Я услышала, как Ю. B. очень твердо сказал: «Нет уж, позвольте мне иметь свой взгляд и свою трактовку. Ну и что, что историк, все это принадлежит всем нам». Здесь не было самомнения и гордыни: несколько его рабочих тетрадей заполнены анализом русской истории, которую он знал отлично и много думал о ней.
Неожиданная запись.
...
У каждого мужчины должен быть холостой друг.
Ну да, конечно, если семейная жизнь складывается непросто. Есть к кому убежать. Эти «убеги» описаны в «Другой жизни». Сергей Троицкий убегал к некоему Федорову. А ведь был реальный Федоров. Странный человек, живший (или живущий и доселе) где-то возле больницы Боткина. Тоже книжник, но, кроме того, развязен, требователен и не так забавен, как Володя Блок.[81] Федоров часто заявлялся без звонка, требовал денег в долг, выяснял отношения. Однажды во время мелкой ссоры сказал: «Лучше быть сифилитиком, чем лауреатом Сталинской премии». Ю. В. оценил гражданскую позицию Федорова, и высказывание вошло в наш домашний обиход. Если уж больно не хотелось чего-то делать, кого-то просить, чего-то добиваться, сообщалось, что лучше уж быть кем-то там, чем идти к такому-то.
Конечно, ходить и просить приходилось. (Ради родных и друзей.) Но какая это всегда была невыносимость, какое насилие над собой!
Впрочем, и со мной был случай. Одно время продукты можно было получить только благодаря талонам, которые выдавали в Союзе писателей. Раз в неделю. Пакеты были тяжелые, очередь за ними – особая, где-нибудь в сторонке от пустых прилавков и мечущейся в поисках пропитания толпы. Я попросила постоять и взять пакет. Ю. В. пришел домой в мрачнейшем настроении. Поставил пакет на скамейку, сказал, что уж лучше быть кем-то, чем стоять в такой очереди. А потом очень серьезно: «Ты не сердись, но я больше никогда не пойду в эту очередь. Не могу… Люди подходят, спрашивают: «Что дают?», а им в ответ гордое молчание. Гадость это все». Но вообще в домашнем хозяйстве участвовал охотно. «Да ладно, где-то мне это даже нравится», – отшучивался, когда я пыталась перехватить. Тогда было модно говорить «где-то это даже интересно», «где-то это полезно», вот он и иронизировал. Я все время перескакиваю, забегаю вперед, но иначе трудно. Вот, например, записи о поездке в Рим на XVIII Олимпийские игры. Жара и жуткий отель возле Центрального вокзала. Жара действительно была немыслимая, жара того света, он много раз говорил о ней и о том, как наш то ли бегун, то ли велосипедист совершил лишний круг, как падали без сознания на финише обезвоженные стайеры.
Через двадцать лет мы оказались в Риме вместе, и Ю. В. повел меня смотреть ту гостиницу. Мы бродили возле вокзала, в районе игорных заведений, порнокинотеатров и дешевых борделей. Наконец отыскали отель, где поселили советских туристов и корреспондентов, изгнав на время путан. Отель имел вид очень подозрительный, но Ю. В. с такой нежностью вспоминал, как вскарабкивались на четвертый этаж пешком, как душ можно было принять, только опустив монетку… Потом мы поехали в Остию, посмотреть место, где убили Пазолини. Увидели нищету русских эмигрантов, торгующих на пекле матрешками и павлово-посадскими платками… Черный песок Остии, длинный-длинный день, а вечером пришел Борис Закс[82] и в разговоре почему-то сказал странное; сказал, что Ю. В. никогда больше не увидит Колизея. Я слышала, что у Закса репутация человека, невольно накликивающего беду, знала и не хотела, чтобы Юра с ним встречался. Ничего не имела против него, он не виноват, но встречаться не хотела. Юрий сделал вид, что просьбы не услышал, и я ушла гулять одна. Это была ссора. Ю. В. написал об этом в «Опрокинутом доме». Написал даже с какой-то скрупулезной достоверностью. И не забыл слова о Колизее, которые… исполнились.
Из Рима Юра вернулся к обыденному. Денег нет, заработать можно только рассказами на спортивную тему и киносценариями о спорте. А хочется писать другое. О судьбе отца, о судьбе людей из страшного серого дома на набережной, о человеке, у которого внутри есть стержень, и этот стержень гнется и гнется, под бременем жизни и обстоятельств, но не ломается, а «ломается» сам человек навсегда, непоправимо… Уходит в «другую жизнь».
Да еще старики думенковцы и мироновцы[83] звонят, объявляются неожиданно с объемистыми папками, в которых «Все о Миронове». Требуют сварливо (а иногда и скандально), чтоб увековечил, написал правду. Но так просто сказать «напиши», а ведь для этого Монбланы архивов перелопатить надо, в Ростове отыскать свидетелей. Тут нужна спокойная безмятежная жизнь, а где ее взять?
Решил, что возьмет силой, самоустранением от всего. Его бромом, его «Ессентуками» стали чтение любимых авторов античности, поиск нужных книг, походы в ЦГАОР и в Ленинку.
Плутарх, Квинт Курций Руф, Ксенофонт Афинский… Журнал «Каторга и ссылка», рукопись Пархоменко,[84] приказы 1918 года…
Из записей.
...
ПОВЕСТЬ О ДУМЕНКО.
Приказ Думенко. Октябрь 1918 года – по вступлении в пределы Астраханской губ. (по бригаде):
«…чтобы стали на страже твердой революции и без разрешения моего выданного мандата на таковое ничего не трогать, и товарищам глядеть, чтобы товарищи следили друг за другом и предупреждали всем своим беженцам, чтобы не нарушали порядка, дабы не вызвать астраханских граждан и калмыков к волнению…»
Взятие Новочеркасска. Январь 1920 года.
ТЕЛЕГРАММА КОМАНДАРМА 9
«Чудо-богатыри красноармейцы, командиры и комиссары 9-й! РВС-9 преклоняется перед вашей доблестью и самоотверженностью. Вы своей грудью сломили упорное сопротивление… Гнездо контрреволюции Новочеркасск под вашими ударами пал…»
Думенко отвечает:
«В лице корпуса выражаю благодарность за поздравление…»
Кампания против Думенко началась в январе. Коменданты штаба корпуса Носов и Ямковой показали, что Анисимов[85] поручил им следить за Думенко – предупреждал о перерождении Думенко в Махно и предлагал убить его, если он выступит против советской власти.
Розенберг, зам. пред. РВТ: «…не увлекаться слишком подробным выяснением деталей, обстоятельств преступления. Если существенные черты выяснены – закончить следствие, ибо дело имеет высоко общественное значение; со временем это утрясется».
Это рекомендация революционного трибунала, как проводить процесс над Думенко. Так и провели. Мы еще узнаем о подробностях «дела» славного и несчастного комкора Думенко. В этой же тетради выдержки из рукописи не менее знаменитого Пархоменко. Кто-то из «стариков», бывших бойцов, дал Ю. В. эту чудом сохранившуюся рукопись.
...
«Богучарский отряд был организован как «Красногвардейский отряд» в феврале-марте 1918 года – из 100 человек. Зарплата в месяц: холостым – 150 руб.; женатым – 250.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Неожиданная запись.
...
У каждого мужчины должен быть холостой друг.
Ну да, конечно, если семейная жизнь складывается непросто. Есть к кому убежать. Эти «убеги» описаны в «Другой жизни». Сергей Троицкий убегал к некоему Федорову. А ведь был реальный Федоров. Странный человек, живший (или живущий и доселе) где-то возле больницы Боткина. Тоже книжник, но, кроме того, развязен, требователен и не так забавен, как Володя Блок.[81] Федоров часто заявлялся без звонка, требовал денег в долг, выяснял отношения. Однажды во время мелкой ссоры сказал: «Лучше быть сифилитиком, чем лауреатом Сталинской премии». Ю. В. оценил гражданскую позицию Федорова, и высказывание вошло в наш домашний обиход. Если уж больно не хотелось чего-то делать, кого-то просить, чего-то добиваться, сообщалось, что лучше уж быть кем-то там, чем идти к такому-то.
Конечно, ходить и просить приходилось. (Ради родных и друзей.) Но какая это всегда была невыносимость, какое насилие над собой!
Впрочем, и со мной был случай. Одно время продукты можно было получить только благодаря талонам, которые выдавали в Союзе писателей. Раз в неделю. Пакеты были тяжелые, очередь за ними – особая, где-нибудь в сторонке от пустых прилавков и мечущейся в поисках пропитания толпы. Я попросила постоять и взять пакет. Ю. В. пришел домой в мрачнейшем настроении. Поставил пакет на скамейку, сказал, что уж лучше быть кем-то, чем стоять в такой очереди. А потом очень серьезно: «Ты не сердись, но я больше никогда не пойду в эту очередь. Не могу… Люди подходят, спрашивают: «Что дают?», а им в ответ гордое молчание. Гадость это все». Но вообще в домашнем хозяйстве участвовал охотно. «Да ладно, где-то мне это даже нравится», – отшучивался, когда я пыталась перехватить. Тогда было модно говорить «где-то это даже интересно», «где-то это полезно», вот он и иронизировал. Я все время перескакиваю, забегаю вперед, но иначе трудно. Вот, например, записи о поездке в Рим на XVIII Олимпийские игры. Жара и жуткий отель возле Центрального вокзала. Жара действительно была немыслимая, жара того света, он много раз говорил о ней и о том, как наш то ли бегун, то ли велосипедист совершил лишний круг, как падали без сознания на финише обезвоженные стайеры.
Через двадцать лет мы оказались в Риме вместе, и Ю. В. повел меня смотреть ту гостиницу. Мы бродили возле вокзала, в районе игорных заведений, порнокинотеатров и дешевых борделей. Наконец отыскали отель, где поселили советских туристов и корреспондентов, изгнав на время путан. Отель имел вид очень подозрительный, но Ю. В. с такой нежностью вспоминал, как вскарабкивались на четвертый этаж пешком, как душ можно было принять, только опустив монетку… Потом мы поехали в Остию, посмотреть место, где убили Пазолини. Увидели нищету русских эмигрантов, торгующих на пекле матрешками и павлово-посадскими платками… Черный песок Остии, длинный-длинный день, а вечером пришел Борис Закс[82] и в разговоре почему-то сказал странное; сказал, что Ю. В. никогда больше не увидит Колизея. Я слышала, что у Закса репутация человека, невольно накликивающего беду, знала и не хотела, чтобы Юра с ним встречался. Ничего не имела против него, он не виноват, но встречаться не хотела. Юрий сделал вид, что просьбы не услышал, и я ушла гулять одна. Это была ссора. Ю. В. написал об этом в «Опрокинутом доме». Написал даже с какой-то скрупулезной достоверностью. И не забыл слова о Колизее, которые… исполнились.
Из Рима Юра вернулся к обыденному. Денег нет, заработать можно только рассказами на спортивную тему и киносценариями о спорте. А хочется писать другое. О судьбе отца, о судьбе людей из страшного серого дома на набережной, о человеке, у которого внутри есть стержень, и этот стержень гнется и гнется, под бременем жизни и обстоятельств, но не ломается, а «ломается» сам человек навсегда, непоправимо… Уходит в «другую жизнь».
Да еще старики думенковцы и мироновцы[83] звонят, объявляются неожиданно с объемистыми папками, в которых «Все о Миронове». Требуют сварливо (а иногда и скандально), чтоб увековечил, написал правду. Но так просто сказать «напиши», а ведь для этого Монбланы архивов перелопатить надо, в Ростове отыскать свидетелей. Тут нужна спокойная безмятежная жизнь, а где ее взять?
Решил, что возьмет силой, самоустранением от всего. Его бромом, его «Ессентуками» стали чтение любимых авторов античности, поиск нужных книг, походы в ЦГАОР и в Ленинку.
Плутарх, Квинт Курций Руф, Ксенофонт Афинский… Журнал «Каторга и ссылка», рукопись Пархоменко,[84] приказы 1918 года…
Из записей.
...
ПОВЕСТЬ О ДУМЕНКО.
Приказ Думенко. Октябрь 1918 года – по вступлении в пределы Астраханской губ. (по бригаде):
«…чтобы стали на страже твердой революции и без разрешения моего выданного мандата на таковое ничего не трогать, и товарищам глядеть, чтобы товарищи следили друг за другом и предупреждали всем своим беженцам, чтобы не нарушали порядка, дабы не вызвать астраханских граждан и калмыков к волнению…»
Взятие Новочеркасска. Январь 1920 года.
ТЕЛЕГРАММА КОМАНДАРМА 9
«Чудо-богатыри красноармейцы, командиры и комиссары 9-й! РВС-9 преклоняется перед вашей доблестью и самоотверженностью. Вы своей грудью сломили упорное сопротивление… Гнездо контрреволюции Новочеркасск под вашими ударами пал…»
Думенко отвечает:
«В лице корпуса выражаю благодарность за поздравление…»
Кампания против Думенко началась в январе. Коменданты штаба корпуса Носов и Ямковой показали, что Анисимов[85] поручил им следить за Думенко – предупреждал о перерождении Думенко в Махно и предлагал убить его, если он выступит против советской власти.
Розенберг, зам. пред. РВТ: «…не увлекаться слишком подробным выяснением деталей, обстоятельств преступления. Если существенные черты выяснены – закончить следствие, ибо дело имеет высоко общественное значение; со временем это утрясется».
Это рекомендация революционного трибунала, как проводить процесс над Думенко. Так и провели. Мы еще узнаем о подробностях «дела» славного и несчастного комкора Думенко. В этой же тетради выдержки из рукописи не менее знаменитого Пархоменко. Кто-то из «стариков», бывших бойцов, дал Ю. В. эту чудом сохранившуюся рукопись.
...
«Богучарский отряд был организован как «Красногвардейский отряд» в феврале-марте 1918 года – из 100 человек. Зарплата в месяц: холостым – 150 руб.; женатым – 250.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105