Мама просто погорячилась.— Он опять стал теснить дочь за дверь.
— Не волнуйтесь, я все равно ушла бы. Я давно решила уйти из этого ненавистного, лицемерного дома. Вы думаете, мне так дороги ваши должности, ваша квартира, нравится ваша жизнь? Тьфу! Мне только тебя, папа, жалко. Но, честно сказать, ты сам виноват, ты ведь тоже лицемер. Прекрасно знаешь все мамины недостатки, терпеть ее не можешь. Сколько я себя помню, ты домой приходил только на ночь, весь день на работе скрывался. Конечно, ты занят, только я-то давно заметила, что ты специально до ночи тянешь. Придешь — и сейчас же к себе. А когда гости в доме, ты маме и чай нальешь, и стул пододвинешь, и пальто подашь, и дверь откроешь. Вы ведь так любите друг друга!.. Это вы чужих можете обмануть, а меня не обманете. Думаешь, мама любит тебя? Нет, ни тебя, ни меня, ни Фанфан — одну лишь себя. Бывало ли, чтобы из-за твоих неприятностей у нее аппетит или сон пропадал? Мама! Отец для тебя — нечто вроде таблички предков не более. Пока эта табличка висит в углу, у тебя есть машина, квартира, ты можешь кичиться своим поло
В каждом китайском доме, по крайней мере старинном, есть место, где хранятся поминальные табличкой с именами предков.
Предложением жены заместителя министра. Куда ни пойдешь, к тебе все должны относиться с почтением — неважно, есть за что или нет. Кто другой мог бы получать зарплату, месяцами отсутствуя на работе? Или ты в вечном отпуске? Сама-то в шелках да бархате ходишь, то одно, то другое покупаешь, а взгляни, как отец одет! Кто еще из министров так одевается? — Юаньюань, подойдя к пальто отца, отвернула полу и дернула за подкладку. Подкладка треснула, и показалась уже почерневшая вата.— Если новое лень купить, так хоть старое бы чинила. Но ты не желаешь, есть домработница. А вот на это погляди! — Она подошла к Чжэну и потянула за штанину. Шерстяные рейтузы так истрепались внизу, что стали похожи на рыболовную сеть.— Этим рейтузам уже восемь лет. И ты их ни разу не распускала, не перевязывала.— Она помяла штанину.— Вот сама щупай, какие тонкие. Тепло в них, как ты думаешь? Свитер я отцу покупала... Кому рассказать о твоем отношении к мужу, не поверят. Я и сама б не поверила, если б не видела каждый день. А ты, чуть что, тычешь в отца сигаретой, бьешь его по щекам, плещешь в лицо горячим чаем. Знаешь, что папа больше всего печется о своей репутации, никому не расскажет об этом, вот и изгаляешься. Садистка! — Она вновь повернулась к отцу: — Ну, что мама за человек, мне ясно, тут я уже давно не питаю иллюзий. Но ты-то! Только и слышишь: «перестроить идейно-политическую работу на научный лад...», «учитывать психологию производства...», «людей уважать, о людях заботиться, людям верить...». То одна теория, то другая, то третья... А не можешь поверить, что Мо Чжэн — человек хороший. Что значит «вор»? Это тот, кто тайком присваивает чужое, что ему иметь не положено. А коль так, значит, мама и есть воровка, потому что зарплату свою ни за что получает... Я такой лживой жизнью, как вы, не могу жить. Мы с Мо Чжэном будем честными, мы любим друг друга, уважаем, никто из нас не собирается помыкать другим. Пусть мы будем есть мякину да траву, но жизнь нас ждет настоящая. Можешь, мамочка, успокоиться: даже если небо рухнет, земля провалится, я взойду на гору, утыканную мечами, брошусь в огненное море, а к тебе не приду просить подаяния. Все, закончили разговор. Ухожу...
Чжэн Цзыюнь сидел на нейлоновом сетчатом стульчике у письменного стола Юаньюань, наблюдая, как та собирает вещи. Странно, не сказал ни словечка, чтоб удержать дочь, подсознательно чувствуя, что она поступает верно. Разумеется, ему было очень тяжело с ней расставаться, но втайне он даже радовался, что она избавляется от позорного рабства.
Юаньюань успокоилась. Она как будто ощутила, что больше ничего не должна этому дому. Не будь этого скандала, она еще колебалась бы, ей было неловко так просто взять и уйти. Она отшвырнула в сторону голубую штормовку на утином пуху, достала старое пальтецо на вате в розовую и кофейную крапинку. Надела его поверх свитера. Рукава уже были коротковаты, да и в поясе слишком узко. Порывшись в шкафу, отыскала еще накидку из толстого плюша.
Чжэн Цзыюнь понял, что она не хочет брать ничего, что куплено матерью. На душе у него стало горько: до чего довели ребенка! Но он знал, что она упряма, о сказанном жалеть не будет, если что-то решила, с пути уже не свернет. Он сходил в свою комнату, принес старую шинель.
— Надень, это моя шинель. Дни холодные, а ты все на мотоцикле. Пальтишко это не защитит от ветра.
— Нет, мне не холодно.— Она крепко сжала губы.
— Это моя шинель,— повторил Чжэн Цзыюнь, чувствуя, что у него дрожит голос.
Юаньюань, взяв шинель, уткнулась в нее лицом и расплакалась, но сразу же подавила рыдания, вцепившись в шинель зубами. Она плакала совсем как в детстве, когда упрямилась и изгибалась всем тельцем. Всхлипывая, сказала:
— Папа, прости меня, но я действительно не могу больше...
У Чжэн Цзыюня сердце защемило от жалости. Ведь это из-за него чувствительная, прямодушная девочка жила в такой обстановке. Воистину габлян пытались вырастить в тропиках... Но у него уже не было сил, чтобы изменить положение. К тому же он только что сам участвовал в оскорблении Юаньюань, пусть косвенно. У него было чувство, будто Ся Чжуюнь сорвала с ветки невиданной красоты цветок, а он наступил на него ногой. Потом он крепко прижал Юаньюань к груди и гладил ее вьющиеся волосы. Как давно он не делал этого! Она слишком быстро и незаметно выросла, а он постарел.
— Нет-нет, это я должен просить у тебя прощения! — Он не мог расплакаться, как Юаньюань. Сколько себя помнил, он никогда не плакал, какие бы горькие мысли ни охватывали его. Он всегда сдерживал слезы, только до боли сжимал зубы.
Красный огонек мотоцикла исчез во тьме. Чжэн Цзыюнь все так же стоял на холодном ветру, то ли задумчиво, то ли в растерянности.
Чей это голос? Неужели он разговаривает сам с собой? Такой старческий голос: «Не уходи, Юаньюань, не бросай меня одного». Только он один знал, что и ему, как всем людям, присуще чувство страха. Почему он не решился произнести эти слова вслух? Он просто боялся, боялся, что Юаньюань спросит его: «А ты считаешь, что еще есть смысл сохранять такую семью?» Что бы он на это ответил?
Верно, Юаньюань сказала правду — он лицемер. Кроме него самого, быть может, лишь одна дочь разгадала это. Только что она с предельной ясностью обнажила ту фальшь, которую он всю жизнь старательно прятал на дне души. Чего только он не претерпел, не вынес ради того, чтобы сохранить для окружающих видимость благополучной семьи! Даже то, что Ся Чжуюнь была в молодости ему неверна... он отлично знал, что Фанфан не его дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Не волнуйтесь, я все равно ушла бы. Я давно решила уйти из этого ненавистного, лицемерного дома. Вы думаете, мне так дороги ваши должности, ваша квартира, нравится ваша жизнь? Тьфу! Мне только тебя, папа, жалко. Но, честно сказать, ты сам виноват, ты ведь тоже лицемер. Прекрасно знаешь все мамины недостатки, терпеть ее не можешь. Сколько я себя помню, ты домой приходил только на ночь, весь день на работе скрывался. Конечно, ты занят, только я-то давно заметила, что ты специально до ночи тянешь. Придешь — и сейчас же к себе. А когда гости в доме, ты маме и чай нальешь, и стул пододвинешь, и пальто подашь, и дверь откроешь. Вы ведь так любите друг друга!.. Это вы чужих можете обмануть, а меня не обманете. Думаешь, мама любит тебя? Нет, ни тебя, ни меня, ни Фанфан — одну лишь себя. Бывало ли, чтобы из-за твоих неприятностей у нее аппетит или сон пропадал? Мама! Отец для тебя — нечто вроде таблички предков не более. Пока эта табличка висит в углу, у тебя есть машина, квартира, ты можешь кичиться своим поло
В каждом китайском доме, по крайней мере старинном, есть место, где хранятся поминальные табличкой с именами предков.
Предложением жены заместителя министра. Куда ни пойдешь, к тебе все должны относиться с почтением — неважно, есть за что или нет. Кто другой мог бы получать зарплату, месяцами отсутствуя на работе? Или ты в вечном отпуске? Сама-то в шелках да бархате ходишь, то одно, то другое покупаешь, а взгляни, как отец одет! Кто еще из министров так одевается? — Юаньюань, подойдя к пальто отца, отвернула полу и дернула за подкладку. Подкладка треснула, и показалась уже почерневшая вата.— Если новое лень купить, так хоть старое бы чинила. Но ты не желаешь, есть домработница. А вот на это погляди! — Она подошла к Чжэну и потянула за штанину. Шерстяные рейтузы так истрепались внизу, что стали похожи на рыболовную сеть.— Этим рейтузам уже восемь лет. И ты их ни разу не распускала, не перевязывала.— Она помяла штанину.— Вот сама щупай, какие тонкие. Тепло в них, как ты думаешь? Свитер я отцу покупала... Кому рассказать о твоем отношении к мужу, не поверят. Я и сама б не поверила, если б не видела каждый день. А ты, чуть что, тычешь в отца сигаретой, бьешь его по щекам, плещешь в лицо горячим чаем. Знаешь, что папа больше всего печется о своей репутации, никому не расскажет об этом, вот и изгаляешься. Садистка! — Она вновь повернулась к отцу: — Ну, что мама за человек, мне ясно, тут я уже давно не питаю иллюзий. Но ты-то! Только и слышишь: «перестроить идейно-политическую работу на научный лад...», «учитывать психологию производства...», «людей уважать, о людях заботиться, людям верить...». То одна теория, то другая, то третья... А не можешь поверить, что Мо Чжэн — человек хороший. Что значит «вор»? Это тот, кто тайком присваивает чужое, что ему иметь не положено. А коль так, значит, мама и есть воровка, потому что зарплату свою ни за что получает... Я такой лживой жизнью, как вы, не могу жить. Мы с Мо Чжэном будем честными, мы любим друг друга, уважаем, никто из нас не собирается помыкать другим. Пусть мы будем есть мякину да траву, но жизнь нас ждет настоящая. Можешь, мамочка, успокоиться: даже если небо рухнет, земля провалится, я взойду на гору, утыканную мечами, брошусь в огненное море, а к тебе не приду просить подаяния. Все, закончили разговор. Ухожу...
Чжэн Цзыюнь сидел на нейлоновом сетчатом стульчике у письменного стола Юаньюань, наблюдая, как та собирает вещи. Странно, не сказал ни словечка, чтоб удержать дочь, подсознательно чувствуя, что она поступает верно. Разумеется, ему было очень тяжело с ней расставаться, но втайне он даже радовался, что она избавляется от позорного рабства.
Юаньюань успокоилась. Она как будто ощутила, что больше ничего не должна этому дому. Не будь этого скандала, она еще колебалась бы, ей было неловко так просто взять и уйти. Она отшвырнула в сторону голубую штормовку на утином пуху, достала старое пальтецо на вате в розовую и кофейную крапинку. Надела его поверх свитера. Рукава уже были коротковаты, да и в поясе слишком узко. Порывшись в шкафу, отыскала еще накидку из толстого плюша.
Чжэн Цзыюнь понял, что она не хочет брать ничего, что куплено матерью. На душе у него стало горько: до чего довели ребенка! Но он знал, что она упряма, о сказанном жалеть не будет, если что-то решила, с пути уже не свернет. Он сходил в свою комнату, принес старую шинель.
— Надень, это моя шинель. Дни холодные, а ты все на мотоцикле. Пальтишко это не защитит от ветра.
— Нет, мне не холодно.— Она крепко сжала губы.
— Это моя шинель,— повторил Чжэн Цзыюнь, чувствуя, что у него дрожит голос.
Юаньюань, взяв шинель, уткнулась в нее лицом и расплакалась, но сразу же подавила рыдания, вцепившись в шинель зубами. Она плакала совсем как в детстве, когда упрямилась и изгибалась всем тельцем. Всхлипывая, сказала:
— Папа, прости меня, но я действительно не могу больше...
У Чжэн Цзыюня сердце защемило от жалости. Ведь это из-за него чувствительная, прямодушная девочка жила в такой обстановке. Воистину габлян пытались вырастить в тропиках... Но у него уже не было сил, чтобы изменить положение. К тому же он только что сам участвовал в оскорблении Юаньюань, пусть косвенно. У него было чувство, будто Ся Чжуюнь сорвала с ветки невиданной красоты цветок, а он наступил на него ногой. Потом он крепко прижал Юаньюань к груди и гладил ее вьющиеся волосы. Как давно он не делал этого! Она слишком быстро и незаметно выросла, а он постарел.
— Нет-нет, это я должен просить у тебя прощения! — Он не мог расплакаться, как Юаньюань. Сколько себя помнил, он никогда не плакал, какие бы горькие мысли ни охватывали его. Он всегда сдерживал слезы, только до боли сжимал зубы.
Красный огонек мотоцикла исчез во тьме. Чжэн Цзыюнь все так же стоял на холодном ветру, то ли задумчиво, то ли в растерянности.
Чей это голос? Неужели он разговаривает сам с собой? Такой старческий голос: «Не уходи, Юаньюань, не бросай меня одного». Только он один знал, что и ему, как всем людям, присуще чувство страха. Почему он не решился произнести эти слова вслух? Он просто боялся, боялся, что Юаньюань спросит его: «А ты считаешь, что еще есть смысл сохранять такую семью?» Что бы он на это ответил?
Верно, Юаньюань сказала правду — он лицемер. Кроме него самого, быть может, лишь одна дочь разгадала это. Только что она с предельной ясностью обнажила ту фальшь, которую он всю жизнь старательно прятал на дне души. Чего только он не претерпел, не вынес ради того, чтобы сохранить для окружающих видимость благополучной семьи! Даже то, что Ся Чжуюнь была в молодости ему неверна... он отлично знал, что Фанфан не его дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99