— Сегодня тебе удалось чего-нибудь добиться?
— Нет, я же не работал.
— Ах, вот как!
— Я был на собрании.
— На каком собрании?
— На встрече членов общества «Анонимные алкоголики».
— Вот оно что!.. — заметила она и хотела что-то добавить, но, как обычно, несвоевременно появилась официантка, чтобы принять наш заказ. Я попросил «Перье». Вилла после некоторого колебания — коку с кусочком лимона.
— Ты могла бы взять и что-нибудь покрепче.
— Конечно. Но я уже выпила больше, чем мне положено, и, когда проснулась, у меня побаливала голова. Мне кажется, ты не говорил, что входишь в общество «Анонимные алкоголики».
— Обычно я об этом не рассказываю.
— Почему? Ты же не считаешь, что этого надо стесняться?
— Дело в другом. Просто идея анонимности пронизывает всю программу нашей деятельности. Считается бестактностью нарушать анонимность кого бы то ни было, рассказывать посторонним, что, например, имярек — один из членов общества. Однако, если вы не делаете секрета из своей принадлежности к движению, это считается вашим личным делом. Думаю, можно сказать, что мой подход к вопросу основан на принципе: кому положено, должен знать.
— Значит, мне положено?
— Ну, я не стал бы скрывать этого от женщины, с которой меня связывает чувство. Это было бы глупо.
— Конечно. Ну, а мы?
— Что — «мы»?
— Нас связывает чувство?
— Мы на самой грани, сказал бы я.
— На грани, — повторила она. — Мне нравятся твои слова.
* * *
Хотя этот ресторан и носил название отравляющего вещества, еда в нем была недурна. Нам подали чизбургеры «ярлберг», картошку по-деревенски и салат. Считалось, что чизбургеры жарились на углях мескитового дерева, но разница между этим топливом и обычным древесным углем оказалась настолько ничтожной, что мне не удалось ее заметить. Картошку нарезали вручную: она была золотистой и хрустящей. Салат был приготовлен из проклюнувшихся семян подсолнуха, побегов редиски, цветов капусты брокколи и зелени двух сортов.
За едой мы много говорили. Она любила футбол и предпочитала университетские команды профессионалам. Ей нравился и бейсбол, но в этом году она не следила за чемпионатом. В музыке она предпочитала стиль кантри — старые, гнусавые мелодии. В прошлом увлекалась фантастикой и читала ее дни и ночи. Сейчас брала в руки только английские детективы, в которых описывается, как в библиотеках загородных усадеб дворецкие обнаруживают трупы убитых и первыми попадают под подозрение.
— Мне, в сущности, наплевать, кто совершил убийство, — говорила она. — Мне просто нравится читать о людях, которые вежливы и любезны, даже если они совершают насилие, то оно кажется каким-то аккуратным, почти доброжелательным. Приятно и то, что в конце концов все проясняется.
— Как в самой жизни?
— Особенно на Западной Пятьдесят первой улице.
Я немного рассказал ей о том, как веду поиски Паулы Хольдтке, и о своей работе вообще. У меня мало общего с добросердечными английскими детективами. Отнюдь не так вежливы люди, с которыми я сталкиваюсь, и далеко не все проясняется в конце. Иной раз вообще не понятно, дошел ли я до конца.
— Я люблю свою работу, потому что она позволяет раскрываться моим навыкам и способностям, хотя мне трудно сказать тебе точно, каким именно. Мне нравится разгребать хлам фактов и событий, вписывать разрозненные детали в стройную систему доказательств.
— Похоже, ты — поборник справедливости, поражающий драконов.
— Мне редко удается исправить то, что произошло. К драконам трудно подступиться достаточно близко, чтобы можно было их поразить.
— Из-за того, что они извергают пламя?
— Скорее потому, что они скрываются в замках, — сказал я, — обнесенных рвами с поднятыми мостами.
За кофе она поинтересовалась, где я подружился с Эдди Данфи, не на собраниях ли анонимных алкоголиков? И тут же приложила палец к губам.
— Пожалуйста, не сердись на меня, — сказала она. — Ты мне уже говорил, что нарушать безымянность другого человека — против правил.
— Анонимность, — поправил я ее. — Но теперь это уже неважно. Нельзя сохранить анонимность, умирая. Эдди начал посещать наши собрания около года назад. Вот уже семь месяцев, как он бросил пить.
— А ты?
— Три года, два месяца и одиннадцать дней.
— Неужели ты считаешь дни?
— Нет, конечно. Я просто помню день своего вступления в общество, а остальное — нетрудно.
— Вы отмечаете дни вступления?
— Люди, как правило, берут слово и выступают перед остальными в день годовщины вступления. В некоторых группах или даже преподносят пирог.
— Пирог?
— Вроде тех, что дарят на день рождения. Его преподносят торжественно, а после встречи каждый получает кусочек.
— Это выглядит...
— Очень по-детски.
— Ну, я хотела сказать не совсем это.
— И напрасно. Ты была бы права. В некоторых группах принято дарить маленький бронзовый медальон, на одной стороне которого римскими цифрами обозначено количество лет, а на другой — слова из молитвы о ясности духа.
— Ясности духа?
— "Боже, даруй мне ясность духа, чтобы смириться с тем, что я не в силах изменить, мужество, дабы изменить то, что смогу, и мудрость — осознать разницу между тем и другим".
— Я ее слышала. Правда, не думала, что это молитва вашего общества.
— Ну, не думаю, что у нас есть на нее исключительное право.
— Что же получил ты? Пирог или медальон?
— Ни то ни другое. Заработал пока только аплодисменты. Да еще множество людей повторили, что мне рано успокаиваться. Скорее всего именно поэтому я и остаюсь в своей группе. Там не признают неискренность.
— Ты ведь и сам прямой парень.
— Не скажи.
Когда подали счет, Вилла хотела оплатить половину, но я сказал, что угощаю ее, и она не стала спорить. Мы вышли. Похолодало. При переходе через улицу она взяла меня под руку и не отстранилась, когда мы вступили на тротуар.
У дома она спросила, не заскочу ли я к ней на пару минут. Я ответил, что, пожалуй, отправлюсь к себе. Завтра утром следовало бы приступить красоте пораньше.
В вестибюле, вставив ключ в замочную скважину, она повернулась ко мне. Мы поцеловались. На этот раз в ее дыхании винный перегар не ощущался.
По дороге домой я снова и снова принимался насвистывать. У меня раньше не было такой привычки.
Каждому, кто просил, я давал по доллару.
Глава 8
Я проснулся довольно рано и сразу ощутил во рту горечь. Почистив зубы, спустился в кафе позавтракать. С трудом заставил себя поесть. Кофе тоже показался мне каким-то странным — у него был металлический привкус.
Мелькнула мысль: уж не отравился ли я мышьяком вчера в ресторане. Может быть, в салате не разглядел клочков зеленых обоев?
Вторая чашка кофе доставила мне ничуть не больше удовольствия, чем первая, но я все-таки ее осилил. Одновременно просмотрел «Ньюс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60