Столько всего накрутили вокруг этого, напутали, а он не может ничем помочь. Ну как это назвать? Мошенничеством? Или интригами, уловками?
Эх, Чэнь Юнмин, Чэнь Юнмин, чистая душа, когда-нибудь и ты выдохнешься. Чжэн Цзыюнь вспомнил тот весенний вечер, когда они с Чэнем стояли в открытом поле и глядели на темное звездное небо, размышляя об одиночестве.
А что думают рабочие с завода? Наверное, снова почувствовали себя незащищенными. Несколько тысяч рабочих сердец окатили холодной водой! Что им всем теперь предстоит? Ведь каждая фраза в этом очерке затрагивает их жизненные интересы.
Как ты допустил это, замминистра Чжэн Цзыюнь? Он вдруг ощутил себя таким же жалким, как Чэнь Юнмин. Оба ничего не значат, они бессильны...
За окном, на той стороне улицы, все стоит в тени деревьев старая продавщица мороженого. Вот опять выкрикивает:
— Мороженое, шоколадное мороженое...
Хорошо бы, как она, надеть белый халат, белую шапочку и пойти продавать мороженое.
Чжэн Цзыюнь вздохнул и покачал головой. Сел за стол, взял лист бумаги, долго сидел, раздумывая. Все, что в его силах сейчас, это написать несколько слов, которые, впрочем, ничего не решают. Если слово Ван Сичжи приносило деньги, то его слова не могут помочь ничем.
Товарищ Чэнь Юнмин!
За последние два года, благодаря упорному труду рабочих и служащих, на заводе «Рассвет» достигнуты большие успехи в урегулировании производства. К моему большому сожалению, из-за болезни я не могу участвовать в работе комиссии по проверке вашего завода. Надеюсь, проверка пройдет благополучно. Когда станут ясны результаты, прошу сообщить мне.
Всего хорошего!
Чжэн Цзыюнь.
Да, опять ссылки на болезнь. За эти годы научились в трудных ситуациях прикрываться болезнями. Но Чжэн Цзыюнь все-таки не зря послал письмо. Как раз в то время, когда он писал его, на завод позвонил министр:
— Буду рад выслушать мнение комиссии, не зависит.
Выдающийся китайский каллиграф IV в., каждая надпись которого стоила огромных денег от направленности очерка, это поможет нам совершенствовать работу.
Чэнь Юнмин поместил письмо Чжэн Цзыюня и телефонограмму Тянь Шоучэна на доску объявлений. Без всяких комментариев. Да и что он мог приписать? Слова начальства не обсуждаются.
Гэ Синьфа нервничал:
— Ух ты, как нас министерство полюбило. И проверка, и письмо, и звонок.
У Бинь хлопнул его по затылку:
— Вот дурачок! Ты что, не видишь? Звонок и письмо совсем разные. В письме поддержка, а в звонке — угроза.
— У вас у всех,— вмешался Ян Сяодун,— наверное, ушей нет. Вы что, не слышали, что сказал Чэнь на общем собрании? «Наши успехи достаются нам очень нелегко. На своем пути мы вынуждены преодолевать преграды и сверху, и снизу, и слева, и справа». Вы подумайте хорошенько и поймете, что значат эти «сверху, снизу, слева и справа».
Стараясь опустить монетку в железную коробочку, стоявшую рядом с телефоном, Е Чжицю все попадала мимо прорези. Женщина, что сидела при
телефоне, внимательно наблюдала за ней. Боялась, что не заплатит? Или что-то во внешности Е Чжицю ее насторожило? Нет, наверное, слышала разговор. Черт, такое громадное здание для телеграфа отгрохали, а кабинки сделать не удосужились! Вот уж правда «телефон для общего пользования». Да и что у нас не «для общего»? Тайны общие, горе и радости, ненависть и любовь... И во все можно нос воткнуть. Скажем, зачем вы моетесь каждый день? Почему любите сладкое, а не горькое или соленое?
— Ты напрасно об этом по телефону,— упрекнул ее Хэ Цзябинь.
— Что же делать? В министерство заявиться — еще хуже, лишний повод для сплетен. Домой к нему — эта мымра, жена его, совсем заважничает.
— Нет, ты зря вообще рассказала ему об этом.
— Я считаю, он должен знать. Чтобы быть ко всему готовым.
— Женская логика!
Они вышли из здания телеграфа. На улице — люди, люди... И все движутся как-то нехотя, безмятежны, будто во время отпуска.
Только уличный гул не знает отпусков.
Воздух резали воинственные сигналы автомобилей. Стрекотали веломоторчики — крик моды последних лет. Девочка лет пяти, изгибаясь всем тельцем и топая ножками, надсаживалась в плаче:
— Я мороженого хочу! Мороженого!
Отец, обхватив ее, как цыпленка, то уговаривал, то запугивал:
— Вот поплачь, поплачь еще, я тебе задам! Восемь порций съела! Нельзя много есть — в животе червячки заведутся!
Молодой человек — наверное, временный торговец из «ожидающих работы» — напористо рекламировал свой товар:
— Покупай! Покупай! Свежие булочки с маслом!
— Газеты! Газеты! Последние новости культуры! Ли Гу вышел больной на сцену! Су Сяомин исполнил «Тропинку родной деревни»!
Регулировщик на перекрестке в мегафон делал внушение удиравшему грузовичку:
— Эй, «Ухань», ты как поворачиваешь? Я тебе говорю, 31-04889! Вернись, вернись-ка. Не слыхал? А ну стой, кому говорят!
Грузовичок, как нашкодивший ослик, остановился... как раз в том месте, где остановка запрещена. Очевидно, шофер совсем голову потерял.
Постовой, разумеется, снова в крик:
— Куда смотришь, где встал?!
Из магазина радиотоваров, где исступленно, словно соревнуясь, орали все динамики, неслась наперекор уличному шуму, заглушая все вокруг, электронная музыка в разных ритмах. Хэ Цзябиня заразило настроение улицы, захлестнуло биение жизни, и он воскликнул:
— Чжицю! Сейчас я особенно остро ощутил, что все мы смертны. Нам на смену придут другие. И все то, что мучает нас, не дает покоя, для них окажется таким простым!
Е Чжицю взмолилась:
— Цзябинь, я больше не могу в этой давке. Мне два раза на ногу наступили.
И слова Хэ Цзябиня, и пестрая уличная неразбериха — все действовало ей на нервы, угнетало ее. Никто взглядом не одарит, ни о чем не спросит. Она так же нужна окружающим, как лежащая летом в витрине теплая меховая шапка.
Ее захлестнула обида, к горлу подступил комок. Да, она простая служащая, постаревшая и высохшая, однако ей тоже бывает необходимо поплакаться кому-то, услышать слова утешения. Но люди давно уж привыкли видеть в ней всего лишь бесчувственную машину. Должно быть, и Хэ Цзябинь такой же равнодушный.
Она вздрогнула. Нет, бывают и исключения, взять хотя бы автора этой анонимки. Очевидно, только сочиняя гнусности, кое-кто вспоминает, что она все-таки женщина. Из груди ее вырвался долгий, глубокий вздох.
Лишь сейчас Хэ Цзябинь заметил, что с ней что-то происходит. Он попытался проникнуть взглядом за толстые, как донышко бутылки, стекла ее очков. Говорят, что глаза — это окна души. В таком случае, очки, за которыми прячутся ее глаза,— это нечто вроде вставленных в окна матовых стекол. И не различить, что за ними.
В конце концов он все же заметил тень удрученности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Эх, Чэнь Юнмин, Чэнь Юнмин, чистая душа, когда-нибудь и ты выдохнешься. Чжэн Цзыюнь вспомнил тот весенний вечер, когда они с Чэнем стояли в открытом поле и глядели на темное звездное небо, размышляя об одиночестве.
А что думают рабочие с завода? Наверное, снова почувствовали себя незащищенными. Несколько тысяч рабочих сердец окатили холодной водой! Что им всем теперь предстоит? Ведь каждая фраза в этом очерке затрагивает их жизненные интересы.
Как ты допустил это, замминистра Чжэн Цзыюнь? Он вдруг ощутил себя таким же жалким, как Чэнь Юнмин. Оба ничего не значат, они бессильны...
За окном, на той стороне улицы, все стоит в тени деревьев старая продавщица мороженого. Вот опять выкрикивает:
— Мороженое, шоколадное мороженое...
Хорошо бы, как она, надеть белый халат, белую шапочку и пойти продавать мороженое.
Чжэн Цзыюнь вздохнул и покачал головой. Сел за стол, взял лист бумаги, долго сидел, раздумывая. Все, что в его силах сейчас, это написать несколько слов, которые, впрочем, ничего не решают. Если слово Ван Сичжи приносило деньги, то его слова не могут помочь ничем.
Товарищ Чэнь Юнмин!
За последние два года, благодаря упорному труду рабочих и служащих, на заводе «Рассвет» достигнуты большие успехи в урегулировании производства. К моему большому сожалению, из-за болезни я не могу участвовать в работе комиссии по проверке вашего завода. Надеюсь, проверка пройдет благополучно. Когда станут ясны результаты, прошу сообщить мне.
Всего хорошего!
Чжэн Цзыюнь.
Да, опять ссылки на болезнь. За эти годы научились в трудных ситуациях прикрываться болезнями. Но Чжэн Цзыюнь все-таки не зря послал письмо. Как раз в то время, когда он писал его, на завод позвонил министр:
— Буду рад выслушать мнение комиссии, не зависит.
Выдающийся китайский каллиграф IV в., каждая надпись которого стоила огромных денег от направленности очерка, это поможет нам совершенствовать работу.
Чэнь Юнмин поместил письмо Чжэн Цзыюня и телефонограмму Тянь Шоучэна на доску объявлений. Без всяких комментариев. Да и что он мог приписать? Слова начальства не обсуждаются.
Гэ Синьфа нервничал:
— Ух ты, как нас министерство полюбило. И проверка, и письмо, и звонок.
У Бинь хлопнул его по затылку:
— Вот дурачок! Ты что, не видишь? Звонок и письмо совсем разные. В письме поддержка, а в звонке — угроза.
— У вас у всех,— вмешался Ян Сяодун,— наверное, ушей нет. Вы что, не слышали, что сказал Чэнь на общем собрании? «Наши успехи достаются нам очень нелегко. На своем пути мы вынуждены преодолевать преграды и сверху, и снизу, и слева, и справа». Вы подумайте хорошенько и поймете, что значат эти «сверху, снизу, слева и справа».
Стараясь опустить монетку в железную коробочку, стоявшую рядом с телефоном, Е Чжицю все попадала мимо прорези. Женщина, что сидела при
телефоне, внимательно наблюдала за ней. Боялась, что не заплатит? Или что-то во внешности Е Чжицю ее насторожило? Нет, наверное, слышала разговор. Черт, такое громадное здание для телеграфа отгрохали, а кабинки сделать не удосужились! Вот уж правда «телефон для общего пользования». Да и что у нас не «для общего»? Тайны общие, горе и радости, ненависть и любовь... И во все можно нос воткнуть. Скажем, зачем вы моетесь каждый день? Почему любите сладкое, а не горькое или соленое?
— Ты напрасно об этом по телефону,— упрекнул ее Хэ Цзябинь.
— Что же делать? В министерство заявиться — еще хуже, лишний повод для сплетен. Домой к нему — эта мымра, жена его, совсем заважничает.
— Нет, ты зря вообще рассказала ему об этом.
— Я считаю, он должен знать. Чтобы быть ко всему готовым.
— Женская логика!
Они вышли из здания телеграфа. На улице — люди, люди... И все движутся как-то нехотя, безмятежны, будто во время отпуска.
Только уличный гул не знает отпусков.
Воздух резали воинственные сигналы автомобилей. Стрекотали веломоторчики — крик моды последних лет. Девочка лет пяти, изгибаясь всем тельцем и топая ножками, надсаживалась в плаче:
— Я мороженого хочу! Мороженого!
Отец, обхватив ее, как цыпленка, то уговаривал, то запугивал:
— Вот поплачь, поплачь еще, я тебе задам! Восемь порций съела! Нельзя много есть — в животе червячки заведутся!
Молодой человек — наверное, временный торговец из «ожидающих работы» — напористо рекламировал свой товар:
— Покупай! Покупай! Свежие булочки с маслом!
— Газеты! Газеты! Последние новости культуры! Ли Гу вышел больной на сцену! Су Сяомин исполнил «Тропинку родной деревни»!
Регулировщик на перекрестке в мегафон делал внушение удиравшему грузовичку:
— Эй, «Ухань», ты как поворачиваешь? Я тебе говорю, 31-04889! Вернись, вернись-ка. Не слыхал? А ну стой, кому говорят!
Грузовичок, как нашкодивший ослик, остановился... как раз в том месте, где остановка запрещена. Очевидно, шофер совсем голову потерял.
Постовой, разумеется, снова в крик:
— Куда смотришь, где встал?!
Из магазина радиотоваров, где исступленно, словно соревнуясь, орали все динамики, неслась наперекор уличному шуму, заглушая все вокруг, электронная музыка в разных ритмах. Хэ Цзябиня заразило настроение улицы, захлестнуло биение жизни, и он воскликнул:
— Чжицю! Сейчас я особенно остро ощутил, что все мы смертны. Нам на смену придут другие. И все то, что мучает нас, не дает покоя, для них окажется таким простым!
Е Чжицю взмолилась:
— Цзябинь, я больше не могу в этой давке. Мне два раза на ногу наступили.
И слова Хэ Цзябиня, и пестрая уличная неразбериха — все действовало ей на нервы, угнетало ее. Никто взглядом не одарит, ни о чем не спросит. Она так же нужна окружающим, как лежащая летом в витрине теплая меховая шапка.
Ее захлестнула обида, к горлу подступил комок. Да, она простая служащая, постаревшая и высохшая, однако ей тоже бывает необходимо поплакаться кому-то, услышать слова утешения. Но люди давно уж привыкли видеть в ней всего лишь бесчувственную машину. Должно быть, и Хэ Цзябинь такой же равнодушный.
Она вздрогнула. Нет, бывают и исключения, взять хотя бы автора этой анонимки. Очевидно, только сочиняя гнусности, кое-кто вспоминает, что она все-таки женщина. Из груди ее вырвался долгий, глубокий вздох.
Лишь сейчас Хэ Цзябинь заметил, что с ней что-то происходит. Он попытался проникнуть взглядом за толстые, как донышко бутылки, стекла ее очков. Говорят, что глаза — это окна души. В таком случае, очки, за которыми прячутся ее глаза,— это нечто вроде вставленных в окна матовых стекол. И не различить, что за ними.
В конце концов он все же заметил тень удрученности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99