Но она требует с собой довольно много рабов. Да и не одних рабов.
— Сколько?
Хеминг смотрит Хальвдану в глаза.
— Я не имею права говорить об этом.
— Скажи! Я буду нем, как камень.
— Дюжину.
Хальвдан стучит кулаком по очагу и громко бранится.
— Никогда! — кричит он, приподнявшись, и снова плюхается на лавку. — Никогда! — повторяет он. — Я привез из Ирландии слишком мало рабов.
Но в его втором возгласе уже не слышно той силы, что была в первом. Хеминг говорит, что при всех королева потребовала дюжину жизней, но
ему наедине сказала, что возьмет с собой двадцать. Он лжет и умалчивает о последнем требовании королевы, о последней жертве в ее честь — сожжении усадьбы.
— Но теперь уже не имеет значения, чего требует твоя мать, — говорит он. — Ты здесь и можешь помешать этому. Одно плохо — я думаю, она уже купила своих телохранителей. Сдается мне, что их кошельки заметно потяжелели от серебра. Если они объявят во всеуслышание ее волю, позволит ли тебе твоя честь пойти против ее последнего желания? Ты можешь затеять на тинге дело о наследстве. И проиграть его. Тебя заклеймят как скупца. Такое тоже может случиться. Чтобы подорвать твои силы, кто-нибудь из ее родичей непременно потребует, чтобы ты исполнил ее волю. Ты знаешь, каковы люди.
Хальвдан, сидящий перед огнем, кажется совсем маленьким — толстый мальчик, привыкший прибегать по первому зову матери, даже если она зовет его, чтобы выпороть. Из угла рта у него течет слюна. Когда на пороге показывается рабыня, чтобы узнать, не нужно ли принести еще пива, он в бешенстве вскакивает и запускает в нее топором. Испуганная женщина убегает.
— Но, — продолжает Хеминг, — это лишь одна сторона дела. Есть еще и другая.
Хальвдан поднимает на него глаза, они полны мольбы:
— Какая же?
— Как тебе известно, у королевы есть сын, — говорит Хеминг и усмехается — это не откровенная лесть, но в его голосе все-таки слышится сладкое почтение. — И этот сын может многому помешать. Нет, нет, не всему! Но кое-чему ты все-таки можешь помешать, Хальвдан!
— Я не великий викинг, — грустно говорит Хальвдан, и в его словах больше правды, чем он сам предполагает.
— А я считаю тебя великим викингом. Но это не важно, гораздо важнее то, что ты умный человек. Ты понимаешь истинную суть вещей, тебе ясно, что серебро — это серебро, и без него никто долго не удержится на своем месте.
Хальвдан радостно и благодарно кивает.
— Ты должен перехитрить ее.
— Не забывай, она очень умна!
— А ты не забывай, что в трудные минуты ты бываешь гораздо умнее, чем она.
Хеминг умолкает, Хальвдан, приободрившись, быстро осушает рог, он смеется, исполненный надежды.
— Ты что-нибудь задумал, Хеминг?
— Мои замыслы очень опасны для меня, — говорит Хеминг.
— Не бойся. Ты под моей защитой!
Хеминг знает: эта защита ничего не стоит, но он делает вид, что обрадован, и благодарит Хальвдана за его слова.
— Мне кажется, — говорит он, — тебе не следует противоречить матери, попробуй лучше поддакивать ей во всем. Но скажи ей — и тут уж будь непреклонен, — что в нынешнем году не имеешь возможности дать ей в провожатые ни двенадцать, ни двадцать человек. Добыча из Ирландии невелика. Но скоро ты опять уйдешь в поход. Поэтому нынче ты даешь ей только одного человека. Зато каждый год в день ее смерти в течение двенадцати лет ты будешь приносить в жертву мужчину или женщину и класть к ней в курган. Такой чести еще никто никогда не удостаивался. Подумай, двенадцать лет люди будут чтить ее память. Двенадцать лет жители Усеберга будут трепетать от страха или надежды — кто от чего — попасть в число этих избранных. Сделай ей такое предложение. Мне кажется, она должна клюнуть на этот крючок.
Хальвдан встает. В нем борются надежда и горечь.
— И целых двенадцать лет я буду жертвовать одного из своих людей в ее честь? — спрашивает он.
— Нет, не будешь. Ты только обещаешь ей это. Можешь даже поклясться, положив руку на Одина и повторяя за жрецом слова клятвы. Но эту клятву ты нарушишь.
Хальвдан вздрагивает: если Хеминг шутит, то это неудачная шутка. Хеминг продолжает:
— Я тебя научу, как можно нарушить клятву. Ты скажешь: она меня вынудила!
Она оскорбляла меня, когда я был маленький! Уничтожала меня в присутствии других! Теперь я унижу ее. Я верну себе то, что она взяла у меня!
Или ты не веришь, что Один умнее нас всех? Разве тебе неизвестна его проницательность? Он лишь улыбнется у себя в Асгарде и скажет: ай да Хальвдан!
Хальвдан смеется.
— Знаешь, что ты еще можешь сделать?
— Что?
— Ты скажешь жрецу: я думаю, что в этом году мы принесем в жертву тебя. Пошлешь за ним и скажешь: я уже принял решение. Я знаю, кого мы на этот раз принесем в жертву. Ты не помнишь, не совершил ли я какой-нибудь ошибки, когда давал клятву? Кажется, моя рука не касалась Одина? Вспомни!..
— И не сомневайся, жрец вспомнит все, что тебе нужно.
Хальвдан вскакивает, берет рог, но он пуст, он зовет рабыню. Она приходит, однако он сам хватает бочонок и прогоняет женщину, потом наполняет рог и первому протягивает его Хемингу.
Неожиданно он снова падает духом.
— И ты веришь, что нынче она удовлетворится только одним человеком? — спрашивает он. — Она потребует не меньше четырех. Может, предложить ей троих?
— Нет, один или ни одного. Но зато не кто попало.
— Что ты имеешь в виду?
— Не какая-нибудь старая рабыня, Хальвдан. А молодая сильная женщина или, еще лучше, молодой сильный мужчина. Тут подошел бы Лодин. Но он убит. Его нашли со стрелой в горле. Не раб, нет, свободный человек должен лечь с ней в курган. Ведь ты знаешь, твоя мать была неравнодушна к мужчинам.
Они смотрят друг на друга в глаза.
Хеминг ведет опасную игру: он сам молодой и сильный мужчина.
Помощницей смерти зовут меня в Усеберге, и на груди у меня присохла грязь. Даже когда в заводи, невидимая людям, я тру свое тело песком и жиром и с наслаждением обливаюсь водой, я знаю, что, уйдя отсюда, снова почувствую себя грязной. Разве не я всегда уношу в болото покойников: рабов, отработавших свое, свободных мужчин и женщин, проживших свой век? Разве не меня призывают, чтобы всадить нож в беднягу, который должен последовать в курган за своим господином? Я Арлетта, помощница смерти, и на груди у меня присохла грязь.
Что толку причесывать и убирать волосы или оставлять их распущенными, чтобы ими играл ветер? Люди все равно боятся меня. Меня злит, когда на пирах они норовят подсунуть мне лучший кусок, чтобы умаслить меня. Я отвергаю их заботы. Я остаюсь одинокой. Иногда мне требуется мужчина, и ни один не смеет отказать мне. Но о чем он думает, лежа с моим сильным и горячим телом? Что придет время и я всажу в него свой нож?
У меня был сын от жреца, с которым я жила. Сын мой умер. А я мечтала, как он вырастет и станет свободным бондом, который не страшится смерти, но и не играет в эту недостойную мужскую игру в странах на западе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Сколько?
Хеминг смотрит Хальвдану в глаза.
— Я не имею права говорить об этом.
— Скажи! Я буду нем, как камень.
— Дюжину.
Хальвдан стучит кулаком по очагу и громко бранится.
— Никогда! — кричит он, приподнявшись, и снова плюхается на лавку. — Никогда! — повторяет он. — Я привез из Ирландии слишком мало рабов.
Но в его втором возгласе уже не слышно той силы, что была в первом. Хеминг говорит, что при всех королева потребовала дюжину жизней, но
ему наедине сказала, что возьмет с собой двадцать. Он лжет и умалчивает о последнем требовании королевы, о последней жертве в ее честь — сожжении усадьбы.
— Но теперь уже не имеет значения, чего требует твоя мать, — говорит он. — Ты здесь и можешь помешать этому. Одно плохо — я думаю, она уже купила своих телохранителей. Сдается мне, что их кошельки заметно потяжелели от серебра. Если они объявят во всеуслышание ее волю, позволит ли тебе твоя честь пойти против ее последнего желания? Ты можешь затеять на тинге дело о наследстве. И проиграть его. Тебя заклеймят как скупца. Такое тоже может случиться. Чтобы подорвать твои силы, кто-нибудь из ее родичей непременно потребует, чтобы ты исполнил ее волю. Ты знаешь, каковы люди.
Хальвдан, сидящий перед огнем, кажется совсем маленьким — толстый мальчик, привыкший прибегать по первому зову матери, даже если она зовет его, чтобы выпороть. Из угла рта у него течет слюна. Когда на пороге показывается рабыня, чтобы узнать, не нужно ли принести еще пива, он в бешенстве вскакивает и запускает в нее топором. Испуганная женщина убегает.
— Но, — продолжает Хеминг, — это лишь одна сторона дела. Есть еще и другая.
Хальвдан поднимает на него глаза, они полны мольбы:
— Какая же?
— Как тебе известно, у королевы есть сын, — говорит Хеминг и усмехается — это не откровенная лесть, но в его голосе все-таки слышится сладкое почтение. — И этот сын может многому помешать. Нет, нет, не всему! Но кое-чему ты все-таки можешь помешать, Хальвдан!
— Я не великий викинг, — грустно говорит Хальвдан, и в его словах больше правды, чем он сам предполагает.
— А я считаю тебя великим викингом. Но это не важно, гораздо важнее то, что ты умный человек. Ты понимаешь истинную суть вещей, тебе ясно, что серебро — это серебро, и без него никто долго не удержится на своем месте.
Хальвдан радостно и благодарно кивает.
— Ты должен перехитрить ее.
— Не забывай, она очень умна!
— А ты не забывай, что в трудные минуты ты бываешь гораздо умнее, чем она.
Хеминг умолкает, Хальвдан, приободрившись, быстро осушает рог, он смеется, исполненный надежды.
— Ты что-нибудь задумал, Хеминг?
— Мои замыслы очень опасны для меня, — говорит Хеминг.
— Не бойся. Ты под моей защитой!
Хеминг знает: эта защита ничего не стоит, но он делает вид, что обрадован, и благодарит Хальвдана за его слова.
— Мне кажется, — говорит он, — тебе не следует противоречить матери, попробуй лучше поддакивать ей во всем. Но скажи ей — и тут уж будь непреклонен, — что в нынешнем году не имеешь возможности дать ей в провожатые ни двенадцать, ни двадцать человек. Добыча из Ирландии невелика. Но скоро ты опять уйдешь в поход. Поэтому нынче ты даешь ей только одного человека. Зато каждый год в день ее смерти в течение двенадцати лет ты будешь приносить в жертву мужчину или женщину и класть к ней в курган. Такой чести еще никто никогда не удостаивался. Подумай, двенадцать лет люди будут чтить ее память. Двенадцать лет жители Усеберга будут трепетать от страха или надежды — кто от чего — попасть в число этих избранных. Сделай ей такое предложение. Мне кажется, она должна клюнуть на этот крючок.
Хальвдан встает. В нем борются надежда и горечь.
— И целых двенадцать лет я буду жертвовать одного из своих людей в ее честь? — спрашивает он.
— Нет, не будешь. Ты только обещаешь ей это. Можешь даже поклясться, положив руку на Одина и повторяя за жрецом слова клятвы. Но эту клятву ты нарушишь.
Хальвдан вздрагивает: если Хеминг шутит, то это неудачная шутка. Хеминг продолжает:
— Я тебя научу, как можно нарушить клятву. Ты скажешь: она меня вынудила!
Она оскорбляла меня, когда я был маленький! Уничтожала меня в присутствии других! Теперь я унижу ее. Я верну себе то, что она взяла у меня!
Или ты не веришь, что Один умнее нас всех? Разве тебе неизвестна его проницательность? Он лишь улыбнется у себя в Асгарде и скажет: ай да Хальвдан!
Хальвдан смеется.
— Знаешь, что ты еще можешь сделать?
— Что?
— Ты скажешь жрецу: я думаю, что в этом году мы принесем в жертву тебя. Пошлешь за ним и скажешь: я уже принял решение. Я знаю, кого мы на этот раз принесем в жертву. Ты не помнишь, не совершил ли я какой-нибудь ошибки, когда давал клятву? Кажется, моя рука не касалась Одина? Вспомни!..
— И не сомневайся, жрец вспомнит все, что тебе нужно.
Хальвдан вскакивает, берет рог, но он пуст, он зовет рабыню. Она приходит, однако он сам хватает бочонок и прогоняет женщину, потом наполняет рог и первому протягивает его Хемингу.
Неожиданно он снова падает духом.
— И ты веришь, что нынче она удовлетворится только одним человеком? — спрашивает он. — Она потребует не меньше четырех. Может, предложить ей троих?
— Нет, один или ни одного. Но зато не кто попало.
— Что ты имеешь в виду?
— Не какая-нибудь старая рабыня, Хальвдан. А молодая сильная женщина или, еще лучше, молодой сильный мужчина. Тут подошел бы Лодин. Но он убит. Его нашли со стрелой в горле. Не раб, нет, свободный человек должен лечь с ней в курган. Ведь ты знаешь, твоя мать была неравнодушна к мужчинам.
Они смотрят друг на друга в глаза.
Хеминг ведет опасную игру: он сам молодой и сильный мужчина.
Помощницей смерти зовут меня в Усеберге, и на груди у меня присохла грязь. Даже когда в заводи, невидимая людям, я тру свое тело песком и жиром и с наслаждением обливаюсь водой, я знаю, что, уйдя отсюда, снова почувствую себя грязной. Разве не я всегда уношу в болото покойников: рабов, отработавших свое, свободных мужчин и женщин, проживших свой век? Разве не меня призывают, чтобы всадить нож в беднягу, который должен последовать в курган за своим господином? Я Арлетта, помощница смерти, и на груди у меня присохла грязь.
Что толку причесывать и убирать волосы или оставлять их распущенными, чтобы ими играл ветер? Люди все равно боятся меня. Меня злит, когда на пирах они норовят подсунуть мне лучший кусок, чтобы умаслить меня. Я отвергаю их заботы. Я остаюсь одинокой. Иногда мне требуется мужчина, и ни один не смеет отказать мне. Но о чем он думает, лежа с моим сильным и горячим телом? Что придет время и я всажу в него свой нож?
У меня был сын от жреца, с которым я жила. Сын мой умер. А я мечтала, как он вырастет и станет свободным бондом, который не страшится смерти, но и не играет в эту недостойную мужскую игру в странах на западе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53