Впервые за много-много лет в советской печати упомянуто о том, что Трифонов В. А. был членом главного штаба Красной Гвардии, членом Всероссийской коллегии по созданию Красной Армии. Рейпольский говорит, что ему вчера же, в день опубликования звонило несколько человек, – в том числе генерал, какой-то сотрудник Института истории и т. д.
Мне страшно хочется написать что-нибудь, – пусть не книгу, рассказ, очерк – о днях революции, об отце. Почему-то боюсь браться за эту тему.
26 февраля
...
Прошел месяц. С 9-го февраля я не курю. Бросил, потому что очень скверно стал себя чувствовать: сердцебиение, одышка. Чорт знает, разваливаюсь как старый чемодан… С тех пор не нахожу себе места. Работать – не работается. Настроение поганейшее. Надо переделывать сценарий и – глаза на него не глядят…
В Москве 24-го началось первенство мира по хоккею (правда, без США и Канады) – но даже это спортивное событие меня как-то не…
27 февраля
...
Становлюсь озлобленным и желчным.
Мелкими сухими крупицами падал снег. Он был похож на гомеопатические пилюльки.
Гомеопатический снег.
28 февраля
...
Весь этот месяц в Москве кипит предвыборная кампания. Я тоже, как обычно, принимаю участие: агитатор. Уже не первый год я занимаю эту высокую должность. Попались старые квартиры по Трубниковскому переулку, где я бывал раньше.
Нынче труднее. Все видят ненужность и фальшь этой свистопляски. Все играют. Какая-то гигантская всеобщая и, в общем, довольно скучная игра. Горят фонарики, устраиваются вечера, концерты, разносятся приглашения. Все играют. Одни – машинально, по привычке, другие со скрытым раздражением, третьи иронически усмехаясь, а некоторые даже с вдохновением…
В одной «моей» квартире – а квартиры у нас громадные, по двадцать пять, тридцать жильцов, живет некая семья Перовских. Русские интеллигенты старого покроя. Она зубной врач, он неизвестно кто. Оба уже старики, но бодрые. В комнатке у них старинная мебель, портрет хозяина в офицерском мундире, с усами…
Старик необычайно лебезит передо мной. Все время вставляет какие-то верноподданнические замечания. По-видимому, испуган давно и на всю жизнь. А меня он считает чем-то средним между дворником и сотрудником МГБ, словом – представителем Советской власти.
В общей кухне, где множество тесно стоящих, крохотных, отдельных столиков (у каждой семьи свой), где одновременно полыхает несколько газовых плит, и от этого нестерпимо жарко, я провожу свою работу: уточняю списки избирателей. Жильцы толпятся вокруг, подходят, уходят. Играют…
Мне надлежит уточнять у избирателей год рождения. Я задаю бестактные вопросы женщинам, причем это делается при всех. Я стараюсь держаться как можно свободней, маскируя свое ощущение бестактности и бессмысленности этих расспросов. Женщины, в общем, тоже мало смущаются.
Бессознательное ощущение «игры».
Запись того же дня.
...
Из жизни художников.
В большом доме на Верхней Масловке, известном под названием «дом художника», произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня пропала картина: почти законченный, писанный сухой кистью портрет Ленина. Не бог весть какое произведение, но все ж таки неприятно. Все ж таки художники – а их было двое – трудились над холстом две недели и рассчитывали к ленинским дням пройти худсовет. Они уже долги сделали под эту картину. Планировали свою дальнейшую жизнь. Один уже шлялся по магазинам и присматривал себе пальто-реглан. Другой, заняв деньги, погасил задолженность по квартплате. Короче говоря, – они считали, что деньги у них в кармане.
И вдруг, придя утром в мастерскую, они обнаружили, что картина пропала. Надо сказать, что они опрометчиво оставили ее на ночь в общем коридоре, так как мастерская принадлежала одному старому художнику, члену МОСХа, а наши портретисты пользовались ею временно, Христа ради.
Пятидесятые были, пожалуй, самыми тяжкими годами в жизни Ю. В. Но всегда в дни печали он обращался к истории. В этой тетради интересны его комментарии к «Повести об азовском сидении». История казачества притягивала его неотвязно. Дело понятное: в его жилах текла и кровь донских казаков. Ему нравилось, когда после размолвки я в шутку цитировала строки «Повести об азовском сидении».
Вот эти: «…Согрубя вы такую грубость лютую, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца ваши!.. Раздробим всю плоть вашу разбойничию на крошки дробные!»
Сердце у Ю. В. было совсем не жестоким, но крепким в том смысле, какой вкладывали осадившие Азов турки: нравились Ю. В. слова из старинной «повести» и слогом, и, главное, тем, что напоминали о его причастности к племени людей своеобычных.
«О прегордые и лютые варвары! – отвечал он мне словами осажденных казаков. – Видели мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турского все знаем».
А в тетради Ю. В. записал об этой повести.
...
Сочинение это примечательно огромной изобретательностью в смысле обоюдной ругани – и турецкой в адрес казаков, и особенно казачьей в адрес турок. Ругательства и поношения на многих страницах.
Замечательно мужество казаков, которые в числе 5000 отстояли Азов против 300 000 турецко-ногайско-немецкого войска. И печален конец, когда изрубленные, оставшиеся в живых казаки умоляют царя Михаила Федоровича взять Азов в государеву вотчину… «А буде, государь, нас холопей своих далных, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града – заплакав, нам его покинути».
О КАЗАЧЕСТВЕ
Казаки, по существу, остановили экспансию турок-татар на север, в Московию. Султан требовал у русского царя унять казаков, «свести их с Дона», а царь отвечал, что казаки ему не подвластны, «издавна воры, беглые холопы».
Царь накладывал опалу на казаков, отлучал от православной церкви, арестовывал казачьи посольства – все напрасно.
ВОЛЯ ОКАЗЫВАЛАСЬ СИЛЬНЕЕ ВСЕГО!
В 1637 году казаки с помощью запорожцев захватили Азов.
Казаки очень гордились своим особым положением в государстве. «Все земли нашему казачьему житью завидовали».
Как редко мы, размышляя о тех или иных фактах наших дней, видим корни этих фактов в далеком прошлом, в веках, истории. Мы возмущены выселением крымских татар, но не является ли эта мера естественным продолжением долгой семивековой борьбы?
Поэтическая повесть об Азовском сидении была написана в Москве кем-то из казачьего посольства – как считается в пользу признания царем Азова.
Вероятный автор – казак, войсковой дьяк Федор Иванов Порошин, в прошлом беглый холоп знаменитого вельможи Одоевского.
Однако царь решил отдать Азов туркам и есаула Федьку Порошина сослать в Сибирь.
Вот – величайшая историческая несправедливость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Мне страшно хочется написать что-нибудь, – пусть не книгу, рассказ, очерк – о днях революции, об отце. Почему-то боюсь браться за эту тему.
26 февраля
...
Прошел месяц. С 9-го февраля я не курю. Бросил, потому что очень скверно стал себя чувствовать: сердцебиение, одышка. Чорт знает, разваливаюсь как старый чемодан… С тех пор не нахожу себе места. Работать – не работается. Настроение поганейшее. Надо переделывать сценарий и – глаза на него не глядят…
В Москве 24-го началось первенство мира по хоккею (правда, без США и Канады) – но даже это спортивное событие меня как-то не…
27 февраля
...
Становлюсь озлобленным и желчным.
Мелкими сухими крупицами падал снег. Он был похож на гомеопатические пилюльки.
Гомеопатический снег.
28 февраля
...
Весь этот месяц в Москве кипит предвыборная кампания. Я тоже, как обычно, принимаю участие: агитатор. Уже не первый год я занимаю эту высокую должность. Попались старые квартиры по Трубниковскому переулку, где я бывал раньше.
Нынче труднее. Все видят ненужность и фальшь этой свистопляски. Все играют. Какая-то гигантская всеобщая и, в общем, довольно скучная игра. Горят фонарики, устраиваются вечера, концерты, разносятся приглашения. Все играют. Одни – машинально, по привычке, другие со скрытым раздражением, третьи иронически усмехаясь, а некоторые даже с вдохновением…
В одной «моей» квартире – а квартиры у нас громадные, по двадцать пять, тридцать жильцов, живет некая семья Перовских. Русские интеллигенты старого покроя. Она зубной врач, он неизвестно кто. Оба уже старики, но бодрые. В комнатке у них старинная мебель, портрет хозяина в офицерском мундире, с усами…
Старик необычайно лебезит передо мной. Все время вставляет какие-то верноподданнические замечания. По-видимому, испуган давно и на всю жизнь. А меня он считает чем-то средним между дворником и сотрудником МГБ, словом – представителем Советской власти.
В общей кухне, где множество тесно стоящих, крохотных, отдельных столиков (у каждой семьи свой), где одновременно полыхает несколько газовых плит, и от этого нестерпимо жарко, я провожу свою работу: уточняю списки избирателей. Жильцы толпятся вокруг, подходят, уходят. Играют…
Мне надлежит уточнять у избирателей год рождения. Я задаю бестактные вопросы женщинам, причем это делается при всех. Я стараюсь держаться как можно свободней, маскируя свое ощущение бестактности и бессмысленности этих расспросов. Женщины, в общем, тоже мало смущаются.
Бессознательное ощущение «игры».
Запись того же дня.
...
Из жизни художников.
В большом доме на Верхней Масловке, известном под названием «дом художника», произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня пропала картина: почти законченный, писанный сухой кистью портрет Ленина. Не бог весть какое произведение, но все ж таки неприятно. Все ж таки художники – а их было двое – трудились над холстом две недели и рассчитывали к ленинским дням пройти худсовет. Они уже долги сделали под эту картину. Планировали свою дальнейшую жизнь. Один уже шлялся по магазинам и присматривал себе пальто-реглан. Другой, заняв деньги, погасил задолженность по квартплате. Короче говоря, – они считали, что деньги у них в кармане.
И вдруг, придя утром в мастерскую, они обнаружили, что картина пропала. Надо сказать, что они опрометчиво оставили ее на ночь в общем коридоре, так как мастерская принадлежала одному старому художнику, члену МОСХа, а наши портретисты пользовались ею временно, Христа ради.
Пятидесятые были, пожалуй, самыми тяжкими годами в жизни Ю. В. Но всегда в дни печали он обращался к истории. В этой тетради интересны его комментарии к «Повести об азовском сидении». История казачества притягивала его неотвязно. Дело понятное: в его жилах текла и кровь донских казаков. Ему нравилось, когда после размолвки я в шутку цитировала строки «Повести об азовском сидении».
Вот эти: «…Согрубя вы такую грубость лютую, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца ваши!.. Раздробим всю плоть вашу разбойничию на крошки дробные!»
Сердце у Ю. В. было совсем не жестоким, но крепким в том смысле, какой вкладывали осадившие Азов турки: нравились Ю. В. слова из старинной «повести» и слогом, и, главное, тем, что напоминали о его причастности к племени людей своеобычных.
«О прегордые и лютые варвары! – отвечал он мне словами осажденных казаков. – Видели мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турского все знаем».
А в тетради Ю. В. записал об этой повести.
...
Сочинение это примечательно огромной изобретательностью в смысле обоюдной ругани – и турецкой в адрес казаков, и особенно казачьей в адрес турок. Ругательства и поношения на многих страницах.
Замечательно мужество казаков, которые в числе 5000 отстояли Азов против 300 000 турецко-ногайско-немецкого войска. И печален конец, когда изрубленные, оставшиеся в живых казаки умоляют царя Михаила Федоровича взять Азов в государеву вотчину… «А буде, государь, нас холопей своих далных, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града – заплакав, нам его покинути».
О КАЗАЧЕСТВЕ
Казаки, по существу, остановили экспансию турок-татар на север, в Московию. Султан требовал у русского царя унять казаков, «свести их с Дона», а царь отвечал, что казаки ему не подвластны, «издавна воры, беглые холопы».
Царь накладывал опалу на казаков, отлучал от православной церкви, арестовывал казачьи посольства – все напрасно.
ВОЛЯ ОКАЗЫВАЛАСЬ СИЛЬНЕЕ ВСЕГО!
В 1637 году казаки с помощью запорожцев захватили Азов.
Казаки очень гордились своим особым положением в государстве. «Все земли нашему казачьему житью завидовали».
Как редко мы, размышляя о тех или иных фактах наших дней, видим корни этих фактов в далеком прошлом, в веках, истории. Мы возмущены выселением крымских татар, но не является ли эта мера естественным продолжением долгой семивековой борьбы?
Поэтическая повесть об Азовском сидении была написана в Москве кем-то из казачьего посольства – как считается в пользу признания царем Азова.
Вероятный автор – казак, войсковой дьяк Федор Иванов Порошин, в прошлом беглый холоп знаменитого вельможи Одоевского.
Однако царь решил отдать Азов туркам и есаула Федьку Порошина сослать в Сибирь.
Вот – величайшая историческая несправедливость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105