Она сидела, выпрямившись и напряженно застыв, и в полутемной
комнате, где мерцала, догорая, свеча, ей вновь послышались голоса и тихое
движение всех тех призраков, что обитали среди своих произведений, в этом
единственном оставшемся им на Земле месте.
24
(Выдержка из записи в журнале от 29 ноября 5036 года).
...В последние несколько столетий произошло некоторое ухудшение моего
физического состояния, и теперь бывают дни (как сегодня), когда я ощущаю
на своих плечах тяжесть прожитых лет. Я чувствую усталость, которую нельзя
отнести на счет обычных дел, потому что я никогда не утомлял себя
чрезмерно делами, а в последние годы и подавно. Походка моя сделалась
шаркающей, а рука утратила бьющую твердость и выводит в журнале дрожащие
каракули, и случается также, что я пишу не то слово, которое хотел
написать - очень похожее, но не то. Еще бывает, что я не могу сразу
подыскать нужное слово, и приходится подолгу сидеть, роясь в памяти, что
меня не столько раздражает, сколько печалит. Порой я пишу с ошибками, чего
раньше никогда не бывало. Думаю, я стал похож на старого пса, который спит
на солнышке, с той существенной разницей, что старый пес ничего от себя не
требует.
Элисон, моя жена, скончалась пятьсот лет назад, и хотя многое уже
забылось, я помню, что смерть ее была тиха и спокойна, и полагаю, что и
моя, вероятно, будет такой же. Живя так, как сейчас, мы умираем от
старости, а не от разрушительного действия болезней, и именно это, с моей
точки зрения, в большей степени, чем долгая жизнь, является истинным
счастьем, которое было нам даровано. Порой я задумываюсь о том, в какой
мере долгая жизнь - сказочно долгая жизнь - есть благо для человечества.
Однако подобные мысли, говорю я себе, - всего лишь мысли старого, со
странностями, человека, и потому не стоит обращать на них внимание.
Одно я помню очень хорошо, и с того самого дня это меня преследует.
Когда умерла Элисон, собралось много людей, издалека, со звезд, и мы
отслужили по ней службу, в доме и у могилы. Поскольку среди нас не было ни
одного духовного лица, мой внук Джейсон читал тексты из Библии и
произносил слова, которые по обычаю полагалось произносить, и все было
очень торжественно и достойно. Возле могилы стояли люди - огромная толпа -
а чуть поодаль находились роботы; не то чтобы мы им как-то дали понять,
что им следует стоять отдельно от нас, а по своему собственному желанию и
в соответствии с древним обычаем.
Когда все закончилось, мы вернулись в дом, и спустя некоторое время я
прошел в библиотеку и сидел там в одиночестве, и никто меня не тревожил,
понимая, что мне нужно побыть одному. Немного погодя раздался стук в
дверь, и когда я пригласил того, кто там был, войти, вошел Езекия из
монастыря. Он пришел сказать, что он со своими товарищами не присутствовал
на похоронах (чего я не заметил), поскольку в это самое время они у себя в
монастыре отправили заупокойную службу. Сообщив это, он вручил мне текст
службы. Текст был написан чрезвычайно разборчиво и красиво, с красочно
нарисованными заглавными буквами и украшениями на полях страниц - такая же
аккуратная, безупречная рукопись, как сохранившиеся средневековые
манускрипты. Откровенно говоря, я не знал, что ответить. Разумеется, с его
стороны это была дерзость и, с моей точки зрения, дурной тон. Однако я не
сомневался, что роботы не имели никакого дурного умысла и сами видели в
этом не дерзость и не нарушение приличий, но поступок, продиктованный
любовью и уважением. Поэтому я поблагодарил Езекию, хотя, боюсь, в
выражении благодарности был несколько краток, что он, как я уверен,
заметил. В то время я не описал происшедшее в журнале и никому об этом не
рассказывал. Я вообще сомневаюсь, чтобы кто-нибудь знал, что робот ко мне
приходил. Все годы я с величайшей ответственностью относился к записи
всего, что происходило. Поначалу я завел журнал для того, чтобы занести на
бумагу правду о том, что случилось с человечеством и таким образом
воспрепятствовать появлению мифов и легенд. Думаю, тогда у меня не было
никаких иных соображений, и я не собирался продолжать свои записи в
дальнейшем, но к тому времени, когда закончил, я уже настолько усвоил
привычку писать, что не отказался от своего занятия, и стал записывать все
наши, даже самые мелкие, события, а часто наряду с ними и свои мысли.
Почему же я не отметил то, что произошло между мной и Езекией, до сих пор
не могу понять. Разумеется, происшедшее не имело столь уж большого
значения, не являлось столь страшным нарушением этикета, что следовало бы
его скрывать. Поначалу я об этом забыл, а когда случалось вспомнить, я
снова забывал, но с недавних пор думаю об этом постоянно.
За последние несколько лет я смог задать себе множество вопросов,
касающихся данного случая, ибо теперь острота происшедшего притупилась, и
я могу размышлять объективно. Я подумывал о том, что мы могли бы попросить
Езекию совершить богослужение во время похорон, чтобы он, а не Джейсон
читал текст отпевания, однако даже сейчас мысль эта вызывает у меня дрожь,
и я знаю, что тогда это было бы невозможно. И однако факт остается фактом,
что именно робот, а не человек, поддерживает существование не только
христианства, а самой идеи религии. Я понимаю, что это не совсем так,
поскольку народ Красного Облака, несомненно, имеет свои верования и
определенное отношение к действительности, которое следует назвать
религией, хотя, согласно моему пониманию, она не формализована, а является
глубоко личной - что, вероятно, и проще, и разумнее, чем те пустые формы,
в которые превратились другие религии. Но дело в том, мне кажется, что нам
следовало либо придерживаться нашей религии, либо отказаться от нее
полностью. Мы же позволили ей умереть, поскольку она нас больше не
заботила и мы устали делать вид, что верим. Это относится не только к
нескольким последним тысячелетиям. Еще до Исчезновения мы позволили нашей
вере умереть, и в данном случае я употребляю слово "вера" в строго
ограниченном смысле, относя его к организованной религии.
В последние году я много об этом думал, сидя во внутреннем дворике и
наблюдая, как сменяются времена года Я внимательно изучал небо и теперь
знаю все облака, какие только по нему плывут, и твердо запомнил различные
оттенки голубого цвета, которые небо может принимать: линялая, почти
невидимая голубизна жаркого летнего дня; мягкий, порой зеленоватый цвет
позднего весеннего вечера, более темный, почти фиолетовый цвет осени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
комнате, где мерцала, догорая, свеча, ей вновь послышались голоса и тихое
движение всех тех призраков, что обитали среди своих произведений, в этом
единственном оставшемся им на Земле месте.
24
(Выдержка из записи в журнале от 29 ноября 5036 года).
...В последние несколько столетий произошло некоторое ухудшение моего
физического состояния, и теперь бывают дни (как сегодня), когда я ощущаю
на своих плечах тяжесть прожитых лет. Я чувствую усталость, которую нельзя
отнести на счет обычных дел, потому что я никогда не утомлял себя
чрезмерно делами, а в последние годы и подавно. Походка моя сделалась
шаркающей, а рука утратила бьющую твердость и выводит в журнале дрожащие
каракули, и случается также, что я пишу не то слово, которое хотел
написать - очень похожее, но не то. Еще бывает, что я не могу сразу
подыскать нужное слово, и приходится подолгу сидеть, роясь в памяти, что
меня не столько раздражает, сколько печалит. Порой я пишу с ошибками, чего
раньше никогда не бывало. Думаю, я стал похож на старого пса, который спит
на солнышке, с той существенной разницей, что старый пес ничего от себя не
требует.
Элисон, моя жена, скончалась пятьсот лет назад, и хотя многое уже
забылось, я помню, что смерть ее была тиха и спокойна, и полагаю, что и
моя, вероятно, будет такой же. Живя так, как сейчас, мы умираем от
старости, а не от разрушительного действия болезней, и именно это, с моей
точки зрения, в большей степени, чем долгая жизнь, является истинным
счастьем, которое было нам даровано. Порой я задумываюсь о том, в какой
мере долгая жизнь - сказочно долгая жизнь - есть благо для человечества.
Однако подобные мысли, говорю я себе, - всего лишь мысли старого, со
странностями, человека, и потому не стоит обращать на них внимание.
Одно я помню очень хорошо, и с того самого дня это меня преследует.
Когда умерла Элисон, собралось много людей, издалека, со звезд, и мы
отслужили по ней службу, в доме и у могилы. Поскольку среди нас не было ни
одного духовного лица, мой внук Джейсон читал тексты из Библии и
произносил слова, которые по обычаю полагалось произносить, и все было
очень торжественно и достойно. Возле могилы стояли люди - огромная толпа -
а чуть поодаль находились роботы; не то чтобы мы им как-то дали понять,
что им следует стоять отдельно от нас, а по своему собственному желанию и
в соответствии с древним обычаем.
Когда все закончилось, мы вернулись в дом, и спустя некоторое время я
прошел в библиотеку и сидел там в одиночестве, и никто меня не тревожил,
понимая, что мне нужно побыть одному. Немного погодя раздался стук в
дверь, и когда я пригласил того, кто там был, войти, вошел Езекия из
монастыря. Он пришел сказать, что он со своими товарищами не присутствовал
на похоронах (чего я не заметил), поскольку в это самое время они у себя в
монастыре отправили заупокойную службу. Сообщив это, он вручил мне текст
службы. Текст был написан чрезвычайно разборчиво и красиво, с красочно
нарисованными заглавными буквами и украшениями на полях страниц - такая же
аккуратная, безупречная рукопись, как сохранившиеся средневековые
манускрипты. Откровенно говоря, я не знал, что ответить. Разумеется, с его
стороны это была дерзость и, с моей точки зрения, дурной тон. Однако я не
сомневался, что роботы не имели никакого дурного умысла и сами видели в
этом не дерзость и не нарушение приличий, но поступок, продиктованный
любовью и уважением. Поэтому я поблагодарил Езекию, хотя, боюсь, в
выражении благодарности был несколько краток, что он, как я уверен,
заметил. В то время я не описал происшедшее в журнале и никому об этом не
рассказывал. Я вообще сомневаюсь, чтобы кто-нибудь знал, что робот ко мне
приходил. Все годы я с величайшей ответственностью относился к записи
всего, что происходило. Поначалу я завел журнал для того, чтобы занести на
бумагу правду о том, что случилось с человечеством и таким образом
воспрепятствовать появлению мифов и легенд. Думаю, тогда у меня не было
никаких иных соображений, и я не собирался продолжать свои записи в
дальнейшем, но к тому времени, когда закончил, я уже настолько усвоил
привычку писать, что не отказался от своего занятия, и стал записывать все
наши, даже самые мелкие, события, а часто наряду с ними и свои мысли.
Почему же я не отметил то, что произошло между мной и Езекией, до сих пор
не могу понять. Разумеется, происшедшее не имело столь уж большого
значения, не являлось столь страшным нарушением этикета, что следовало бы
его скрывать. Поначалу я об этом забыл, а когда случалось вспомнить, я
снова забывал, но с недавних пор думаю об этом постоянно.
За последние несколько лет я смог задать себе множество вопросов,
касающихся данного случая, ибо теперь острота происшедшего притупилась, и
я могу размышлять объективно. Я подумывал о том, что мы могли бы попросить
Езекию совершить богослужение во время похорон, чтобы он, а не Джейсон
читал текст отпевания, однако даже сейчас мысль эта вызывает у меня дрожь,
и я знаю, что тогда это было бы невозможно. И однако факт остается фактом,
что именно робот, а не человек, поддерживает существование не только
христианства, а самой идеи религии. Я понимаю, что это не совсем так,
поскольку народ Красного Облака, несомненно, имеет свои верования и
определенное отношение к действительности, которое следует назвать
религией, хотя, согласно моему пониманию, она не формализована, а является
глубоко личной - что, вероятно, и проще, и разумнее, чем те пустые формы,
в которые превратились другие религии. Но дело в том, мне кажется, что нам
следовало либо придерживаться нашей религии, либо отказаться от нее
полностью. Мы же позволили ей умереть, поскольку она нас больше не
заботила и мы устали делать вид, что верим. Это относится не только к
нескольким последним тысячелетиям. Еще до Исчезновения мы позволили нашей
вере умереть, и в данном случае я употребляю слово "вера" в строго
ограниченном смысле, относя его к организованной религии.
В последние году я много об этом думал, сидя во внутреннем дворике и
наблюдая, как сменяются времена года Я внимательно изучал небо и теперь
знаю все облака, какие только по нему плывут, и твердо запомнил различные
оттенки голубого цвета, которые небо может принимать: линялая, почти
невидимая голубизна жаркого летнего дня; мягкий, порой зеленоватый цвет
позднего весеннего вечера, более темный, почти фиолетовый цвет осени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48