимодавца Любисава.— Тяжко порядочным людям!.. Знаю я все это,— продолжал Милисав, удерживая на губе окурок и скручивая новую цигарку,— потому и ругаюсь. Разве мне приятно сторониться людей? Вы порой диву даетесь, почему, дескать, молчу, почему всех чуждаюсь, и порой, клянусь вам, назюзюкаюсь вот этой ра-кией!.. (В свое время и это всплывет наружу...) А все от тоски, брат... Не могу... не могу смотреть, что кругом делается, и весь сказ! Только подумай... Возьми наши газеты!.. Газеты, газетчики, это, братец, клянусь богом, самые честные и, конечно, единственно порядочные сыны нашей родины, но они профаны... Ну и что мы читаем в газетах? По-вздоряд двое бедняков, потузят малость друг друга, а уж в газетах распишут во всех подробностях: «Вчера, дескать, повздорили два гражданина и после чисто базарной свары подрались, переполошив весь околоток, словно мы в Центральной Африке, а не в цивилизованной Европе... Что на это скажут иностранцы? А наших недремлющих полицейских ищи-свищи, пощадите,— говорят они,— избавьте от таких дел!» Вот как пишут, когда речь идет о бедняках. А если дубасят друг друга зонтами господа так, что кругом треск стоит,— дадут лишь короткую заметку: «Мы были очевидцами неприятной сцены, нам остается лишь выразить сожаление и пожелание, чтобы такое никогда не повторялось...»
Или еще лучше: живут, к примеру, невенчанно господа — никто им слова в упрек не скажет, не назовет своим именем. Да выдай ему, братец, напрямик: попу — поп, бобу — боб!.. Так нет, прячут, замазывают, дескать, симпатизируют друг другу, состоят, мол, в морганатическом браке, или гражданском, или диком, либо у них непозволительные или недопустимые отношения,— и все в таком роде. А если бедняки, по примеру господ, сойдутся, не имея материальной возможности официально зарегистрировать брак, тогда просто: тотчас подберут нужное выражение и назовут своим именем — «спутались»... И тиснут в газету: «Ломовой извозчик, скажем, Прока и прачка Coca живут на глазах горожан и полиции невенчанно. Живут на соблазн порядочным людям, вводя в грех честных мирных соседей. Мы весьма удивлены, что наша рачительная полиция, такая ревностная и ретивая, когда дело идет о наказании за невыпо-лотый перед домом бурьян или за невывезенный со двора навоз, в данном случае так индифферентна и медлительна по отношению к этому нравственному навозу!..» Эх,— заканчивает Милисав,— противно рассказывать, только расстраиваешься, целый день потом все из рук валится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42