— А вы не тревожьтесь. Премии и благодарности я тоже выписал.
Премий и благодарностей у Петра было значительно больше, и два жиденьких выговора вовсе неприметно затерялись на их мажорном фоне.
Однако так получилось, что именно они, эти два жиденьких выговора, перевесили...
Процедура чистки протекала по единому, практикой выработанному регламенту.
Председатель комиссии называл очередную фамилию и приглашал «абитуриента» на сцену. Тот выходил, рассказывал свою биографию, Отвечал на вопросы. Их задавали не
только члены комиссии. Спросить мог каждый из присутствующих в зале. Чаще всего задавали вопросы, уточняющие биографию проверяемого, а также о поведении его в быту, о выполнении им своих производственных или должностных обязанностей.
И вопросы и ответы выслушивались внимательно, в настороженной тишине переполненного зала. Все понимали, идет чистка, дело нешуточное: решаются судьбы людей.
Впрочем, случались и курьезы. Недели за две до того, как началась чистка в партийной ячейке Уралпрофсовета, Петру, бывшему в командировке, довелось присутствовать на собрании по чистке в своей родной ячейке Прикамской обувной фабрики. Петр вошел в просторный зал фабричного клуба, когда на сцену поднялся сменный мастер пошивочного цеха Иван Дмитриевич Катаев, пожилой человек с потемневшим от загара круглым лицом, обильно усеянным крупными оспинами. Ивана Дмитриевича на фабрике любили и уважали. Биография его была безупречна. Во время колчаковщины партизанил, тяжело раненный попал в плен, в числе прочих смертников сидел в печально известной барже, которую, можно сказать, чудом отбили у белых карателей красные матросы флотилии Раскольникова. И как производственник Иван Дмитриевич также пользовался всеобщим уважением. Но был за ним один- грех: выпив стопку, тянулся за другой, а там и за третьей... Грех этот все знали и... прощали. Но тут, на собрании по чистке, спросили строго: «Долго ли будешь позорить звание коммуниста?..»
Иван Дмитриевич попытался было отделаться шуточкой, сказав с усмешкой, что-де быль молодцу не в укор; при этом коротко подстриженные жесткие усы топорщились у него, как у обиженного кота. Но собрание шутки не приняло, и строгие укоры послышались со всех концов зала. И тогда Иван Дмитриевич, скорбно вздохнув, произнес многозначительно и печально: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань...»
Сказано было с такой убежденностью, что он и есть та трепетная лань, которую нельзя загнать в хомут общих правил, что смеялись все. Даже председатель комиссии.
Но это происходило там, в рабочей заводской ячейке, где все были свои, где каждый знал каждого. А здесь, в этом четырехэтажном «служилом» коллективе, где люди или совсем не знали друг друга, или знали только по должностям, все было не так, а куда официальнее, строже и суше.
Здесь председатель комиссии не только не позволил себе ни разу улыбнуться, но был все время столь озабоченно строг, как будто перед ним в переполненном зале сидели не товарищи по партии, а заведомые нарушители устава и программы, которые потому лишь находятся в этом огромном зале, а не в ином специально им уготованном месте, что пока еще не изобличены. Но непременно будут изобличены: именно для того и проводится вся эта процедура.
Судьба сыграла с Петром злую шутку, назначив ему проходить чистку в партийной ячейке профсоюзного учреждения. Над профсоюзными комитетами и советами все еще витала тень недоброй памяти «рабочей оппозиции». Это была, можно сказать, давняя вина, которую теперь можно было бы и не вспоминать, и так оно, наверно, и стало бы. Однако же за профсоюзами выявились и более близкие вины — более близкие и более весомые.
Вместе с редактором «Правды» Николаем Ивановичем Бухариным и председателем Совнаркома Алексеем Ивановичем Рыковым руководитель советских профсоюзов Михаил Павлович Томский выступил против сталинского нажима на крестьянство и угодил в число вожаков «правого уклона». И снова была брошена тень на профсоюзное движение. К тому же далеко не все кадровые профсоюзные работники смирились с отведенной им ролью «приводных ремней». Многие из профсоюзных руководителей работали в свое время с Лениным и теперь все еще пытались отстаивать ленинские нормы партийной и общественной жизни.
По всем этим причинам в профсоюзных ячейках чистка проводилась не только с особо повышенной строгостью, но и с заведомо предопределенным исходом. Петр работал в профсоюзном аппарате без году неделю и, конечно, не успел еще 'Пропитаться «профсоюзным» духом, но... назвался груздем, полезай в кузов...
Дутиков не стал задавать вопросов Петру, не стал и выступать на собрании. Он сделал проще и надежнее. Написал и передал председателю комиссии заявление о том, что кандидат партии Калнин Петр Николаевич обманул комиссию по чистке, а именно: рассказывая автобиографию, утаил, что имеет взыскания. И приложил заверенные надлежащими подписями и печатями выписки из книги приказов При-камского кожкомбината.
Петр, конечно, и не подозревал о сгустившихся над его головою тучах. Он каждый вечер аккуратнейшим образом являлся в конференц-зал Уралпрофсовета, где заседала комиссия по чистке, прилежно внимал всему происходящему и не спускал глаз с председателя комиссии. Ему нравился этот кряжистый и крупноголовый человек, напоминающий Симурдена из «Девяносто третьего года». Председатель Комиссии был строг, но справедлив, ибо строгость его распространялась на всех без изъятия. Он никому не давал спуску, даже самым большим начальникам, вплоть до самого председателя Уралпрофсовета и его заместителей. Петру даже казалось, что к этим высоким начальникам председатель комиссии особенно требователен, а иногда и беспощаден.
В ячейке Уралпрофсовета состояло на учете несколько сот членов и кандидатов партии. Чистка продолжалась уже третью неделю, но отчиталось перед комиссией вряд ли более половины коммунистов.
В один из вечеров, возвратясь в отведенную ему крохотную и довольно холодную комнатенку (на временное проживание, пока не обзаведется собственной квартирой, Петра поместили в дом приезжих Уралкожтреста, тот самый, в котором он останавливался не раз, приезжая в командировку из Прикамска), Петр обнаружил присланную из Прикамского военкомата повестку. Ему, Петру Калнину, надлежало явиться в призывную комиссию означенного военкомата к такому-то часу такого-то числа. Петр удивился было: почему призываться в армию он должен в Прикамске? Потом сообразил, что живет-то он в Прикамске, там его семья, квартира, там он прописан, а здесь, в Свердловске, он пока еще на птичьих правах.
Явиться в призывную комиссию надлежало через два дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Премий и благодарностей у Петра было значительно больше, и два жиденьких выговора вовсе неприметно затерялись на их мажорном фоне.
Однако так получилось, что именно они, эти два жиденьких выговора, перевесили...
Процедура чистки протекала по единому, практикой выработанному регламенту.
Председатель комиссии называл очередную фамилию и приглашал «абитуриента» на сцену. Тот выходил, рассказывал свою биографию, Отвечал на вопросы. Их задавали не
только члены комиссии. Спросить мог каждый из присутствующих в зале. Чаще всего задавали вопросы, уточняющие биографию проверяемого, а также о поведении его в быту, о выполнении им своих производственных или должностных обязанностей.
И вопросы и ответы выслушивались внимательно, в настороженной тишине переполненного зала. Все понимали, идет чистка, дело нешуточное: решаются судьбы людей.
Впрочем, случались и курьезы. Недели за две до того, как началась чистка в партийной ячейке Уралпрофсовета, Петру, бывшему в командировке, довелось присутствовать на собрании по чистке в своей родной ячейке Прикамской обувной фабрики. Петр вошел в просторный зал фабричного клуба, когда на сцену поднялся сменный мастер пошивочного цеха Иван Дмитриевич Катаев, пожилой человек с потемневшим от загара круглым лицом, обильно усеянным крупными оспинами. Ивана Дмитриевича на фабрике любили и уважали. Биография его была безупречна. Во время колчаковщины партизанил, тяжело раненный попал в плен, в числе прочих смертников сидел в печально известной барже, которую, можно сказать, чудом отбили у белых карателей красные матросы флотилии Раскольникова. И как производственник Иван Дмитриевич также пользовался всеобщим уважением. Но был за ним один- грех: выпив стопку, тянулся за другой, а там и за третьей... Грех этот все знали и... прощали. Но тут, на собрании по чистке, спросили строго: «Долго ли будешь позорить звание коммуниста?..»
Иван Дмитриевич попытался было отделаться шуточкой, сказав с усмешкой, что-де быль молодцу не в укор; при этом коротко подстриженные жесткие усы топорщились у него, как у обиженного кота. Но собрание шутки не приняло, и строгие укоры послышались со всех концов зала. И тогда Иван Дмитриевич, скорбно вздохнув, произнес многозначительно и печально: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань...»
Сказано было с такой убежденностью, что он и есть та трепетная лань, которую нельзя загнать в хомут общих правил, что смеялись все. Даже председатель комиссии.
Но это происходило там, в рабочей заводской ячейке, где все были свои, где каждый знал каждого. А здесь, в этом четырехэтажном «служилом» коллективе, где люди или совсем не знали друг друга, или знали только по должностям, все было не так, а куда официальнее, строже и суше.
Здесь председатель комиссии не только не позволил себе ни разу улыбнуться, но был все время столь озабоченно строг, как будто перед ним в переполненном зале сидели не товарищи по партии, а заведомые нарушители устава и программы, которые потому лишь находятся в этом огромном зале, а не в ином специально им уготованном месте, что пока еще не изобличены. Но непременно будут изобличены: именно для того и проводится вся эта процедура.
Судьба сыграла с Петром злую шутку, назначив ему проходить чистку в партийной ячейке профсоюзного учреждения. Над профсоюзными комитетами и советами все еще витала тень недоброй памяти «рабочей оппозиции». Это была, можно сказать, давняя вина, которую теперь можно было бы и не вспоминать, и так оно, наверно, и стало бы. Однако же за профсоюзами выявились и более близкие вины — более близкие и более весомые.
Вместе с редактором «Правды» Николаем Ивановичем Бухариным и председателем Совнаркома Алексеем Ивановичем Рыковым руководитель советских профсоюзов Михаил Павлович Томский выступил против сталинского нажима на крестьянство и угодил в число вожаков «правого уклона». И снова была брошена тень на профсоюзное движение. К тому же далеко не все кадровые профсоюзные работники смирились с отведенной им ролью «приводных ремней». Многие из профсоюзных руководителей работали в свое время с Лениным и теперь все еще пытались отстаивать ленинские нормы партийной и общественной жизни.
По всем этим причинам в профсоюзных ячейках чистка проводилась не только с особо повышенной строгостью, но и с заведомо предопределенным исходом. Петр работал в профсоюзном аппарате без году неделю и, конечно, не успел еще 'Пропитаться «профсоюзным» духом, но... назвался груздем, полезай в кузов...
Дутиков не стал задавать вопросов Петру, не стал и выступать на собрании. Он сделал проще и надежнее. Написал и передал председателю комиссии заявление о том, что кандидат партии Калнин Петр Николаевич обманул комиссию по чистке, а именно: рассказывая автобиографию, утаил, что имеет взыскания. И приложил заверенные надлежащими подписями и печатями выписки из книги приказов При-камского кожкомбината.
Петр, конечно, и не подозревал о сгустившихся над его головою тучах. Он каждый вечер аккуратнейшим образом являлся в конференц-зал Уралпрофсовета, где заседала комиссия по чистке, прилежно внимал всему происходящему и не спускал глаз с председателя комиссии. Ему нравился этот кряжистый и крупноголовый человек, напоминающий Симурдена из «Девяносто третьего года». Председатель Комиссии был строг, но справедлив, ибо строгость его распространялась на всех без изъятия. Он никому не давал спуску, даже самым большим начальникам, вплоть до самого председателя Уралпрофсовета и его заместителей. Петру даже казалось, что к этим высоким начальникам председатель комиссии особенно требователен, а иногда и беспощаден.
В ячейке Уралпрофсовета состояло на учете несколько сот членов и кандидатов партии. Чистка продолжалась уже третью неделю, но отчиталось перед комиссией вряд ли более половины коммунистов.
В один из вечеров, возвратясь в отведенную ему крохотную и довольно холодную комнатенку (на временное проживание, пока не обзаведется собственной квартирой, Петра поместили в дом приезжих Уралкожтреста, тот самый, в котором он останавливался не раз, приезжая в командировку из Прикамска), Петр обнаружил присланную из Прикамского военкомата повестку. Ему, Петру Калнину, надлежало явиться в призывную комиссию означенного военкомата к такому-то часу такого-то числа. Петр удивился было: почему призываться в армию он должен в Прикамске? Потом сообразил, что живет-то он в Прикамске, там его семья, квартира, там он прописан, а здесь, в Свердловске, он пока еще на птичьих правах.
Явиться в призывную комиссию надлежало через два дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108